Не убивай меня больше

— Не смогу вернуть: он умер сегодня, а этот подарок — его последняя воля. Он гордился и вами, и Кристиной, и теперь вот еще и Леночкой, радовался вашим успехам. Он раздал все свое имущество: кому деньгами, кому еще чем-то. Работникам завода он раздал принадлежащий ему пакет акций… В том числе часть акций перейдет вам, как наследнику своего отца Георгия Васильевича Колесникова — ветерана завода.

— Я подумаю, — тихо произнес Александр, глядя в пол, потом он поднял взгляд и спросил: — Выходит, та девочка, которая так похожа на Кристину, — ваша племянница Лена Чернова, и вы об этом знали с самого начала.

— Я только сегодня об этом узнала. Повезла вам подарок, а Света моя рыдает без остановки.

— Ладно, — согласился наконец Александр, — будем считать, что это мне подарок на день рождения. Мне завтра сорок шесть лет исполняется.

— Сколько? — удивилась Лариса. — Никогда бы вам не дала: вы так молодо выглядите, а, оказывается, старше меня.

— Конечно, старше. И, судя по тому, как вы выглядите, я старше намного. Я не хотел отмечать… То есть хотел отметить скромно и пригласить вас, но сейчас, когда вы мне рассказали о Николае Захаровиче…

— Я согласна прийти куда скажете, чтобы отметить ваш день рождения или помянуть Локтева, которого я не только не знала, но и не видела никогда. — Лариса понимала, что несет всякую чушь, но не могла остановиться — такое с ней случилось едва ли не впервые: даже когда Денис говорил ей комплименты, она не казалась себе такой наивной дурочкой, как сейчас — готовая бежать за ним куда угодно, — но продолжала говорить: — Давайте завтра у нас в ресторанчике посидим и поговорим о джазовых вечерах, которые мы со Светой собираемся там устраивать.

— Конечно, — тут же согласился Александр, — я всегда думал о том, как приобщать народ к джазу, а тут такой случай…

Они продолжали говорить даже тогда, когда вышли из Дома культуры. Шли по Муромской дорожке, и начинал накрапывать дождь. Музыкант хотел снять с себя пиджак и накрыть им свою спутницу, но не успел: внезапно дождь хлынул на них со всей своей небесной силой. И тогда они побежали, стараясь попасть под крышу пятиэтажного дома, заскочили в какой-то подъезд…

— Как я вымокла! — радостно объявила Лариса Ивановна, прикрывая руками прилипшее к телу просвечивающее шифоновое платье. — Забыла даже, когда в последний раз под дождь попадала. Не под дождь, а под такой ливень ужасный!

И она рассмеялась.

Александр снял с себя пиджак — тот все же не насквозь промок — и накрыл ее плечи.

— Спасибо, — прошептала она.

Подняла глаза и замерла оттого, что его лицо и руки оказались так близко. Саша задержал свои руки на мгновение и убрал, а ей захотелось вдруг, чтобы он обнял ее. Захотелось так сильно, что от этого желания сдавило сердце. И тут она поняла, что не любила никого и никогда. Нет, любила, конечно. Отца и маму. Дочку Юлю. Но мужчину — никогда. То есть не любила так сильно. Когда-то в школе ей нравился мальчик из ее класса. Он был в очках и умный. Потом приглянулся светловолосый мальчик из параллельного, затем, уже восьмом классе, понравился парень из выпускного, одиннадцатого. Выпускник пригласил ее на школьный вечер танцев, потом пошел провожать, лез целоваться и хватал за грудь — вернее пытался, но Лариса отчаянно сопротивлялась, потому что стеснялась не самого процесса хватания, а того, что грудь у нее тогда была маленькая — не то что у некоторых одноклассниц. На втором курсе случился первый опыт — не по любви, конечно, а потому только, что у других уже это было. Утром парень стал извиняться непонятно за что, но она ему сказала, что все было замечательно. И тогда он приветливо улыбнулся и нагло попросил ее сбегать за пивом… Влад был у нее четвертым. И он ей не то что не нравился, просто она его не любила, а замуж вышла потому, что так хотели родители, а он оказался уж очень положительным и диссертация у него была просто замечательная. Так сказал папа, которому она привыкла верить.

Теперь она стояла в чужом подъезде, за неприкрытыми входными дверями, которые трепал ветер, а по асфальту хлестал дождь. Мокрое шифоновое платье прилипло к телу, но Ларисе было уже все равно.

— До Лукашкина переулка, где мой дом, отсюда метров сто, — напомнил Александр.

— Ну тогда побежали, — предложила она.

Потом она сидела в его квартире, завернутая в махровый халат чужого до сегодняшнего дня мужчины. Все, что тревожило совсем недавно, что терзало ее в последние дни, недели, месяцы и, может быть, годы, вдруг улетучилось куда-то, растаяло за окном в испарениях вечернего тумана, растворилось в мерцающих сумерках, за которыми притаилась темнота и манящая надежда на то, что за темнотой не прячется ночное отчаяние одиночества.

Она уже знала, что произойдет очень скоро, знала, что придет утро, не разочаровавшее ее, — она теперь другая, теперь никто и никогда не пошлет ее за пивом. Она даже рассмеялась этой мысли. Рассмеялась невпопад в самый неподходящий момент.

