Негасимое пламя

После мрачных промышленных районов Дэвид решил обойти тихие тенистые улицы, где жили состоятельные люди в больших красивых особняках, окруженных лужайками и садами, за которыми помещались их гаражи.

Многие из этих особняков давно стали частными пансионами или сдавались под учреждения. Дэвид понимал, что ему будет нелегко установить контакт с кем-нибудь из жителей этого района, — такая возможность могла бы представиться разве что на поле для игры в гольф, на скачках или же на вечерах и званых обедах, где ему прежде приходилось встречаться с людьми этого круга.

Дэвид бродил по обширным предместьям, раскинувшимся в трех-четырех милях от моря, где дома старой архитектуры из коричневого кирпича с арками окоп, напоминающими оплывшие старческие животы, соседствовали сдеревянными особняками, недавно окрашенными в яркие тона.

Чуть подальше на пустырях выросли целые кварталы новых, похожих на коробки жилых построек, с крышей из красной черепицы или рифленого железа, выкрашенного в тот же цвет. Розовые, голубые, сиреневые, желтые и зеленые, они напоминали веселые кукольные домики, но казались просторными и уютными молодым парам, которые снимали их или покупали в рассрочку. Годами ютясь на верандах или в тесных комнатушках, вместе с родственниками, они с радостью вселялись в эти новые дома, где можно было разбить свой садик и растить детей на приволье.

Улицы кишели детьми, но молодые матери, катившие колясочки или легкие прогулочные тележки, избегали вступать в разговор с незнакомцем, и Дэвид, не имевший обыкновения заговаривать с посторонними женщинами, чувствовал себя очень неловко, когда, при попытке завязать разговор, встречал их недоверчивые взгляды.

Несколько раз, вежливо приподняв шляпу и улыбаясь своей самой обворожительной улыбкой, он пробовал узнать их мнение по интересующей его теме. Но стоило ему начать задавать вопросы, как молодые матери обычно восклицали: «Я не интересуюсь политикой!»

Вопрос о мире был связан для них с политикой. Дэвид и не собирался их в этом разубеждать, а они никак не хотели понять, что политика имеет самое непосредственное отношение к жизни их детей и безопасности их семей. Они и слушать не хотели, что их малютки, которыми они так гордились, могут стать жертвами рака и лейкемии, или что их крепкие здоровые мальчуганы, которых они растили с такой заботой, могут не вернуться с поля боя, если люди всего мира не приложат усилий к тому, чтобы предотвратить войну и остановить гонку вооружений.

Постучав в один из домиков, Дэвид попытался вступить в разговор с миловидной круглолицей женщиной с волосами, накрученными на бигуди, которая открыла ему дверь.

— Я уже купила холодильник и стиральную машину, и мне не нужна ни новая швейная машина, ни утюг, — сердито сказала она.

Когда Дэвид объяснил ей, что он не собирается ничего продавать, а только хотел бы узнать ее мнение по одной важной проблеме, она взглянула на него с недоверием.

— А вы не из этих ли иеговистов? — спросила она. — Если да, то вашими делами я нисколько не интересуюсь.

— Нет, — терпеливо ответил Дэвид и задал ей свой первый вопрос. Она заморгала, уставившись на него круглыми, удивленными глазами.

— Будет ли новая война? — раздраженно переспросила женщина. — Неизбежна ли она? Откуда мне знать? Я никогда не думала об этом. И вообще у меня нет времени на пустую болтовню.

Она захлопнула дверь перед носом у Дэвида, и тому осталось только удалиться.

В соседнем доме на стук вышла тощая пожилая женщина с тонким длинным носом и поджатыми губами.

— Мисс Эгню? — осведомился он, прочитав предварительно ее имя на почтовом ящике.

— Да, я. — Мисс Эгню вперила в него пристальный, изучающий взгляд.

Она выслушала его вопросы с суровым достоинством.

— Если война начнется, значит, на то воля божья. Ничто не может случиться без высшего предопределения. Бог сказал, что род людской будет уничтожен. Так написало в Библии. И он сделает это. По его пророчеству только мы одни, исповедующие его веру, и спасемся, — сказала она.

— Каким образом? Разве есть спасение от атомных бомб? Вроде той, что уничтожила Хиросиму?

Мисс Эгню, с минуту помедлив, промолвила с видом самодовольного превосходства:

— Иегова не открывает нам всех своих планов. Мы должны просто верить в то, что он знает, как ему поступить, и что он позаботится о своих детях.

— Вы имеете в виду те несколько тысяч, что следуют вашей вере? — спросил Дэвид. — А все остальное человечество — мужчины, женщины, дети — могут, по-вашему, гибнуть?

— Они унавозят собою землю, — провозгласила она.

— Какая эгоистическая, какая отвратительная вера! — с горячностью воскликнул Дэвид. — Значит, раз вы сами спасетесь, вам все равно, что случится с вашими ближними?

Он встречал и других, которые высказывали ту же точку зрения, только несколько по-иному.

— Ступай домой и молись, — сказала ему одна женщина, — Только господь может остановить войну. Тебе же остается только молиться.

— Если бог действительно всемогущ и всемилостив, то почему мы должны молиться ему и просить, чтобы он не допускал войны? — спрашивал Дэвид.

— Войны ниспосланы в наказание за грехи человеческие, — говорили ему.

— Но ведь и невинные должны пострадать наравне с виновными при бомбежке городов и в той бойне, что называется современной войной, — протестовал Дэвид. — А виновные, те, кто развязывают войну, остаются невредимыми, да еще наживаются на ней, тогда как беззащитные безоружные люди — мужчины, женщины и дети, беспощадно уничтожаются. Разве можно говорить о справедливости или милосердии при таком положении дел? И как можно с этим мириться?

Молодой священник евангелической церкви, которого он посетил, сказал ему: «Бог помогает тем, кто сам себе помогает. Если мы попытаемся предотвратить войну и несчастья, которые она причиняет, бог поможет нам».

Другой священник того же прихода заявил, что воины и ядерное оружие — дело рук человеческих. И бог тут ни при чем.

— Зло, гнездящееся в сердце человеческом, повинно в уничтожении всего чудесного, что создано богом в самом человеке и во вселенной, — изрек он.