Небо над бездной

– Каким образом ты меня нашел? – мрачно спросил Федор.

– Да случайно, совершенно случайно. Что наша жизнь? Как говорится, игра случая! В кафе сидел, газетку читал, смотрю, рожа знакомая, родная русская рожа. А я тут истосковался, не поверишь! Своего брата, русского человека, за версту чую.

– Значит, ты случайно увидел меня в кафе? – уточнил Федор.

– Мг-м. Ты с каким-то усатым абреком сидел. Меня, конечно, не заметил, не узнал. Ну, думаю, подлец Федька. Ладно. Мешать не стану. Мало ли, какой там у вас разговорец? Позже подойду, да тут как раз у меня брюхо и прихватило. А кстати, что за абрек?

– Как ты узнал адрес пансиона? – спросил Федор.

– Что, это такая страшная тайна? – Степаненко прищурился. – Может, ты тут вообще нелегально, а, Федька? У тебя секретная миссия? Не бойся, я умею держать язык за зубами.

Федор зевнул, потянулся в кресле, взял с тарелки последний бутерброд.

– Петька, не обольщайся. Я тут легально, и ничего секретного в моей миссии нет. А ты мне все-таки поведай, как узнал адрес.

Степаненко печальным взглядом проводил последний бутерброд, вздохнул и принялся раскуривать свою дешевую папиросу. Явилась хозяйка, помахала рукой, разгоняя вонючий дым.

– Господин Агапкин, при всем уважении к вам я попросила бы, чтобы ваш гость больше не курил тут эти ужасные папиросы.

– Конечно, фрау Зилберт. Простите. Я дам ему свои, – сказал Федор.

– Дай свои, дай, а то такую дрянь приходится курить, – сказал Степаненко по-русски, одарил хозяйку любезной улыбкой и продолжил на скверном немецком: – Все будет хорошо, милая фрау, не волнуйтесь.

Федор достал из кармана пачку папирос, бросил на стол. В третий раз задавать тот же вопрос не хотелось. Он доел бутерброд, выпил остывший скверный кофе, закурил.

– Да, Федька, в миссии твоей ничего секретного, – сказал Степаненко, сладко затягиваясь его папиросой, – прямо даже как-то скучно. Аптечная контора, порошки, клистиры, градусники. Только при чем тут абрек, не понимаю.

– Петька, а зачем тебе это понимать? – спросил Федор. – Ты чего от меня хочешь?

– Эх ты, Агапкин. Откуда в тебе столько цинизма? Я, можно сказать, жизнью рискую, чтобы тебе, подлецу, помочь.

– Не уверен, что нуждаюсь в твоей помощи, – Федор погасил папиросу, поднялся. – Все, извини, мне пора.

Он устал от этого вязкого, бессмысленного разговора. К тому же хозяйка явно выражала свое недовольство, ходила туда-сюда по гостиной, хмуро косилась на Степаненко. Наконец взяла половую щетку и принялась мести вокруг, все ближе подбираясь к креслам. Петька резво вскочил, схватил Федора за локоть.

– Погоди, не спеши. Смотри, что покажу, – он кинулся в прихожую.

Там на вешалке одиноко висело его черное убогое пальто. Пока он рылся в карманах, Федор попытался успокоить хозяйку.

– Фрау Зилберт, простите, еще минута, и мой гость уйдет.

– Если он что-нибудь стащит, вы будете отвечать, – ответила она, прислонила щетку к стене и вышла.

– Не любят они меня, немчура поганая, – грустно заметил Степаненко, – на-ка вот, ознакомься.

Он протянул Федору тонкую помятую брошюрку. На серой обложке было написано:

«Военная и боевая работа партии социалистов-революционеров за 1917–1918 гг. Семенов Г.И.»

– Книжонка эта вышла тут, в Берлине, только что, на русском и на немецком, – пояснил Петька и добавил шепотом, – скандалец грядет шикарнейший, международного масштаба. Дурачье, сами себе яму роют. Семенова этого я знаю, тот еще жулик. Могли бы для серьезной провокации найти кого-нибудь поумней.

– Слушай, Петька, меня это совершенно не касается, – Федор попытался вернуть ему брошюру, но Степаненко не взял.

– Ты хотя бы открой, почитай.

Федор открыл наугад.

«Под моим руководством была группа в составе Каплан, Пепеляев (бывшие политкаторжане), Груздиевский и Маруся. Однако для акции по убийству Ленина была создана другая группа: Каплан, Коноплева, Федоров, Усов. Но на одном из митингов в решающий момент Усов дрогнул и не решился. Его вывели из группы. На завод Михельсона послали Каплан и рабочего Новикова. Каплан вышла вместе с Лениным и сопровождавшими его рабочими…

После выстрелов Каплан бросилась бежать, но через несколько минут остановилась, обернулась лицом к бегущим и ждала, пока ее арестуют».

Федор понял, о чем речь.

С декабря двадцать первого года в Москве шла подготовка к открытому суду над партией правых эсеров. Большевики методично расправлялись с политическими конкурентами, искореняли оппозицию. Главным пунктом обвинения эсеров должны были стать три крупных теракта достопамятного лета восемнадцатого года: убийства Володарского и Урицкого, покушение на Ленина.

Недавно ВЧК упразднили, учредили НКВД, то есть Народный комиссариат внутренних дел, и при нем ГПУ, Государственное политическое управление. Реформа сопровождалась тонной бумаг. Протоколы, проекты постановлений, служебные записки.

Однажды Федор услышал, как Надежда Константиновна читала Ленину вслух протокол заседания комиссии Каменева и Сталина по вопросу о реорганизации ВЧК. В протоколе подробно прописывались функции и полномочия новых ведомств. Но первым пунктом был вопрос о некоей «известной рукописи», которая должна выйти в печати за границей не позже чем через две недели.

– Какая рукопись? При чем здесь рукопись? – проворчала Крупская.

Ленин не стал ничего объяснять, потребовал читать дальше. Потом Федор осторожно спросил у Бокия, о чем могла идти речь.

– Они хотят опозориться на весь мир. Наняли какого-то проходимца, он строчит под их диктовку чистосердечное признание. Собираются строить открытый процесс на грубой, бездарной фальшивке.

Глеб Иванович выпалил это сгоряча и тут же добавил:

– Ладно, не твое дело. Тебе лучше не знать.

Теперь Федор держал в руках как раз ту самую, уже опубликованную, рукопись и думал: «Не мое дело, лучше не знать».

– Вот, я тоже не смог читать эту чушь, – сказал Петька, – представь, как оно прозвучит на открытом международном процессе. Все знают, что Семенов – провокатор, чекист. Что эта несчастная юродивая Каплан никогда в партии социалистов-революционеров не состояла и была слепа как крот. Что, когда убивали Володарского, мотор в машине заглох именно там, где дожидался убийца. И с юным поэтом Каннегисером тоже все как-то мутно, странно. Говорят, он стрелять вообще не умел, а Урицкого уложил на ходу, с первого выстрела.

– Хватит! – перебил Федор. – Мне это не интересно. Я об этом не знаю и знать не хочу.

– Все ты отлично знаешь и тебе очень даже интересно. Пойми, для большевиков открытый процесс станет политическим крахом. Они опозорятся перед всем миром. Они стоят на краю пропасти. Нужно помочь, лишь слегка подтолкнуть.

– Петька, лучше уйди. Вот, возьми двести марок и уходи, – пробормотал Федор.

У него заболела голова. Давно уж не болела так сильно. Петька отстранил его руку с деньгами и продолжал говорить, горячо, влажно дыша в ухо: