Неизвестный Троцкий (Илья Троцкий, Иван Бунин и эмиграция первой волны)

— Тише, господа! Не шутите! Скрябин говорит об астральном теле и собирается вызвать дух Бетховена...

<...> Осип Дымов имитирует тут же Скрябина, вызывая дружный хохот³⁵.

Сергей Александрович Кусевицкий — выдающийся дирижер, музыкально-общественный деятель, основатель первого в России государственного симфонического оркестра и первого русского музыкального издательства, начинал свою деятельность как исполнитель. Инструментом, который чуть ли не впервые стал солирующим именно в его руках, был контрабас. В 1920 г. он стал невозвращенцем, пополнив своим именем список великих деятелей русской культуры среди эмигрантов первой волны. Знаменитый виолончелист Григорий Пятигорский писал³⁶:

Там, где пребывал Сергей Александрович Кусевицкий, законов не существовало. Все, что препятствовало выполнению его за-мыслов, сметалось с дороги и становилось бессильным перед его сокрушающей волей к созданию музыкальных монументов... Его энтузиазм и безошибочная интуиция прокладывали путь молодежи, ободряли опытных мастеров, нуждающихся в этом, воспламеняли публику, которая, в свою очередь, вдохновляла его к дальнейшему творчеству... Его видели в ярости и в нежном настроении, в порыве энтузиазма, счастливым, в слезах, но никто не видел его равнодушным. Все вокруг него казалось возвышенным и значительным, каждый его день превращался в праздник. Общение было для него постоянной, жгучей потребностью. Каждое исполнение — фактом исключительно важным. Он обладал магическим даром преображать даже пустяк в настоятельную необходимость, потому что в вопросах искусства для него пустяков не существовало.

Жизни и деятельности Кусевицкого посвящено немало книг. Мы же приведем здесь лишь несколько важных в культурно-историческом плане замечаний и характерных деталей, относящихся к раннему берлинскому периоду жизни музыканта, «в те счастливые годы, когда на европейском континенте царил нерушимый мир» — из числа тех, что сохранил в своей памяти И.М. Троцкий:

Берлин эпохи Гогенцоллернов пользовался в художественном мире Европы репутацией духовного центра и носителем немецкой музыкальной традиции. <...> Подмостки берлинских опер и эстрады концертных зал <были> для многих служителей искусства трамплином для мирового признания и славы. Попытал счастья на этих подмостках прославленный в Москве, но незнакомый Берлину контрабасист Сергей Кусевицкий. <...>

Уже первое выступление Кусевицкого на столь необычайном для солиста инструменте, как контрабас, обратило на себя внимание серьезной берлинской критики. Его последующие концерты буквально завоевали берлинцев, вызвали среди них искренний энтузиазм и создали Кусевицкому реноме непревзойденного мастера контрабаса.

Но молодой <...> Кусевицкий мечтал о дирижерском пульте, дирижерской палочке. <...> Соблазн ступить на новый путь дирижера велик, но цена его слишком дорога. Отказаться от лестного звания виртуоза и облечь себя на несколько лет упорного труда — шаг смелый и рискованный. <...> Колебаниям и внутренним терзаниям Кусевицкого кладет конец его тогдашняя спутница жизни — Наталья <Константиновна> Ушкова³⁷. Женщина большой воли, она побуждает мужа идти на риск.

Чета Кусевицких селится в Берлине. Барский особняк в тихом и очаровательном некогда Тиргартене³⁸ становится их домом. <...>

Первый дебют С.А. Кусевицкого в роли дирижера Берлинского симфонического оркестра способен был усугубить одолевавшие его сомнения. Программа концерта, посвященная почти полностью творчеству Скрябина и первый публичный дирижерский опыт — были встречены публикою и критикой весьма сдержанно. Последующий концерт в той же филармонии, с участием в программе Шаляпина и Собинова, умножил лавры прославленных певцов, но не поднял престиж молодого дирижера. Гастроль в Москве тоже не прибавила славы С.А. Кусевицкому. Избалованная московская публика критически встретила его интерпретацию классического репертуара и стиль дирижирования. Только два человека никогда не сомневались в таланте С.А. — его собственная жена и Артур Никиш.