— Действительно поздно, — произнес Александр, — можно, конечно, до утра говорить, но вы устали.

Ей хотелось крикнуть, что она не устала, что она готова еще сидеть — как сидит сейчас, с ногами на кресле, укутанная в чужой халат, но она вздохнула и согласилась:

— Конечно, мы оба устали, а завтра рано вставать.

Она попросила вызвать такси, а сама подумала, что поступает как самая настоящая дура, потому что это может никогда больше не повториться. Не будет девочек, танцующих русские танцы под мелодию Эллингтона, не будет дождя и этого теплого, греющего душу халата, и не будет Саши, который останется в этом вечере навсегда, но уже без нее.

С этой мыслью она вернулась в квартиру к сестре, отказалась от ужина, быстро нырнула в постель. И так же быстро заснула. Ей приснилось, что она едет в каком-то автомобиле, сидит на заднем сиденье и пытается понять, кто же за рулем. Видит только остриженный затылок, в котором заметны седые волосы. И ей становится страшно — так страшно, что хочется закричать. Машина въезжает в лес и останавливается. Человек, который сидел за рулем, выходит, открывает дверь и приказывает ей вылезать, но она боится это делать, вцепилась в сиденье, понимая, что это последние мгновения ее жизни, пытается крикнуть, чтобы позвать на помощь, но голоса нет — только слезы. Человек вытаскивает ее, и она падает на траву и не может пошевелиться… Перед самыми глазами листики брусники и мелкие зеленые ягодки. Совсем рядом блестит вода — это какое-то озеро, шумят верхушки сосен, раскачиваемые ветром. Лариса поднимает голову, чтобы попросить о пощаде. И видит нож возле самого своего горла… Человек уходит, а она плачет, но слез нет, потому что ее уже убили. Потемнело небо, и начался дождь, который идет в другом мире — там, где ее больше нет.

Глава десятая

Алексей несколько раз набирал номер Вали, но она не отвечала. Все тот же противный голос извещал, что абонент недоступен. Идти было некуда — разве что на кладбище, куда он и так собирался. Просто думал побывать там вместе с Соболевой, которая вдруг стала ему близка. Что случилось, то случилось, и он был даже благодарен бывшей однокласснице, что она хотя бы на короткое время отпугнула от него одиночество.

По дороге зашел в подвальчик, где торговали всякой всячиной, и приобрел себе бейсболку с вышитой на ней прыгающей кошкой. Поначалу хотел взять бейсболку с надписью «Армия России», но не решился. Так и шел по родному городу в темных очках и надвинутой на глаза бейсболке. Возле кладбища купил голубые незабудки. Он взял два букета и попросил продавщицу объединить их.

Стоял у могилы, закрыв глаза, сдерживая слезы. А когда открыл, увидел двух направляющихся к нему кладбищенских рабочих. Один из них, верзила двухметрового роста, остановившись, спросил:

— Помощь не нужна? Могилку подровнять надо: ведь не ухаживает за ней никто — уже сколько лет. Поначалу, правда, приходили женщины, а потом и они позабыли. Тут ведь учительница лежит, сын которой… — Верзила вдруг опомнился и посмотрел внимательно на Алексея. — Вы, случаем, не тот самый, кому влепили под завязку?

Снегирев не ответил.

— Откинулся, что ли, или соскочил? С пожизненного не освобождают — значит… И соскочить оттуда тоже нет никакой возможности.

— Оправдали ввиду непричастности к инкриминируемым мне преступлениям, — объяснил Алексей.

— Во как! — удивился мужчина. — А я про такое даже не слыхал. У нас ведь как — виновен или нет, раз взяли, значит, будешь сидеть. Меня-то за дело упекли. Я забухал сильно, работу бросил, бабы нет, а выпить хотелось: вот я и пошел на гоп-стоп. Раз мужика тряханул: лопатник забрал, но там по мелочи было, другой раз, третий… И каждый раз по мелочовке: на пузырь едва наскребал. Но я только к мужикам подходил, на женщин ни-ни… Чего их пугать — они и так нервные. А на третий раз кабан из «мерса» вылезает с кейсом кожаным. Я подошел и вежливо попросил, чтобы он поделился добычей, как положено. А тот пистолет-травмат выхватил и мне в грудь бах-бах-бах… Не убил, конечно, но все равно больно. Ну, я и вломил ему промеж глаз. Мужик, правда, здоровый оказался — короче, выжил. Домой прихожу, открываю и понимаю, что влетел я по полной: портфельчик до отказа пачками пятитысячными набит. Хотел к ментовке подбросить, а потом передумал: все равно менты себе заберут, а за что им такое счастье. Пошел в лабаз набрал бухла и закуски. Выпил, еще раз сходил туда же… На третий раз меня взяли. Короче, как оказалось, наехал я на сотрудника мэрии чертовой. Он вроде как продавал свой загородный дом и деньги эти получил в качестве аванса… Бред, конечно, кто же такие бабки вперед дает, когда сделка не оформлена. Но мне влепили десятку и отправили в Мордовию. А там на зоне как раз разборки намечались между нашими ворами и кавказскими… Тебе интересно?