Недомогающая

Это было лучшее. Худшее произошло спустя пол часа, когда я повернулся к ней и на мгновение подумал, что она мертва. Все потому что она так спала, с закинутой на плечо головой, открытым ртом и почти что липнущими к окну волосами. Она была молода, мы оба были молоды, однако мысль о внезапной смерти, в случае Эллен, имела жуткую вероятность.

— Как правило, ваше положение называют «бесплодием», миссис Франклин, — сказал доктор, сообщая нам плохие новости, — но в вашем случае, это положение было бы точнее назвать подарком судьбы. Беременность подвергает сердце нагрузкам, а благодаря болезни, которую в детстве вам лечили неправильно, у вас не сильное сердце. Даже если бы у вас получилось забеременеть, вы провели бы в кровати последние четыре месяца своей беременности, и даже тогда последствия были бы непредсказуемы.

Она не была беременной, когда мы летели на отдых, но за две недели до него она была захвачена этой идеей. Подъем на высоту полета был достаточно бурный… и, казалось, что она не дышит.

И тут она открыла глаза. Я откинулся на спинку своего кресла, испуская долгий и дрожащий выдох.

Она озадаченно посмотрела на меня.

— Что случилось?

— Ничего. То, как ты спала, только и всего.

Она вытерла подбородок.

— О боже, у меня текли слюни?

— Нет. — рассмеялся я. — Но одно время ты казалась… мертвой.

Она тоже рассмеялась.

— И если бы я была мертвой, то, я так полагаю, ты бы отправил тело обратно в Нью-Йорк, а сам бы закрутил с какой-нибудь багамской дамочкой.

— Нет, — сказал я. — Я бы все равно взял тебя с собой.

— Что?

— Потому что я бы не смирился с этим. Ни в коем случае.

— После нескольких дней пришлось бы. Я бы начала дурно пахнуть.

Она улыбалась. Она думала, что это все еще была игра, потому что не совсем поняла то, что сказал ей в тот день доктор. Она еще, как говорят, не приняла это близко к сердцу. И она не знала, как она выглядела, с освещенными солнцем по-зимнему бледными щеками, пятнистыми веками и отвисшим ртом. Но я видел, и я принял это близко к сердцу. Она и была моим сердцем, и я стерегу то, что находится в моем сердце. Никто не забирает этого у меня.

— Не начала бы, — говорю я. — Я бы поддерживал в тебе жизнь.

— Правда? Как же? Некромантией?

— Отказываясь отступаться. И используя самое основное средство рекламщика.

— И какое же, мистер Фасприн?

— Воображение. Ну, может мы поговорим о чем-то более приятном?

Ожидаемый мною звонок раздается около 3:30. Это не Карло. Это Берк Остроу, управдом. Он хочет знать в котором часу я буду дома, поскольку чуемая всеми крыса находится не в 5-С, а через дверь в нашей квартире. Остроу говорит, что истребителям придется уехать к четырем на другую работу, но это не самое важное. Самое важное в том, что там случилось, и, между прочим, Карло говорит, что никто не видел твоей жены уже как неделю. Только тебя и собаку.

Я рассказываю ему о своем дефектном чувстве обоняния и о бронхите Эллен. В ее нынешнем состоянии, говорю я, она бы не узнала даже то, что горят занавески, пока бы не сработала пожарная сигнализация. Я уверен, что Леди чувствует этот запах, говорю я ему, но для собаки вонь разлагающейся крысы, вероятно, пахнет, как Шанель № 5.

— Я все понял, мистер Франклин, но мне по-прежнему нужно туда войти, чтобы посмотреть что к чему. И придется повторно вызывать истребителей. Думаю, вы, скорее всего, будете должны оплатить их счет, который может оказаться довольно большим. Я мог бы попасть туда с помощью общего ключа, но мне и вправду было бы намного удобнее, если бы вы…

— Да, мне было бы тоже намного удобнее. Не говоря уже о моей жене.

— Я пытался дозвониться ей, но она не брала трубку. — Я слышу, как подозрения вновь закрадываются в его голос. Я объяснил ему все, рекламисты прекрасно умеют это делать, но эффект убеждения длится всего лишь около шестидесяти секунд.