Феерическая карьера С.А. Кусевицкого началась значительно позже и по оставлению им <гогенцоллерновского> Берлина. <...>

Дом Кусевицких как-то незаметно стал адресом и для представителей русского искусства, приезжавших на гастроли в Германию, или направлявшихся дальше на Запад. Его двери широко открыты были для всех деятелей искусства, равно как и для работников мысли и пера.

«Четверги» в доме Кусевицких почитались как наиболее привлекательные в тогдашнем интеллектуальном Берлине. В салоне Кусевицких можно было встретить и робких начинающих и громкие имена. Целая плеяда знаменитых русских имен прошла через его гостеприимные двери. Рахманинов, Скрябин, Глиэр, Глазунов <...> тут были свои люди.

Голоса Федора Шаляпина и Леонида Собинова часто звучали в стенах особняка, вырываясь победными звуками через окна и останавливая изумленных прохожих. <...>

Если «четверги» Кусевицких были интересны, то еще интереснее в художественном смысле были их интимные вечера. Здесь в тесном кругу друзей собирались только избранные и близкие люди. Не знаю, уцелел ли особняк на Дракештрассе, но если он сохранился, то его стены могли бы многое рассказать про те годы, когда в них жила чета Кусевицких. <...> <А> сколько смеха и неподдельного веселья вносил в эти вечера <Осип Дымов> своим брызжущим юмором и даром имитатора! <...>

Особенностью дома Кусевицких служила их горничная — прехорошенькая испанка. Почему в немецком Берлине, где слуг можно было иметь в любом количестве, горничной в русской семье служила испанка, не говорившая ни по-русски, ни по-немецки — оставалось загадкою.

Не меньшею загадкой являлась любимая собачка Натальи Константиновны — маленький японский бульдог, существо на редкость злое и коварное. <...> Не сосчитать количества штрафов, которые Кусевицкие уплатили из-за каверзной натуры своей любимицы.

— Выбрось, Сергей, этого дьяволенка, или я его раздавлю!.. — гремел Федор Иванович Шаляпин.

Но над собакой довлела любящая рука хозяйки дома. А кто мог перечить воле всесильной Натальи Константиновны?³⁹

Еще одним оригинальным «внешним заимствованием» на немецкой культурной сцене XX в. была деятельность русских евреев-литераторов, перебравшихся в Германию (П. Бархан, А. Элиасберг и др.). Успешно ассимилировавшись в благодушно настроенной по отношению к подобного рода «чужакам» среде, эти талантливые и широко образованные люди стали играть роль «превосходных посредников» — по определению Томаса Манна, связующих русскую и немецкую культуры⁴⁰.

И.М. Троцкий в свой «русскословский» период тоже пытался подвизаться на этой почве. Однако в отличии, скажем, от Бархана, который, заявляя себя на немецкой литературной сцене в основном в трех качествах: автором очерков из русской жизни (потом и из немецкой жизни), переводчиком (сначала с идиш, потом с русского языка) и автором очерков о современных художниках (прежде всего выходцах из России). <...> не стремился при этом переводить свои произведения на русский и сотрудничать с периодическими и книжными издательствами в России, полагая, что «нет России вне России»⁴¹,

— наш герой отнюдь не горел желанием натурализоваться, стать просвещенным немцем при всей своей приспособляемости и наличии обширных деловых связей на самом высоком уровне германского общества. И все же, вопреки мнению В. Жаботинского о том, что еврей легко приобретает личину того народа, которому служит и где ему хорошо:

Где переночевали, там и присягнули, а выйдя вон — наплевали? Эх, вы, патриоты каждого полустанка...⁴²,

— И.М. Троцкий не сделал ни малейшей попытки онемечиться, ибо был не только горячим патриотом России, но и на редкость цельной личностью, в которой три составляющих — еврей, русский интеллигент и литератор — образовывали гармоничное единство.