Небесные селения

Мы провели с Елуаном добрых три часа, гуляя по городу и упражняясь в сложных вокабулах древне-ассирийского языка, и я откровенно устал от прогулки и от напряжения, которого потребовал от меня наш разговор.

Наступили предвечерние часы жаркого летнего дня. Небо было безоблачным и ярким. Скрытый густыми зарослями рододендронов город изящно располагался у подножья горы, с которой я недавно спустился. Тщательная планировка улиц, обдуваемых свежим ветром с моря, радовала взор. Деревья шумели листвой, пестрели цветы в газонах. Светясь чистотой и отблескивая стеклами окон, из палисадников кокетливо выглядывали дома. Море сверкало в глубине длинных улочек там, где мраморные набережные раскрыли свои влажные ладони навстречу спокойным волнам залива. Закончив дневные дела, расходились по домам хальцы: ремесленники, чиновники, торговцы, лица их были сосредоточенными и светлыми. Общая картина города была безмятежная и умиротворяющая.

Я не знал, сколько сейчас времени, и не представлял себе, где я буду сегодня ночевать. Разговоры об отсутствии времени в этом городе были мне и с самого начала не очень-то понятны, а когда я увидел, что солнце начало клониться к горам, я на этот счет окончательно успокоился. Когда солнце спряталось за вершинами, я почувствовал, что проголодался и сообщил моему собеседнику, что был бы не прочь чего-нибудь поесть и заодно и выпить. Любезное предложение Елуана перекусить и отдохнуть у него дома я принял с искренней благодарностью.

Мы ужинали за маленьким столиком на кухне Елуана. После трех стаканчиков местного белого вина и бараньей кулебяки я почувствовал настоящий «халь» и впервые за день сбросил с себя напряжение от угнетавшей меня неизвестности и тревоги. Кроме того, я, наконец, снял с себя тяжелую одежду и обувь, в которой я был, когда переместился в эту местность. Елуан поделился со мной предметами своего гардероба, после чего пожелал мне спокойного отдыха и удалился, а я остался на веранде, увешанной связками сушеного перца и трав, с узкой походной кроватью, застеленной по-стажерски, то есть – плоской подушкой и грубым шерстяным одеялом. Заснул я, едва успев опустить на подушку голову, и спал, так, как не спал уже много лет, то есть просыпался лишь для того, чтобы ощутить блаженство погружения в сон без сновидений.

Ах, как я спал, как я сказочно спал! Кажется, что сон – это подобие смерти, а смерть это выпадение человека из общества живых? Но в том-то и дело, что сон это не тотальное отключение и выпадение. Во сне мы живем особой потаенной жизнью, а не одной только физиологией. Сон оживляет, обновляет, и приносит особый халь постижения и догадок. Сколько раз именно во сне ко мне приходили решения, которые я никогда не смог бы найти наяву. А как прекрасно пробуждение, когда ты, все еще плавая в волокнах душевной неги, в густых облаках подушек и простыней, не совсем еще вынырнул из волокнистой субстанции сна, и можешь позволить себе сделать это неторопливо со всем должным вниманием.

Мое пробуждение было ужасным. Я вскочил со своей походной постели в страшном волнении. Я стоял посреди веранды, увешанной связками белых головок чеснока, красного и зеленого перца, оранжевого лука и разноцветных трав, и дико смотрел по сторонам. Случилось нечто невероятное, невозможное, не укладывающееся ни в какие рамки! Мы с Елуаном провели полдня, общаясь на древне-ассирийском языке! Мы разговаривали на языке, на котором сегодня невозможно разговаривать. Ученые расшифровали шумерскую и ассирийскую клинопись, записанную на глиняных табличках и кирпичах, но нет на земле ни одного человека, который бы знал, как эти слова произносятся!

К завтраку я немного успокоился. Да, я разговаривал с Елуаном на древне-ассирийском языке, что абсолютно невозможно. Но вещи куда невозможнее этого происходили со мной в последние сутки и происходят в настоящий момент. Во-первых, я каким-то образом «выпал» из своего родного города и из того, что я раньше считал единственной реальностью. Во-вторых, уже второй день я нахожусь в буквальном смысле слова на другой планете, в абсолютно нереальном с земной точки зрения мире, вступая в непривычные отношения с существами, как будто бы неотличимыми от людей, однако на счет подлинной природы этих существ у меня нет никаких ясных понятий.

Я не знаю, чего я могу ожидать от моего нового окружения каждую следующую секунду. И все же кое-какие выводы я уже сделал, в частности, что моя самодеятельность не приносит желаемых результатов (достаточно вспомнить мою неудачную попытку устроить танцы посреди улицы), в то время как мне регулярно посылаются люди и обстоятельства, которые несут ответы на мои вопросы. Во всем этом чувствуется какая-то преднамеренность и просматривается некоторый замысел, как иначе мог бы один ассириолог встретить другого в нашей Галактике. Легче, кажется, двум пылинкам столкнуться в пространстве Вселенной.

Однако могу ли и должен ли я полагаться на незримую помощь, как дитя – на заботливых родителей? В Дуракине мы привыкли рассчитывать лишь на себя. И хочу ли я посвятить остаток жизни погоне за халем, как будто бы мне больше нечем заняться? Такая установка у нас называлась охотой за кайфом. Во всяком случае, мне следует подождать и посмотреть на развитие событий. Время покажет. Да, но что это еще за загадка отсутствия времени?

Эти и другие подобные мысли роились у меня в голове, пока я умывался и брился в ожидании завтрака. Елуан заглянул на веранду и сообщил мне, что к завтраку придет некто Калам, который хотел бы со мной познакомиться.

Отправляясь на кухню, я критически глянул на себя в маленькое зеркало, висевшее в простенке, я увидел ершистого и самоуверенного господина в сиреневой косоворотке и зеленых «багамах» чуть ниже колен, что мало вязалось с моей внутренней неуверенностью и шаткостью моего нового амплуа «стажера». Еще больше взъерошив свою романтическую прическу, я вышел на кухню Елуана.

Калам оказался высоким плотным мужчиной с огромной ассирийской бородой. Его крупное лицо с большим количеством красных прожилок и карими глазами лучилось энергией и здоровьем. При этом он был неуверен в себе и неловок в движениях, каждую минуту грозя что-нибудь опрокинуть, а от его шагов в шкафах перезванивались чайные приборы.

Пока Елуан готовил для нас омлет, щедро посыпанный петрушкой, базиликом, тархуном и какой-то еще незнакомой мне травой, мы с Каламом сумели найти общий язык, которым оказался чосеровский английский, что, конечно, было для меня большим облегчением по сравнению со вчерашним лингвистическим альпинизмом. С места в карьер Калам предложил мне отправиться с ним в путешествие по архипелагу Макам, которое он решил совершить для изучения местных диалектов. Он сказал мне, что он сам впервые предпринимает такое путешествие, и что меня он приглашает как лингвиста в роли «свежего уха» наподобие того, как в редакциях газет существует должность «свежего глаза», то есть человека, способного замечать стилистические несуразности и диссонансы, которые не заметит никакой искушенный редактор, устающий от ежедневной рутины. Корабль отчаливает сегодня на закате, так что, если я любезно приму его предложение, у меня еще будет целый день для осмотра города Халь и его достопримечательностей.

Настроившись принимать все, или почти все, что посылается мне моими незримыми попечителями, я, естественно, не стал противиться предоставленной мне возможности расширить кругозор относительно мира, в котором я был новичком, и сразу же принял предложение Калама. После этого Елуан, извинившись, отлучился по своим ученым надобностям, а мы с Каламом продолжили разговор. Я снова задал вопрос о названии города Халь и его символике, предполагая, что не получил от Елуана всю информацию по этому вопросу. Вот, что рассказал мне Калам.