— Скорее всего, она поставила его на беззвучный режим. Плюс, благодаря лекарству, которое ей выписал врач, она достаточно крепко спит.

— В котором часу вы будете дома, мистер Франклин? Я могу побыть здесь до семи; потом здесь будет только Альфредо. — Уничижительная нотка в его голосе говорит о том, что лучше бы мне иметь дело с не знающим английского языка мексиканцем.

Никогда, думаю я. Я никогда не буду дома. В сущности, меня там никогда и не было. Мне с Эллен так понравились Багамы, что мы переехали на Кейбл Бич и я устроился на работу в небольшой фирме в Нассау. Я рекламирую сделанные на заказ круизные судна, распродажи стереосистем и открытия супермаркетов. Вся эта история с Нью-Йорком была просто осознанным сном, сном, который я могу прервать в любое время.

— Мистер Франклин? Вы еще здесь?

— Да, конечно. Я просто думал. — О чем я думал, так это о том, что, если я поеду прямо сейчас и возьму такси, то буду там через двадцать минут. — У меня есть одна встреча, которую я никак не могу пропустить, но почему бы нам не встретиться в моей квартире в шесть?

— Как насчет вестибюля, мистер Франклин? Можем подняться вместе.

Я думаю о том, чтобы спросить его, как, он считает, я избавлюсь от тела своей убитой жены в час пик — потому что это — именно то, о чем он думает. Быть может, эта мысль лежит и не на поверхности, но точно не в глубине. Он думает, что я воспользуюсь грузовым лифтом? Или спущу ее в мусоросжигательную печь?

— В вестибюле, так в вестибюле. — говорю я. — В шесть. Если получится, то даже без пятнадцати.

Я ложу трубку и направляюсь к лифтам. Чтобы попасть к ним мне приходится миновать кафе. Билли Эдерли прислонился к дверному проему и пьет «Ноззи». Это невероятно паршивая газировка, но ничего другого у нас не продается. Эта компания — наш клиент.

— Куда вы собрались?

— Домой. Звонила Эллен. Она себя нехорошо чувствует.

— Вы не забираете свой чемодан?

— Нет. Полагаю, что он мне будет не нужен некоторое время. По правде говоря, возможно, он мне никогда больше не понадобится.

— Я работаю над новым направлением рекламы «Потенции». Думаю, что его ждет успех.

— Я в этом не сомневаюсь, — говорю я, и так оно и есть. В скором времени Билли Эдерли ждет продвижение, и я за него рад. — Мне нужно поторапливаться.

— Конечно, я понимаю. — Ему двадцать четыре и он не понимает ничего. — Передавайте мои лучшие пожелания.

В «Эндрюз-Слэттери» мы набираем с полдюжины стажеров в год; именно так и начал Билли Эдерли. Большинство из них превосходны, и поначалу Фред Уиллитс тоже казался превосходным. Я взял его под свое крыло и поэтому моей ответственностью стало уволить его — думаю, что так можно выразиться, несмотря на то что стажеров не нанимают изначально — когда оказалось, что он клептоман, решивший, что наш склад материалов — его личный охотничий заповедник. Бог знает, сколько добра он своровал, прежде чем как-то днем Мария Эллингтон застала его за тем, как он загружал стопки бумаг в свой портфель размером с чемодан. Оказалось, что он был еще и немного психом. Он вышел из себя, когда я сообщил ему, что мы с ним расстаемся. Пит Венделл вызвал охрану, пока паренек вопил на меня в вестибюле, и его вывели силой.

Очевидно, старине Фредди было еще что сказать мне, потому что он начал шататься возле моего дома и выдавать в мою сторону пылкие речи, когда я приходил. Правда, он держался на расстоянии, и копы заявляли, что он просто использует свое право на свободу слова. Но я боялся не его рта. Я не переставал думать о том, что вместе с картриджами для принтера и примерно пятидесятью стопками печатной бумаги он мог стащить канцелярский или инструментальный нож. Именно тогда я попросил Альфредо дать мне ключ к служебному входу, и я начал ходить через него. Все это происходило осенью того года — в сентябре или октябре. Юный мистер Уиллитс отступился и высказывал свои претензии где-то в другом месте, когда погода стала холодной, но Альфредо не просил возвращать ему ключ, и я не отдавал его. Думаю, что мы оба забыли.