Небесное пламя. Персидский мальчик. Погребальные игры (сборник)

Эвридику привел в восхищение вид древней крепости, и, обратив внимание матери на ряд высоких сигнальных башен, она спросила:

– Как думаешь, Сарды и впрямь раза в три больше Пеллы?

– Да уж не меньше. Пеллу ведь начали строить наши деды, то есть ее основали всего пару поколений назад, а со времени основания Сард прошло уже, может, десять веков или больше.

Эта мысль удручила ее. Глядя на беспечную веселость дочери, Кинна подумала: «Я притащила ее сюда из дома, где она могла бы тихо и мирно прожить всю свою жизнь. Кроме меня, ей здесь даже не к кому обратиться. Ну ничего, я еще здорова и молода».

Близился вечер. Проводник сообщил, что до Сард осталось менее десяти миль. Вскоре им нужно будет подыскать место для лагеря. Солнце скрылось за горным хребтом, и на дорогу опустились сумерки. Придорожный склон, усыпанный крупными валунами, темнел на фоне красноватого неба. Откуда-то сверху донесся мужской голос:

– Пора!

Камни и глинистый сланец с грохотом покатились к дороге, опережая бегущих вниз мужчин. Атос, ехавший во главе кортежа, крикнул:

– Берегитесь, разбойники!

Вскоре караван окружили тридцать или сорок бандитов с копьями. На их фоне эскорт царской невесты, состоявший из десятка усердных, но очень старых и растерянных слуг, выглядел просто смешно. Те из них, что умели сражаться, вышли в оставку еще при Филиппе. Однако, будучи настоящими македонцами с въевшейся в них преданностью вассальной присяге, они с возмущенными криками бросились на вооруженных копьями негодяев.

Эхом разнесло по горам мучительное ржание раненого животного. Вместе с лошадью рухнул на землю и старый Атос; бандиты тут же придвинулись и закололи его.

С пронзительным воинственным кличем Кинна спрыгнула с колесницы, Эвридика встала бок о бок с ней. Уже держа в руках копья, они с привычной ловкостью заткнули за пояс подолы юбок и, прижав спины к тележке, слегка сотрясаемой испуганно топтавшимися мулами, смело встретили наскок врагов.

Эвридика испытала трепетное ликование. Наконец-то ей предстояло сражение, настоящая битва. Она догадывалась, что может произойти, если их возьмут в плен живыми, но это, скорее, лишь раззадорило молодую воительницу и укрепило ее боевой дух. К ней приближался светлокожий разбойник, с неделю не брившийся, судя по рыжей щетине. Грудь его защищала кожаная кираса, поэтому девушка прицелилась в руку. Копье погрузилось в предплечье врага, и он, схватившись за рану, отскочил назад с криком:

– Ах ты стерва!

Она рассмеялась, однако вдруг с внезапным потрясением осознала, что лидийский разбойник выбранился по-македонски.

В одного из упряжных мулов попало копье, он истошно взревел и рванулся вперед. Вся упряжка последовала за ним, увлекая за собой подпрыгивающую на камнях колесницу. Ее край задел Эвридику, но девушка удержалась на ногах. Тут же рядом с ней раздался крик. Кинна грохнулась на дорогу: ремни колесницы увлекли ее за собой. Какой-то солдат склонился над ней с копьем.

Вперед вышел мужчина с поднятой рукой. Нападающие вдруг отступили. Вокруг стало почти тихо; еще артачились остановленные солдатами мулы да стонали трое раненых слуг. Остальные ошеломленно молчали. Все, кроме Атоса: тот был убит.

Кинна издала жуткий стон – почти животный всхлип теплокровной твари, мучительно пытающейся сделать вдох. Ее грудь была залита кровью.

Эвридике отчаянно захотелось броситься к матери, обнять ее и умолять бандитов о милости. Но Кинна дала ей хорошее воспитание. Они приняли бой и бьются, как воины, а у врагов нельзя просить милости, надо стоять до конца. Она глянула на отдававшего приказания командира, высокого смуглого мужчину с худощавым суровым лицом. Осознание пришло мгновенно: на них напали не разбойники, а солдаты.

Кинна вновь застонала, уже гораздо слабее. Совсем было поникшую от горя и жалости Эвридику вдруг охватила пламенная ярость, точно такая же, какая объяла Ахилла над мертвым Патроклом под стенами Трои. Она бросилась к матери и заслонила ее собой.

– Вы все изменники! Неужели я вижу воинов Македонии? Вы посмели поднять руку на Кинну, дочь царя Филиппа, сестру Александра.

Все потрясенно примолкли. Воины повернулись к командиру. Тот выглядел разгневанным и смущенным. Так. Значит, он чего-то им не сказал?

У Эвридики появилась новая мысль. Она на сей раз пустила в ход просторечие, на каком начала говорить еще до того, как принялась учить правильный греческий.

– Слушайте же меня, я – внучка Филиппа! Я дочь Аминты и внучка царя Филиппа и царя Пердикки. – Она показала на побагровевшего командира. – Спросите его. Ему все известно!

Самый старший солдат, пятидесятилетний ветеран, шагнул к командиру.

– Алкета, – он произнес это имя без особенного почтения, с достоинством свободного македонского воина, – она говорит правду?

– Нет! Выполняйте, что вам приказано.

Солдат перевел взгляд на девушку, потом на своих сотоварищей.

– А я полагаю, что она говорит правду, – возразил он.

Воины сгрудились поплотнее, кто-то сказал:

– Они не сарматы, как нам говорили. Они такие же македонцы, как мы.

– Моя мать…

Эвридика опустила глаза. Кинна пошевелилась, но изо рта ее исторглась лишь струйка крови.

– Она привезла меня сюда из Македонии. Я невеста Филиппа, вашего царя, брата Александра.

Кинна пошевелилась еще раз. Она слегка приподнялась на локте и, задыхаясь, сказала:

– Это правда. Я клянусь именем…

Она закашлялась. Кровь хлынула из ее горла, и умирающая потеряла сознание. Эвридика отбросила копье и опустилась на колени. Застывшие глаза матери закатились. Возразивший Алкете ветеран подошел и встал рядом с ней, глядя на других воинов.

– Оставьте их в покое! – сказал он.

Еще двое солдат присоединились к нему, остальные стояли, опираясь на свои копья в смятенном и мрачном молчании. Эвридика бросилась на грудь матери и зарыдала.

Вскоре она осознала, что к ее рыданиям присоединились возмущенные голоса. Солдаты явно выражали свое недовольство. Ей пока не было, конечно, известно, что македонским командирам в последнее время все чаще приходилось сталкиваться с мятежными настроениями. Птолемей в Египте как-то шепнул по секрету своим близким друзьям, что очень был рад возможности составить свою новую армию из одних добровольцев, убравшись подальше от регулярного войска. Сейчас это войско невольно напоминало Букефала, покойного жеребца Александра, верно служившего только хозяину и норовившего сбросить любого другого седока. Оно, подобно старику Букефалу, не желало терпеть менее искусного и талантливого наездника.