Не верь, не бойся, отпусти!

Когда Кирилла повели мимо меня, я не смогла удержаться и подняла глаза. Наши взгляды встретились, и Мельников встал как вкопанный:

— Ты?! Варька, как ты — тут?

Я молчала, только смотрела на него и чувствовала, как глаза наполняются слезами.

— Что, господин Анвальт, удивлены? — насмешливо произнес Туз, и я увидела, как Кирилл дернулся. — А ведь я предупреждал вашего компаньона Виктора Михайловича.

— Гнида ты, Туз, — отозвался мой дядя, которого вели к выходу.

— А ты? Родную дочь чуть не угробил, между прочим.

— Какая я ему дочь? — очнулась я. — Не дай бог такого папашу иметь.

— Заговорила? — усмехнулся дядя. — Ты какого черта вообще полезла в это дело? Так все хорошо шло — нет, впилась, как пиявка! Говорил же тебе — отойди в сторону! Я свое забирал!

— Свое? У женщины и ребенка? Двух несчастных мужиков на тот свет отправил — и свое? — Мне казалось, если я не скажу ему всего, что думаю, то меня просто разорвет от гнева и злости. — Чего тебе не хватало? Денег, славы — чего?

— Власти, дура! Но где тебе понять! Ты вон с Кирюхой спала столько времени — и в голову твою куцую не пришло, с кем ты спишь! Вертел тебя, как хотел, а ты верила. Какая ты мне дочь? Такая же пафосная тупизна, как твоя мать! Самомнение раздутое, а мозгов бог не дал.

Я задохнулась от обиды и вскочила, но Мельников оказался проворнее. Рванувшись из рук конвоировавшего его омоновца, он головой ударил дядю в лицо:

— Заткнись, гнида! Не смей ни слова ей говорить, иначе я тебя убью!

— Не хватит ли вам того, что вы уже сделали, господин Анвальт? — иронично спросил Туз, с интересом наблюдавший за происходящим.

— Докажи сперва, — парировал Кирилл, которого мгновенно завалили на пол. — Уголовку мне не пришьешь, я пальцем никого не трогал, а остальное сперва доказать надо. Варька, слышишь — я никого не убивал! Никого!

— Ты не надейся, что мы утонем, а ты вынырнешь! Здесь ты меня не обшустришь, господин Анвальт, — обозлился дядя, по лицу которого текла кровь из разбитого носа и губ. — Вместе с нами утонешь, гаденыш!

— Так, граждане уголовники и административные, надоели мне ваши представления. — К нашему столу подошел командир отряда и кивнул подчиненным: — Все, уводите, я здесь сам проверю.

— Варька, запомни — я никого не убивал, слышишь? — кричал Мельников, увлекаемый двумя омоновцами к выходу. — Никого не убивал, Варя!

Я зажала уши руками и опустилась на стул совершенно без сил. Командир просил документы, но я не реагировала, только раскачивалась из стороны в сторону, как неваляшка. Туз сам вынул из клатча мой паспорт и показал командиру. Тот внимательно прочитал все, потом кивнул и сказал:

— Можете быть свободны.

Я не могла встать со стула, поэтому охранник Сергей поднял меня на руки и понес к выходу. Туз шел сзади и разговаривал с кем-то по телефону, я так поняла, что договаривался с каким-то врачом. Мне было так плохо, что я совсем перестала прислушиваться к тому, что происходит вокруг, обняла Сергея за шею и закрыла глаза. Внутри все разрывалось от боли — физической, там, где сердце. Я не хочу открывать глаза — ни сегодня, ни завтра — никогда. Меня растоптали, предали… не хочу больше жить.

Эта мысль прочно засела у меня в голове, и никакой укол, сделанный мне приехавшим прямо к выезду из «Снежинки» врачом, не смог отключить сознание.

— Тебя домой везти? — услышала я голос Туза, но глаза так и не открыла, не было сил. — Может, ко мне?

— Нет.

— Анатолий Иваныч, не стоит ее в таком состоянии домой, — проговорил охранник.

— Там Славка в квартире, разберется. Может, оно так и правильно — дома стены родные, подруга опять же… Поехали.

Я лежала на заднем сиденье и изо всех сил старалась не уснуть. Только не спать, не спать — у меня еще есть важное дело…

* * *

Я не помнила, как оказалась на крыше собственного дома, как смогла открыть тяжелый люк, ведущий туда. Пришла в себя только от холодного ветра, трепавшего провода совсем рядом со мной. Я стояла у самого карниза и смотрела не вниз, а куда-то вперед, туда, где уже начиналось обычное московское утро. Солнце только-только начало всходить из-за горизонта огромным красным пятном — самым его началом, верхушкой. Я смотрела туда и думала, где сейчас Мельников. В СИЗО, наверное, где же ему быть. Зачем он сделал это со мной? Ведь мог тогда сразу сказать, что заинтересован в деле Потемкиной, — может, я бы поняла и отказалась, не влезла бы. Если бы я была чуть внимательнее, если бы перепроверяла каждое его слово, казавшееся мне подозрительным… Как же он мог… спал со мной и знал, что, допустим, сегодня мою машину обстреляют на дороге, а завтра — сломают мне нос, а послезавтра украдут сына моего мужа… Как же он мог, если говорил, что любит? Врал, все время врал… Значит, я достойна только этого. Я сама виновата.

Я шагнула вперед, на карниз. Интересно, это очень больно? Ведь нет, наверное, — удар — и все кончено. Ничего не чувствуешь, ничего не болит. Я смотрела вниз и ничего не слышала вокруг. Все, надо решаться, иначе смалодушничаю. Закрыв глаза, я сделала глубокий вдох, и в тот же момент меня кто-то грубо рванул за норковую накидку назад с такой силой, что я упала и подмяла стоявшего сзади.

— Это… это что же… что же вы… вытворяете?! — обхватив меня руками, просипел в ухо Слава. — Я ж чуть с ума не сошел, когда на крыше вас увидел! Ни фига себе, думаю, сходил за сигаретами! Как вы из квартиры-то вышли?!

Он перевернулся, не выпуская меня из рук, встал на колени и крепко встряхнул. Я моталась из стороны в сторону, но глаз не открывала, и тогда Слава крепко врезал мне по щеке раз и другой. Это отрезвило — я заплакала, сначала тихо, а потом навзрыд, вцепившись руками в его ветровку. Господи, да я же чуть не… какой кошмар…

— Ну-ну, все, все, хватит, Варвара Валерьевна, — Слава осторожно гладил меня по спине и плечам. — Хватит, все кончилось. Идемте домой.

Он поднял меня на ноги, отряхнул платье и повел к люку. Я была босиком, в одних чулках — ну, это объясняет, почему не помню, как поднималась по лестнице с тонкими прутьями вместо ступеней, каблуки не мешали. Туфли валялись на площадке, Слава поднял их, сунул в карманы.

В лифте я подняла глаза и ломким от стыда голосом попросила:

— Славочка… никому и никогда… хорошо?

— Не переживайте, — твердо сказал он, — даю слово офицера.

Глава 27 Как расстаются адвокаты

Адвокат — нанятая совесть…

Ф. Достоевский

Я не выходила из дома три дня — лежала в зашторенной спальне, спала или смотрела в потолок. Аннушке Слава сказал, что я заболела, и попросил не беспокоить, и, к моему удивлению, Вяземская послушалась и переехала к себе. Об этом мне рассказал Слава, который находился со мной неотлучно. Тузу он ничего не сказал о моей попытке самоубийства, однако сам не выпускал из поля зрения ни на секунду. Я была ему благодарна — оставаться одной не хотелось, а присутствие в квартире человека давало иллюзию защищенности. О задержании группы рейдеров отрапортовали в новостях — это тоже рассказал Слава, я не хотела ничего знать. Любое воспоминание сразу воскрешало образ Кирилла, и мне становилось больно дышать.

Вывела меня из этого состояния Аннушка. Она приехала как-то после работы с большим букетом лилий, уселась на кровать, взяла меня за руку и сказала:

— Варька, я влюбилась.

Я никак не отреагировала — мне показалось, что сейчас она заведет обвинительные разговоры о Карибидисе и неудачном романе с ним, а это вновь причинит мне боль воспоминаниями о Мельникове. Но Анька удивила меня:

— К нам на работу новый начальник отдела пришел. Холостой, представляешь? Вчера ходили с ним гулять, катались по Москве-реке до ночи.