Небесное пламя (Божественное пламя)

Александр взглянул на него, как пес, готовый заворчать. На его руке отпечатались следы зубов недавно убитого леопарда. Весь день царевич провел в движении, но теперь стоял неподвижно, глядя вниз, в головокружительную бездну моря. Наконец Александр сказал:

– Так больше продолжаться не может.

Гефестион нахмурился, вглядываясь в ночь. Однако он рад был это слышать, как ответ на вопрос, который страшился задать.

– Да, – сказал он. – Вряд ли может.

Александр поднял несколько камешков со стены и кинул их в мерцающие волны. Не показалось ряби, не донеслось ни единого звука, даже когда камешки ударялись о скалу. Гефестион оставался недвижим. Он просто был рядом, как велело ему предчувствие.

– Даже хитрость лисицы, – сказал Александр вскоре, – через какое-то время иссякает. И когда она принимается за старые трюки во второй раз, сеть уже наготове.

– Боги часто посылали нам удачу, – заметил Гефестион.

– Время истекает. Такое чувство, что впереди война. Ты помнишь, как Полидор [68] со своими двенадцатью воинами пытался удержать крепость во фракийском Херсонесе? Множество шлемов маячили над стенами, двигались, сменяя друг друга. Я сглупил и послал за подкреплением, потерял два дня, помнишь? Потом камень из катапульты сбил один шлем, и стало видно, что он насажен на шест. Это должно было случиться, время Филиппа истекло. Мое время истечет, когда какой-нибудь иллирийский вождь перейдет границу по собственному усмотрению, чтобы угнать скот или отомстить, и Филипп поймет, что я тут ни при чем. Мне не удастся одурачить отца после этого, он меня слишком хорошо знает.

68

Полидор – сын царя Трои Приама. Описываемый эпизод относится к девятому году Троянской войны, когда греки совершали набеги на союзников осажденного города.

– Ты все еще мог бы возглавить набег, еще не поздно передумать, – сказал Гефестион. – Если немного отойдешь в сторону моря и будешь действовать с меньшим размахом… При всех заботах Филиппа маловероятно, что он разберется в действующих лицах нашего представления.

– Как я могу это знать? Нет, я получил предостережение… что-то вроде предостережения… у Додоны.

Гефестион воспринял новость молча. Александр рассказывал другу об оракуле только это.

– Александр, твой отец хочет, чтобы ты вернулся. Я знаю. Поверь мне. Я все время это знал, – сказал Гефестион.

– Хорошо. Тогда он должен сказать это моей матери.

– Филипп хочет, чтобы ты вернулся не только из-за войны в Азии. Ты не хочешь и слышать об этом, но царь тебя любит. Тебе могут не нравиться проявления этой любви. Еврипид говорит, у богов множество лиц.

Александр опустил руки на расколотый камень и весь обратился во внимание.

– Еврипид писал для актеров. Множество масок, я бы сказал, да, масок. Одни привлекательные, другие – нет. Но лицо одно. Только одно, – продолжал Гефестион.

Метеор с желто-зеленой пылающей головой и бледнеющим красным хвостом прочертил полосу в небе и упал далеко в море. Гефестион постарался скрыть радость, как прячут осушенный наскоро кубок.

– Это предзнаменование для тебя. Ты должен решиться сегодня ночью. Ты знаешь, что должен это сделать, – сказал Гефестион.

– Я проснулся; вокруг смердело, как в выгребной яме.

Между камней стены пророс стебелек бледного цветка; Александр машинально вертел его в пальцах. Словно огромная гора свалилась с его плеч. Это не принесло радости и больше походило на первые приметы смертельной усталости. Бездействие… Александр мог вынести все, кроме бездействия. Гефестион почувствовал, что может дать другу нечто большее, чем любовь.

– Сегодня ночью, – сказал Гефестион ровно. – Ждать нечего, ты знаешь.

Александр не двинулся. Но Гефестиону показалось, что он собрался, сжался в комок.

– Да. Первое: я трачу время без всякой пользы. Я не чувствовал этого раньше. Второе: несколько человек – и царь Клит, полагаю, один из них – захотят отослать отцу мою голову сразу же, как только убедятся, что не смогут использовать меня в борьбе с ним. И третье: Филипп смертен, никто не знает, когда пробьет его час. Если отец умрет, а я буду за границей…

– И это также, – сказал Гефестион спокойно. – Что ж, как скажешь. Ты хочешь вернуться домой, он хочет, чтобы ты вернулся. Вы смертельно оскорбили друг друга, никто не желает заговорить о примирении первым. Значит, нужен подходящий посредник. Кто бы мог стать им?

Твердо, словно решение уже было принято раньше, Александр сказал:

– Демарат Коринфский. Он любит нас обоих и будет рад важному поручению. Демарат хорошо справится. Кого мы за ним пошлем?

Выбор пал на Гарпала, с его печальной изящной хромотой, смуглым подвижным лицом, быстрой улыбкой и милой серьезной предупредительностью. Они проводили Гарпала до границ Эпира, чтобы обезопасить его от разбойников; но письма при нем не было. Для выпавшей на долю Гарпала миссии все письменные свидетельства казались немыслимыми. Он взял с собой только мула, перемену одежды и ослепительное обаяние.

Филипп с удовольствием узнал, что его старый друг и гость Демарат, приехав по делам на север, собирается навестить царя. Царь расстарался с ужином и, чтобы оживить трапезу, нанял для танца артиста с мечами. Когда ужин был съеден, а танцор удалился, друзья сели за вино. Коринф собирал сплетни со всей Южной Греции, и Филипп тотчас осведомился о новостях. Царь слышал о каких-то разногласиях между Спартой и Фивами; каково мнение Демарата?

Демарат, почетный гость, гордящийся своим положением, ловко воспользовался намеком и покачал своей благородной, увенчанной сединами головой.

– Ах, царь! От тебя ли я слышу упрек грекам, не живущим в согласии! Ведь твой собственный дом объят войной.

Филипп, в голове которого еще не помутилось от винных паров, резко скосил на гостя свой единственный черный глаз. Опытный дипломат, он уловил особую нотку, подход к какому-то делу первостепенной важности. Но сделал вид, будто ничего не заметил.

– Этот мальчишка. Александр вспыхивает от одной искры, как сухая щепка. Глупая болтовня пьяного наутро заслуживала бы только смеха, если бы мальчик сохранил здравый ум, с которым родился. Но он взбесился и побежал к своей матери, а ты знаешь ее.

Демарат издал сочувственное восклицание. Какая жалость, сказал он, что будущее юноши зависит от его ревнивой опальной матери. Гость безошибочно процитировал несколько приличествующих случаю элегических строк из Симонида, подготовленных заранее.

– Александр отрезал бы себе нос, – сказал Филипп, – только чтобы досадить мне. Мальчик с такими дарованиями, и все впустую. Мы бы хорошо ладили, если бы не эта сука. Ему виднее. Что ж, теперь Александр за все заплатит, ему осточертеют иллирийские холмы. Но если он думает, что я…

Уже наступало утро, когда разговор наконец стал серьезным.

В Эпире Демарат был самым почетным гостем царя. Ему предстояло сопроводить назад в Пеллу сестру царя Александра и ее помилованного сына. Поскольку посол и без того не считал денег, его одарили похвалами. Царь Александр пил за него из родовой золотой чаши, которую умолил принять как небольшой подарок на память. Олимпиада выказала всю обходительность, на какую была способна; если враги называют ее сварливой, пусть судит об этом сам. Александр, надев единственный хороший хитон, который у него оставался, как никогда отличался предупредительностью. И вот однажды вечером, верхом на измученном муле, в Додону явился усталый закоченевший старик. Это был Феникс. В горах его застала скверная погода, и он почти свалился с седла в протянутые руки своего названого сына.