Небесное пламя (Божественное пламя)
Шрифт:
Гефестион, пораженный этим новым тоном, косо, украдкой взглянул на Александра.
– Я должен подумать и что-то решить. Мне нельзя то и дело отвлекаться на эту суету. Мать должна понять.
– Это успокоит ее ум, я полагаю, – сказал Гефестион, который и сам успокоился. («Так значит, она колдовала, и ответил не тот дух; хотел бы я знать ее мысли».) – День свадьбы не может не быть для нее торжественным: ее дочь сочетается с ее братом. Что бы ни чувствовал царь, он будет вынужден почтить ее, хотя бы ради жениха. Точно так же Филипп должен будет почтить тебя.
– О да. Но главным образом это будет день его торжества. Празднества превзойдут все, что помнят люди и о чем написано в книгах. Эгия уже наводнена ремесленниками, а приглашений разослано столько,
Стада на расстоянии выглядели совсем крошечными.
– Да, это превратится в ничто, – согласился Гефестион. – Ты уже основал город, но там обретешь царство. Я вижу это так же ясно, словно боги открыли мне будущее.
Александр улыбнулся другу, сел, обхватив колени руками, и обратил взор на ближайшую к ним гряду гор. Где бы он ни был, он не мог надолго отвести глаз от линии горизонта.
– Ты помнишь то место у Геродота, где ионийцы посылают Аристагора к спартанцам, прося их освободить греческие города Азии? – спросил Александр. – Те отказались, услышав, что Сузы – в трех месяцах пути от моря. Сторожевые псы, не охотничьи… Ну, хватит, хватит! Лежать!
Годовалая борзая, удрав от охотников и вскарабкавшись сюда по запаху, успокоилась и, перестав ласкаться, послушно вытянулась рядом, уткнувшись в Александра носом. Он щенком привез ее из Иллирии и натаскивал в свободные часы. Ее звали Пёрита.
– Аристагор, – продолжал Александр, – привез им высеченную на бронзе карту, весь мир со Всеобъятным Океаном, и показал персидскую империю. «Поистине задача нетрудная, ибо варвары – это люди, не способные к войне, а вы – лучшие и храбрейшие мужи на свете. (Возможно, это было правдой в те дни.) Вот как они сражаются: пользуются луками и коротким копьем, выходят на поле в шароварах, головы покрывают тюрбанами (только в том случае, если не могут позволить себе иметь шлем); это показывает, как легко их победить. Говорю вам также, что народы, населяющие те земли, обладают богатством большим, чем совокупное богатство всего остального мира (вот это правда). Золото, серебро и бронза; расшитые одежды; ослы, мулы и рабы; вы будете владеть всем этим, если решитесь». По своей карте Аристагор показывал им народы Персии, до киссиев на реке Хоасп. «И на ее берегах – город Сузы, где держит свой двор Великий царь и где находятся сокровищницы, в которых хранятся его богатства. Как только вы станете хозяевами этого города, вы сможете бросить вызов самому Зевсу: его богатства не превзойдут ваши». Аристагор напомнил спартанцам, как они вечно сражаются у своих границ за клочок земли, с людьми, у которых нет ничего, что стоило бы боя. Зачем вам это, сказал он им, если вы можете стать владыками Азии? Спартанцы три дня держали его в ожидании, потом ответили, что город слишком далеко от моря.
Охотники у костра протрубили в рог, давая знать, что еда готова. Александр смотрел на горы. Как бы голоден он ни был, он никогда не спешил сесть за стол.
– Только Сузы. Они не хотели даже слышать о Персеполе.
В любом месте Оружейной улицы в Пирее, гавани Афин, стоял такой шум, что слов говорящих почти не было слышно. Мастерские были открыты, чтобы показать работу и выпустить жар от кузнечных горнов. Здесь не орды рабов копошились в дешевых скороспелых фабриках, но лучшие мастера снимали мерку с обнаженного заказчика, перенося ее на глиняную болванку. Пол-утра могло уйти на то, чтобы подогнать броню по фигуре и выбрать из книги образец узора для инкрустации. Только в нескольких мастерских делали доспехи для войны; наиболее модные обслуживали знатных людей, которые хотели быть замеченными на Панафинеях. Если они могли выдержать шум, то встречались здесь со всеми своими друзьями; на приходящих и уходящих не обращали внимания. В комнатах наверху грохот едва приглушался, но собеседники, держась рядом, могли слышать друг друга; кроме того, все знали, что оружейники становятся
туги на ухо, а это уменьшало опасность быть подслушанными.В одной из таких комнат проходило совещание, встреча посредников. Ни один из главных действующих лиц не мог себе позволить, чтобы его заметили в обществе других, даже если бы все они могли собраться в одном месте. Трое из четверых склонялись над столом, скрестив руки на его деревянной крышке. Чаши с вином дребезжали от мерного грохота молотов, сотрясавшего пол; вино дрожало, время от времени выплескиваясь из чаш.
Троица достигла последних пунктов долгого, выматывающего спора о деньгах. Один был с Хиоса, он унаследовал оливковую бледность и иссиня-черную бороду от многолетнего мидийского владычества. Второй – из Иллирии, с границ Линкестиды. Третий, хозяин, был афинянин с волосами, собранными в пучок, и чуть подкрашенным лицом.
Четвертый сидел, откинувшись в кресле, положив руки на сосновые подлокотники. Он ожидал окончательного решения, терпимо относясь к подобным спорам как к части своей миссии. В его прекрасных волосах и бороде сквозила рыжина; он явился с севера Эвбеи, связанной с Македонией давними торговыми отношениями.
На столе лежали диптих и стилос, с одного конца острый, чтобы писать, с другого – плоский, чтобы вымарывать написанное в присутствии всех четверых, пока никто не вышел из комнаты. Афинянин нетерпеливо постучал стилосом по столу, потом – по своим зубам.
– Вовсе не значит, что эти дары – все, на что способна дружба Дария, – сказал хиосец. – Как я и говорю, Геромен всегда может рассчитывать на место при дворе.
– Он ищет власти в Македонии, а не готовится к изгнанию, – ответил иллириец. – Я думал, вы это поняли.
– Разумеется. Мы условились о щедром задатке. – Хиосец взглянул на афинянина, который кивнул, опустив веки. – Основная сумма будет выплачена после мятежа в Линкестиде, как и договаривались. Я не убежден, что вождь, брат Геромена, с ним согласен. И должен настаивать на оплате по результату.
– Разумно, – согласился афинянин, вынимая стилос изо рта. Он слегка шепелявил. – Теперь давайте запишем все, о чем условились, и вернемся к человеку, которого это касается больше всего. Мой патрон хочет получить гарантию, что он будет действовать именно в назначенный день – и ни в какой другой.
Это заставило эвбейца тоже наклониться к столу.
– Ты говорил это и раньше, и я ответил, что в твоих словах нет никакого смысла. Он всегда подле Филиппа. У него есть доступ в опочивальню. У него будет множество более удобных случаев – и чтобы сделать это, и чтобы благополучно скрыться. Нельзя требовать от него слишком многого.
– Мне велено просить, – сказал афинянин, постукивая стилосом по крышке стола, – чтобы все случилось именно в тот день; в противном случае мы не предоставим ему убежища.
Эвбеец ударил по и без того трясущемуся столу, заставив афинянина вздрогнуть и закрыть глаза.
– Почему, скажи мне? Почему? – прокричал он.
– Да, почему? – спросил иллириец. – Геромен не просит об этом. Новости достигнут его ушей в любое время.
Хиосец приподнял свои темные брови:
– Моему господину подойдет любой день. Если Филипп не окажется в Азии, этого достаточно. Зачем так настаивать?
Афинянин поднял стилос за оба конца, уперся в него подбородком и доверительно улыбнулся.
– Во-первых, потому, что в этот день все возможные претенденты на трон и представители всех партий приедут в Эгию на праздник, – сказал он. – Никто не избежит подозрений; они будут обвинять друг друга и, вполне вероятно, бороться за право наследования; мы извлечем из этого пользу. Во-вторых… Думаю, мой патрон заслуживает небольшой поблажки. Это увенчает труд его жизни, что видно каждому, кто о ней осведомлен. Он находит справедливым, что тиран Эллады будет сражен не темной ночью, когда он пьяным рухнет на свою постель, а на вершине торжества; в этом, осмелюсь сказать, я с ним согласен. – Афинянин повернулся к эвбейцу. – И ваш человек, при тех обидах, которые царь нанес ему, тоже должен быть этим доволен. Я так полагаю.