Небесная голубизна ангельских одежд

Вместе с иконами и окладами в первую группу товара, отобранного сотрудниками Третьяковской галереи на экспорт в марте 1928 года, попали и гобелены. Проводивший экспертизу Д. Д. Иванов посчитал, что они «относятся к провинциальному французскому производству XVIII века». По его мнению, стоимость гобеленов была невысока [309] .

Бесстрастные строчки экспертных заключений директора Оружейной палаты Дмитрия Дмитриевича Иванова скрывают личную и профессиональную трагедию, которую в то время переживал этот человек и причиной которой стало разграбление российских музеев [310] . Дневник старейшего сотрудника Исторического музея А. В. Орешникова свидетельствует о тяжелом психологическом состоянии Иванова и о его метаниях в попытках спасти художественные ценности:

309

Список отобранных на экспорт гобеленов см. там же. Иванов считал, что их «сюжеты относятся, вероятно, к истории Энея, судя по тому, что на одном из ковров явно изображен пожар Трои и уходящий с Анхизом Эней». По его мнению, стоимость гобеленов едва ли могла превышать 5 тыс. руб. за каждый из больших ковров и тысячу руб. за междуоконный (Там же. Л. 22).

310

Д. Д. Иванов (1879–1930) занимал пост директора Оружейной палаты с 1922 по 1929 год. Потомственный дворянин, до революции сделал блестящую карьеру юриста, став директором департамента Министерства юстиции. Уже тогда, накануне мировой бойни, его волновала судьба произведений искусства. После прихода к власти большевиков он написал в Наркомпрос и попросил дать ему работу по охране памятников искусства. Его стараниями в 1920-е годы многие произведения были сохранены от уничтожения. Разорение музеев на нужды индустриализации, начавшееся в конце 1920-х годов, Иванов воспринял как крушение дела своей жизни. Будучи директором одного из главных музеев страны, он не мог не быть втянутым в массовый экспорт произведений искусства, но пока были силы и воля, Иванов боролся за сохранение национального музейного достояния. Об этом см.: Тутова Т. А. Директор Оружейной палаты Д. Д. Иванов и борьба за сохранение музейных ценностей в 1922–1929 годах // Государственный историко-культурный музей-заповедник «Московский Кремль»: Материалы и исследования. Вып. XIV. Сокровищница России: Страницы исторической биографии Музеев Московского Кремля. М., 2002.

[1928 год] 11 сентября (29 августа). Заходила М. М. Постникова, смотрела икону Владимирской Божией Матери и некоторые другие; М. М. сказала, что Д. Д. Иванов стал неузнаваем: нервен, задумчив; это вчера заметил и я; он мне жаловался, что по ночам не спит, не раз повторял, что все разваливается и т. п.;

7 октября (24 сентября). Вечером пришел К. В. Крашенинников… между прочим, он рассказал о своем посещении Д. Д. Иванова, который поразил его своим растерянным видом и мрачным настроением духа.

[1929 год] 10 мая (27 апреля). …В Охотном ряду встретил Марину Михайловну Постникову, на мой вопрос о Дм. Дм. ответила, что он стал неузнаваем: раздражителен, сердит; вчера он читал в Цекубу доклад об окладе; на докладе был Н. Н. Померанцев, сказал, что характер имел антирелигиозный. Неужели Д. Д. свихнулся?! [311]

311

Дневник Орешникова. Кн. 2. С. 298, 306, 353.

Д. Д. Иванов был далеко не единственным музейным работником, кто в те годы жил с ощущением краха дела всей жизни и пытался ценой сотрудничества с властью и компромисса с собственной совестью спасти свой музей от разорения. Разграбление музеев, сообщения об арестах знакомых, друзей, коллег и публикации в газетах о показательных расстрелах привели к психическому расстройству, мании преследования, боязни за судьбу семьи [312] . С началом репрессий в музеях Кремля, 1 декабря 1929 года Иванов был уволен с должности директора Оружейной палаты, но оставался научным сотрудником этого музея. 12 января 1930 года он покончил жизнь самоубийством [313] .

312

В начале декабря 1929 года Иванов попал в психиатрическую больницу, где ему удалось на время нормализовать свое душевное состояние, но после выписки действительность навалилась вновь со всей жестокостью и страхом. 12 декабря 1929 года Орешников записал в дневнике: «В 6 1/2 ч. поехал к Дм. Дм-чу; вид его меня поразил; просидел у них 2 1/2 ч., все время он говорил, что его ожидает за те пропажи в Оружейной палате за время его директорства (какие-то 3 серебряные вещицы), он будет расстрелян и т. п.; при разговоре часто его подергивало, он хватался за колени или тер ноги; несколько раз взгляд его делался страшен. Я его всячески старался развлечь разговорами, на время как будто он отвлекался, но опять им овладевал бред» (Дневник Орешникова. Кн. 2. С. 395, 398, 400–402). Иванов оставил две предсмертные записки. В одной из них он продолжал оправдываться: «Не расхищал, не продавал, не торговал, не прятал Палатских ценностей, но хаос в делопроизводстве, много промахов и ошибок» (ГАРФ. Ф. 2307. Оп. 15. Д. 25. Л. 10, 11).

313

Д. Д. Иванов бросился под поезд в Люберцах (Дневник Орешникова. Кн. 2. С. 408).

Готовая первая партия экспортного товара из Третьяковской галереи поступила на суд экспертов общемосковской комиссии по оценке предметов искусства и старины, которую Кристи сформировал тогда же, в марте 1928 года. Все члены этой комиссии были известными московскими специалистами. Председателем комиссии назначили Л. Н. Невского, в то время зам. директора Музея изящных искусств [314] . Кроме него в начальный состав комиссии входили директор Оружейной палаты Д. Д. Иванов (именно в качестве члена этой комиссии он и оценивал оклады и гобелены); заведующий отделом религиозного быта Исторического музея А. И. Анисимов; искусствовед Ф. Ф. Вишневский [315] ; искусствовед и библиофил М. И. Фабрикант [316] ; специалист по истории древнерусского, византийского искусства и итальянского Возрождения В. Н. Лазарев [317] ; а также А. М. Скворцов, зам. директора Третьяковской галереи и заведующий отделом живописи XVIII – первой половины XIX века [318] . В комиссии состоял и Н. В. Власов, искусствовед и работник Госторга, а впоследствии эксперт-оценщик и зам. директора антикварного магазина № 15 «Торгсин» и эксперт конторы «Антиквариат» [319] . Состав этой комиссии Кристи согласовал с Мосторгом.

314

Биографических сведений найти не удалось, известно лишь, что он был художником. В 1932 году музей переименован в Государственный музей изобразительных искусств (ГМИИ). В 1937 году музею присвоено имя А. С. Пушкина.

315

Возможно, Феликс Феликсович Вишневский. До революции вместе с братьями Евгением и Львом являлся совладельцем фабрики, изготовлявшей художественную бронзу и церковную утварь. В 1920-е годы был сотрудником ГИМ и Музейного отдела Главнауки (Дневник Орешникова. Кн. 2. С. 589).

316

Михаил Исаакович Фабрикант (1887–1966) – специалист по истории старой западной гравюры и живописи, знаток советской книжной графики, профессор. Окончил юридический факультет (1912), слушатель историко-филологического факультета Московского университета. В разные годы сотрудник Румянцевского музея, ГИМ, ГТГ, МГУ, ГМИИ. Оставил обширную библиотеку по истории искусства Московскому университету. Во время описываемых событий работал в Историческом музее. См., например: Летопись Московского университета: http://letopis.msu.ru/peoples/1451.

317

Виктор Никитич Лазарев (1897–1976) – искусствовед, историк западноевропейского искусства эпохи Возрождения и нового времени, византийского и древнерусского искусства, музейный деятель. В 1918–1920 годах учился на отделении истории искусства историко-филологического факультета Московского университета. Окончил аспирантуру Института археологии и искусствознания РАНИОН (1924). Преподавал в МГУ, Высшем техническом училище и др. учебных заведениях. В 1937–1949 годах – профессор и зав. кафедрой истории искусства в Московском художественном институте им. В. И. Сурикова. Профессор отделения теории и истории искусства (1942–1947, 1953–1976), зав. кафедрой истории зарубежного искусства исторического факультета МГУ (1960–1976). С 1925 года в ГМИИ: хранитель отдела итальянской живописи, зав. картинной галереей, зав. отделом феодализма, зам. директора по научной части (1935–1937), консультант (1937–1942). Один из создателей Института истории искусств АН СССР. См.: Гращенков В. Н. В. Н. Лазарев. К семидесятилетию со дня рождения // Византийский временник. Т. 29. М., 1969.

318

Александр Митрофанович Скворцов (1884–1948) – музейный работник, историк искусства XVIII–XIX веков. После окончания реального училища и Московского археологического института в 1913 году поступил на службу в ГТГ, где работал до декабря 1930 года, занимая вначале административно-хозяйственные должности, а затем должности помощника хранителя (1917), старшего хранителя (1920), зав. отделом живописи XVIII – первой половины XIX века (1923–1925), зам. директора и ученого секретаря. Периодически временно исполнял обязанности директора ГТГ. Член правления и Ученого совета ГТГ. В 1919–1930 годах руководил комплектованием иконной коллекции ГТГ. В декабре 1930 года был уволен из галереи. Работал также в Румянцевском музее (1914–1915). См.: Гладышева Е. В. Указ. соч. С. 500, сн. 29.

319

Николай Васильевич Власов (1893–1965) в начале 1930 года работал в штабе бригады по учету и выделению музейных ценностей на экспорт при правительственной комиссии Хинчука, не раз выезжал на места по заданию «Антиквариата» для отбора ценностей. Присутствовал на аукционе фирмы «Герман Балл», где в сентябре 1930 года продавали французское серебро и табакерки из русских собраний. Частый, но не желанный гость московских музеев. Орешников не раз поминал приходы Власова в ГИМ (Дневник Орешникова. Кн. 2. С. 346, 353 и др.). В ОР ГТГ есть фонд Власова.

Собрания общемосковской комиссии экспертов проходили по месту работы ее председателя в музее на Волхонке, но для осмотра ценностей, отобранных на продажу, искусствоведы комиссии выезжали на места согласно календарному плану работ. 23 апреля 1928 года пришла очередь Третьяковской галереи. Осмотрев первую партию экспортного товара, комиссия [320] внесла коррективы. По сути, они представляли компромисс интересов музейных и торговых ведомств. Три из ранее отобранных госфондовских икон комиссия решила оставить в галерее (прил. 2), однако цены на остальные иконы, как правило, были понижены по сравнению с первоначальными оценками экспертов Третьяковки (прил. 2). Кроме того, комиссия постановила оставить в галерее два серебряных оклада из отобранных на экспорт (прил. 3) [321] . Оклады, предназначенные на продажу, комиссия оценила на вес из расчета 5 коп. за грамм серебра. Оценка оклада с чернью была в два раза выше, 10 коп. за грамм [322] . Все пять гобеленов были признаны годными на экспорт и оценены в 25 тыс. руб. Именно гобелены определили стоимостную весомость всей экспортной партии, состоявшей из 4 икон, 19 окладов и 5 гобеленов и оцененной в 25 683 руб. 25 коп. [323] В акте комиссии ничего не было сказано о судьбе трех икон из коллекции Остроухова.

320

Акт комиссии подписали Невский, Иванов, Анисимов, Власов, Скворцов. В составе этой комиссии работал также зам. директора Оружейной палаты Кремля В. К. Клейн.

321

Согласно акту, экспортными были признаны 19 окладов, еще два были оставлены в ГТГ. Таким образом, вместо 20 окладов, которые были первоначально отобраны на экспорт, речь идет о 21 окладе (ОР ГТГ. Ф. 8 IV. Оп. 1. Д. 60. Л. 21).

322

В 18 окладах оказалось 6 кг 975 г серебра на сумму 348 р. 75 коп. В окладе с чернью веса было 352 г на сумму 35 р. 20 коп.

323

ОР ГТГ. Ф. 8 IV. Оп. 1. Д. 60. Л. 21.

Главной целью распродажи художественных ценностей было получить средства для индустриализации, поэтому уместно обсудить цены, установленные экспертами. Оценка серебра в окладах представляется довольно высокой в сравнении со скупочными ценами на серебро в магазинах Торгсина, который в период 1931–1935 годов продавал населению продовольствие и ширпотреб в обмен на золото, серебро, бриллианты и другие валютные ценности. В одном из архивных документов рассказана история о том, как в октябре 1933 года неизвестный гражданин принес в Торгсин ризу с иконы весом около 3,5 кг. Торгсин не имел права принимать церковные ценности, так как они были национализированы и, значит, уже принадлежали государству, однако в этом случае Торгсин взял серебро, вызвав негодование местного отделения ОГПУ [324] . Гражданин получил 48 руб. 47 коп., то есть около 1,4 копейки за грамм серебра [325] . Мировые цены на серебро также были ниже цен, установленных на церковное серебро экспертами общемосковской комиссии. По котировке Нью-Йоркской биржи в октябре 1932 года стоимость килограмма чистого серебра в рублевом эквиваленте составляла 18 руб. 66 коп., то есть меньше двух копеек за грамм чистоты. В последующие годы мировые цены на серебро быстро росли, но не достигли уровня цен экспертов общемосковской комиссии. Так, по котировкам Лондона на 24 ноября 1934 года килограмм серебра в рублевом эквиваленте стоил около 20 руб. 50 коп., то есть около 2 копеек за грамм чистоты [326] . Хотя между оценкой окладов московскими экспертами, сделанной в 1928 году, и скупочными ценами Торгсина и ценами мирового рынка 1932–1934 годов около 4–5 лет, их разрыв следует признать существенным.

324

Осокина Е. Золото для индустриализации: Торгсин. С. 120.

325

Торгсин начал скупать у населения серебро в декабре 1932 года и первоначально платил собственникам 1,5 коп. за грамм чистоты (Осокина Е. Указ. соч. С. 118–127).

326

Осокина Е. Указ. соч. С. 125.

В начале ХХ века в условиях начавшегося ажиотажного спроса в России на произведения древнерусского искусства «расхожий» иконный товар стоил копейки или десятки рублей, хорошая икона – сотни, а уникальная – тысячи [327] . Цены в 250, 150, 100 и даже 50 руб., установленные московскими экспертами на иконы, отобранные на продажу из Третьяковской галереи, могут показаться низкими, хотя в компетентности комиссии не приходится сомневаться. В первую очередь это свидетельствует о том, что выбранные на продажу иконы не были шедеврами древнерусской живописи. Однако низкие цены сами по себе не являются доказательством того, что выбранные иконы были бросовым товаром или фальшивками. Анализу цен, которые устанавливали на иконы музейные эксперты и работники «Антиквариата», посвящена специальная глава этой книги [328] . В данный момент, забегая вперед, следует сказать, что после революции в условиях отсутствия серьезного спроса на иконы как на внутреннем, так и на внешнем рынке советским экспертам и продавцам приходилось соизмерять желаемое с возможным. Цены, установленные на иконы Третьяковской галереи в 1928 году, соответствовали ценам того времени на добротный иконный «товар» [329] .

327

Стоимость икон, которые до революции Исторический музей купил на торгу или у частных лиц, колебалась от 50 копеек до нескольких сотен рублей (Хотеенкова И. А. К истории отдела древнерусской живописи Государственного Исторического музея. С. 405).

328

См. гл. «Фальшивки за копейки?».

329

Для сравнения приведу данные о зарплате в стране. В среднем по 17 отраслям промышленности месячная зарплата составляла около 71 руб., при разбросе около 100 руб. в отраслях машиностроения и 42 руб. в льнообработке (Ильюхов А. Как платили большевики: Политика советской власти в сфере оплаты труда в 1917–1941 гг. М., 2010. С. 408). В начале 1930-х годов месячная зарплата учителей начальной и средней школы составляла от 100 до 130 руб., средний и младший медперсонал получал 40–50 руб. в месяц (Осокина Е. За фасадом «сталинского изобилия». Распределение и рынок в снабжении населения в годы индустриализации, 1927–1941. М., 2008. С. 174). Таким образом, цены, установленные комиссией на иконы ГТГ, превышали среднемесячную зарплату в СССР того времени.

Однако вернемся в Третьяковскую галерею. После того как общемосковская комиссия экспертов приняла решение, обреченные на продажу художественные ценности следовало выдать торговцам. В начале 1928 года это был Госторг, но вскоре, летом, была создана специализированная контора по скупке и реализации антикварных вещей «Антиквариат» [330] . Процедура расставания была проста: приходил человек с удостоверением «Антиквариата», подписывал акт выдачи [331] и забирал вещи. Об их последующей судьбе галерея, как правило, не знала. Часто товар, отобранный для «Антиквариата», забирал член общемосковской экспертной комиссии Власов, который в одном лице представлял и искусствоведов, и купцов. Выдача ценностей «Антиквариату», однако, могла затянуться на месяцы, а то и на годы. Так, гобелены, отобранные из галереи на продажу в марте и оцененные общемосковской комиссией в апреле, были выданы в «Антиквариат» лишь пять месяцев спустя, 9 октября 1928 года [332] . Иконы из собрания Остроухова «Сретение», «Покров» и «Воскресение», отобранные весной 1928 года, были отданы на продажу в 1931 году. А из отобранных в 1928 году бывших госфондовских икон «Антиквариат» получил лишь две, иконы «Архангел Михаил» и «Архангел Гавриил», да и то лишь в 1936 году, то есть почти через восемь лет после заседания общемосковской комиссии экспертов. Похоже, за эти годы о решении московских экспертов уже забыли, так как выдали как раз те госфондовские иконы, которые комиссия постановила оставить в галерее, а оставили те, которые были утверждены экспертами комиссии на продажу [333] (прил. 2).

330

В современной литературе бытует неверное утверждение, что «Антиквариат» появился в 1925 году. Трудно сказать, кто первым сделал эту ошибку. На деле вплоть до конца лета 1928 года организации с названием «Антиквариат» не было. Художественным экспортом занималась Государственная импортно-экспортная контора Госторга РСФСР. Произведения искусства были лишь одной, причем незначительной из экспортных статей Госторга, тогда как основную массу операций составлял экспорт сырья. Рождение «Антиквариата» напрямую связано с началом форсированной индустриализации. Вначале «Антиквариат» располагался по адресу Первомайская, 51; затем на Тверской, 26 (ОР ГТГ. Ф. 8. IV. Оп. 1. Д. 60. Л. 29).

331

Акт выдачи составлялся в трех экземплярах. Один из них оставался в музее, второй следовало отправить в Главнауку, третий – в торговую контору.

332

ОР ГТГ. Ф. 8. IV. Оп. 1. Д. 60. Л. 30. Примерно в это же время в ГИМ также были отобраны гобелены на продажу. Они оказались затем на аукционе Лепке в Берлине, который проходил 6–7 ноября 1928 года. Однако гобеленов из ГТГ на этом аукционе не было. Kunstwerke aus den Best"anden Leningrader Museen und Schl"osser (Band 1): Eremitage, Palais Michailoff, Gatschina u. a.; [Versteigerung: 6. Nov. u. 7. Nov. 1928] (Katalog Nr. 2000). Berlin: Rudolph Lepke’s Kunst-Auctions-Haus, 1928.

333

История этих икон опровергает теорию Тетерятникова о том, что «Грабарь очищал музеи от фальшивок». В данном случае некоторые из тех икон, что были назначены к продаже, остались в ГТГ, а некоторые из тех, что комиссия постановила оставить в галерее, были проданы.

1928 год подошел к концу. Казалось, древнерусское собрание Третьяковской галереи не сильно пострадало. На продажу были утверждены четыре бывшие госфондовские и три остроуховские иконы, оцененные в общей сложности в 750 руб. Не следует, однако, забывать, что в отличие от Исторического музея, который революция превратила в основное хранилище национализированных иконных ценностей, собрание ГТГ в 1928 году, по оценкам исследователей, не превышало полторы сотни икон, так что потеря и десятка икон в то время для галереи была бы ощутима.

Однако даже те немногие иконы, которые в 1928 году были отобраны на продажу из ГТГ, пока оставались в галерее, передача их в «Антиквариат» затягивалась. Тем не менее иконные запасы торговой конторы значительно выросли за 1928 год. С 1 марта 1928 года – время начала изъятий из музеев – до 1 февраля 1929 года по Москве «Антиквариат» принял икон на сумму более 130 тыс. руб. [334] Речь идет о сотнях икон. Кто был основным поставщиком икон в «Антиквариат» в этот период? По словам сотрудницы Исторического музея Ольги Бубновой, в 1928 году из ГИМ на продажу было отобрано более тысячи икон, которые оценили в несколько десятков тысяч рублей. Может, Исторический музей был основным поставщиком «Антиквариата» в начальный период иконного экспорта?

334

См.: Сведения о движении товаров собственных, комиссионных и долевых по Московскому, Ленинградскому отделениям Главной конторы «Антиквариат». Российский государственный архив экономики (далее РГАЭ). Ф. 5240. Оп. 18. Д. 2739. Л. 152 об.

Глава 2. Тем временем в историческом музее

Торговый ажиотаж вокруг икон в Историческом музее, как и в Третьяковской галерее, начался с январского 1928 года постановления СНК «О мерах к усилению экспорта и реализации за границей предметов старины и искусства». Как и в Третьяковке, в феврале в ГИМ прибыла противоречивая инструкция Главнауки, которая, с одной стороны, требовала отбирать на продажу наиболее ценное, но с другой – разрешала не трогать основные коллекции. Как и в Третьяковской галерее, благодаря чрезвычайно широкому толкованию понятие «основная коллекция» покрывало практически все художественное достояние, которое поступило в Исторический музей до и после революции, но это не уберегло музей от потерь. Тогда же, как и в случае с Третьяковской галереей, из Главнауки последовал запрет самостоятельно продавать ненужное музейное имущество через московские аукционы, что широко практиковалось в 1920-е годы [335] .

335

В 1920-е годы Исторический музей с санкции Наркомпроса продавал в основном картины, скопившиеся в его запасниках, через аукционный зал при Постоянной промышленно-показательной выставке ВСНХ, а также аукционный зал «Прага» у Арбатских ворот. Аукционер получал 10 % с продаж, остальное шло на нужды музея. (Документы об аукционных распродажах находятся в Научно-ведомственном архиве ГИМ, далее НВА ГИМ.) Аукционная деятельность не обошлась без скандала. В 1926 году в московском губсуде под председательством Эрлиха слушалось дело работников Исторического музея во главе с его бывшим директором Щекотовым и действующим директором Машковцевым, которые обвинялись в том, что по причине их халатности часть «значительных в художественном отношении картин, подлежавших направлению в музеи» была продана с аукциона за бесценок. По тому же делу проходили работники Главнауки, аукционных залов и антикварных магазинов, которым инкриминировались дача и получение взяток. См. газетную вырезку «Суд. Процесс работников Исторического музея» в: ГАРФ. Ф. 2306. Оп. 70. Д. 50. 27 об.