Небо за стёклами (сборник)
Шрифт:
А взялась Аня Зарубина из того же Ленинграда, хотя в Ленинграде у нее никого не было родных.
Но родных у Ани не было и в других городах. Выросла она в детском доме, в который попала такой маленькой, что не знала откуда и как.
Весной сорок первого года Аня было уже поступила в Механический техникум. Из детдома переехала в общежитие. А тут война. Пошла в ополчение. Хотела стать санинструктором, но направили в стройбат. Спорить не стала, решила — все равно, где воевать. Вначале строила укрепления за городом. Девчат в стройбате был целый взвод. Как могли, делали мужскую саперную работу. Потом немцы подошли ближе к городу, тогда перебрались строить доты на окраинах, в подвалах домов со срезанными углами. Зимой отвезли их
Жили в землянках. Безрадостные сводки в газетах читали при свете коптилок. Терпели обстрелы и бомбежки. Упрямо ждали, когда станет легче. Пришло время и принесло первые радости. Сперва все короче и короче становилась дорога через коварную Ладогу. Позже, как прорвали блокаду, стала и совсем ненужной.
Батальон, в котором служила добровольцем Анна Зарубина, передислоцировали в Ленинград. Еще рвались на улицах снаряды, а девчата в шинелях наводили тут порядки… Растаскивали завалы, забивали фанерой разбитые витрины полуразрушенных домов.
Кончилась блокада, и пошла Аня в строители. Строить не строили, но дыры латали. То, что могли восстановить, восстанавливали. Научилась она работе и каменщика, и штукатура, и маляра. Квалификации невысокой, но все же что-то делать умела. А тут и транспорт уже покатил по избитым осколками улицам. Сперва понемногу, а потом все больше и больше зазвенели трамваи. Ожил и побежал по Невскому троллейбус. Тогда и прочитала Аня объявление о приеме на курсы водителей. Хоть и со вздохом, но из стройотряда отпустили. Распрощалась с девчатами. Устроилась сперва у матери одной из подруг, а потом повезло. На правах демобилизованного воина и ленинградки выхлопотала жилплощадь. Тогда и поселилась невдалеке от Невского в ничейной теперь комнате. Произошло это уже на третьем месяце учения ее в троллейбусном парке.
Вся биография комсомолки Ани Зарубиной укладывалась на одной страничке школьной тетради. Хотя и досталось лиха Ане на войне, а все же и горестное время не прошло даром. Возмужала она за эти годы и окрепла.
Из худенькой, голенастой девчонки превратилась в крепко сбитую девушку. Научилась жить самостоятельно, ладить с разными людьми, да и не страдать, не паниковать по пустякам.
Три дня Алексей не видел, а если и видел, то не замечал новой соседки. Слышал, как она расхаживала по своей комнате. Позвякивала там какой-то посудой. Уходила на кухню и возвращалась назад. Слышал, как обменивалась короткими репликами с жильцами. Слышал, как запирала замок и уходила. Тихая была соседка. Ни пения, ни плясок. Гости вроде не появлялись, а может, и ходили — по вечерам, когда его дома не бывало.
Он, как всегда, возвращался, когда все уже спали. Запирал за собой двери черного хода и шел к себе. Ничего не было слышно за дверью, заклеенной обоями. Анька, как он сразу ее стал называть про себя, спала тихо, будто ее там и не было. Ни койка не скрипнет, ни вздоха не донесется.
Каким ни бывал подвыпившим, а баян снимал и опускал аккуратно, спать ложился без особого шума и хождения по комнате. Сам не знал, откуда это у него взялось. Прежде не считал нужным ни на кого обращать внимания. А тут… Да и к чему? Спит, наверно, из бронебойного пали — не разбудишь.
На четвертый день ночью, поднявшись на площадку, обнаружил, что ключа от двери в бушлате нет. Порылся в карманах и стал по обыкновению барабанить в дверь.
В таких случаях открывали ему не сразу. Жильцы, не желавшие подниматься с постелей, пережидали. Каждый надеялся, что поднимется и пойдет не он, а кто-то другой. Алексей это знал и, настучавшись, терпеливо ждал, кто откликнется. С некоторых пор двери ему отворял Галкин. Выходил на кухню в нижнем белье, глухо спрашивал: "Кто?" — и, убедившись, что на лестнице беспокойный жилец, отодвигал засов старого замка. Не успевал Алексей бросить свое обычное "пардон, мерси", как Галкин уже только белел вдали коридора, не забывая всегда негромко предупредить:
— Двери затворите, пожалуйста.
Но в ту ночь было
по-иному.Куда скорее, чем обычно, проскрипела внутренняя дверь в квартиру, а затем кто-то, не окликая Алексея, стал отмыкать замок.
Чаще всего ему отворяли в темноте. Тем более что дворовый фонарь достаточно освещал через окно кухню, чтобы добраться до двери в комнату. А тут в кухне был зажжен огонь. Яркий свет лампочки, горящей при полном ночном напряжении, бил в глаза. Против света Алексей не сразу рассмотрел, кто его впускал в квартиру, а затем увидел Аньку. Стояла она, запахнувшись в пальто, босые ноги всунуты в какие-то старенькие туфли. Русые волосы в беспорядке раскинулись по плечам.
— Позже не мог прийти? — сказала она, пропуская Алексея и снова взявшись за замок. — И еще без ключей. Не стыдно? Людям чуть свет на работу.
Пока он раздумывал, Аня уже затворила вторые двери и, все так же запахнутая, заспешила по коридору, кинув на прощанье:
— Спокойной ночи.
Алексей вошел в комнату. Слышал, как по соседству щелкнул замок. Потом легко скрипнула кровать и все стихло.
— Видали, потревожил! — сказал он вслух, ни к кому не обращаясь. — Не выспятся они, труженички!.. Человек, может, три года не спал… Вас бы туда на недельку… Имею полное право. Идите вы все…
Баяв в футляре стоял на полу. Алексей сидел на кровати и говорил все это, глядя на заклеенную дверь. Из соседней комнаты не слышалось ни звука.
— А вот возьму сейчас и выдам боевую тревогу на всю железку! Поглядим, как выскочите! На что способны, кому Родина обязана, а?
Он уже потянулся к футляру, но только махнул рукой. А ну их, все равно не поймут… Скажут, пьяный. Какая им тревога… Эх, не знаете вы Алексея Поморцева!..
А каким он был!
Не было в их роте, а возможно и во всем батальоне, везучей Лешки Поморцева. Не только что кореши, но и командование прочно уверовало в его неуязвимость. Сколько товарищей полегло, сколько эвакуировали в госпитали, а Лешке все нипочем. Посылали его в разведку чуть ли не через день. Ходил и за "языками". С добычей возвращался или пустой, а всегда целый. С утра, где бы ни побывал, начищал свою форму, надраивал медные пуговицы, так что можно было подумать — из блиндажа ему прямо в патруль по городу. И брился он, свисти не свисти над головой снаряды, каждый божий день. Нет горячей воды — пойдет и холодная, не беда. Зеркальце всегда отыщется. Нет его, так и в снарядную гильзу поглядеться можно. А бритва в любом боевом снаряжении при Лешке.
Ребята — теперь сухопутные морячки, — хоть и сами старались не терять моряцкого вида, посмеивались: "И куда ты, Леха, внешность свою надраиваешь? Сад Госнардома нам пока не светит". А Лешка, между прочим, был первым парнем не только в батальоне.
Появилась у них на "пятачке" санинструктор Клава Клепикова.
Невысокая, тоненькая — перетянута ремнем, будто и совсем нет никакой талии. Нос с задорной курносинкой, а глаза черные, быстрые. Смеялась, словно не в пекло к ним ее прислали, а в тихое приятное местечко. Может, и трясло ее от страха, только она того не показывала. Отзывалась на любую просьбу. Бегали к ней палец перевязать или еще за чем-нибудь. Внимательная была до удивления. Пришла к ним с русой косой за плечами, но потом остригла и положила в свой вещмешок: оставила на память.
Был у Клавы небольшой и приятный голос, за что ребята ее называли "нашей Клавочкой", намекая на любимую на всем флоте Клавдию Шульженко. Устраивали они с Алексеем где могли концерты. Он научился играть, сдерживая звук баяна, чтобы не мешать ей петь. Ну а когда Клава умолкала, тут уж и он давал волю своему инструменту. В общем, неплохо у них получалось.
Но концерты концертами, а как только прибыла в роту санинструктор Клава Клепикова, Алексей и минуты не сомневался — для его радостей объявилась девчонка. Он даже торопить события не стал. Так, покрасуется, подбросит ей словечко-другое с шуточкой и будто забыл про Клаву. Был у него такой проверенный способ завлекать девчат, который до тех пор срабатывал без осечки. Ну а Клава… Клава будто бы воспринимала по-должному и ждала своего часа.