Нелегал из Кенигсберга

«Пан», не дожидаясь приглашения, прошел во двор. За ним проследовал и Лобов. Они поднялись по ступенькам в хату, вошли, не снимая фуражек в комнаты.

— Дас ист гут! — изрек майор. И на хорошо ломаном русском языке пояснил хозяину: — Тут будьет стоят германски зольдатен. Откривай ворота!

Хозяин, испуганно покосившись на ствол пистолета, указующий на ворота, бросился отодвигать запоры. Первой въехала радиомашина, за ней «опель».

* * *

Как ни терпелось Лобову побыстрее выбраться на улицу Немиги, найти — обязательно найти! — он в этом не сомневался — знакомый дом, а в нем Ирину, обнять ее, зацеловать, — все же взял в толк, что в комендантский час лучше не шастать по городу даже в немецкой форме, тем паче с весьма нетвердым знанием языка. Надо было подумать еще, как предстать перед возлюбленной, чтобы не шокировать ее вражеским мундиром.

Может, одолжить у хозяина какой-нибуль пиджак? Утешало то, что Лунь согласился ехать на улицу Немиги сразу же — утром. К тому же он обещал взять Ирину в их боевую группу. Главное, чтобы она была жива и здорова!

От волнения Сергей не мог спать и вызвался бодрствовать всю ночь в карауле, оберегая сон сотоварищей.

Июльская ночь выдалась теплой, и он почти до рассвета ходил по саду с винтовкой, поглядывая по сторонам, а чаще всего на звездное небо. Под мерцание созвездий он вспоминал все нежнейшие подробности их единственного, но такого бурного любовного свидания, всю ночь он шептал ей сокровенные слова, вел беседы, рассказывая о том, что ему выпало пережить и перенести. И только она, его манящий огонек, выводила его, спасала и вот теперь почти привела к порогу, который он покинул в ту последнюю мирную субботу. От наплыва чувств он даже стал складывать стихотворные строчки. Но ничего путного в блокнот так и не записал. У капитана Суровцева получалось лучше: «Беспощадное солнце нас слепило в прицелы…»

Под самое утро его сменил Лунь, которому тоже не спалось, и в тишине и покое одолевали мысли о Сольвейге. Как она там? Что думает об его исчезновении? А может уже мысленно похоронила его и со свойственным прибалтам практицизмом уже начала новую жизнь? Здесь, в Минске, он должен найти способ позвонить в Мемель. Благо телефоны жены — и домашний, и рабочий — он знал наизусть.

Сергей спать не пошел, и они, забравшись в фургон радиомашины, вполголоса обсуждали планы минской жизни. Собственно, все идеи исходили от Луня как командира диверсионной группы, а Сергей почти бездумно соглашался с ним, поскольку мысли его были заняты Ириной.

— Фронт ушел далеко на восток, — рассуждал Лунь. — Помочь мы можем только одним — срывом снабжения передовых армий. Видел вчера на переезде стоял ремонтный поезд? Они перешивают нашу колею на свой европейский размер, а значит, будут напрямую гонять эшелоны из Германии. Пустить бы для начала этот поезд под откос!

— Но там же работают наши пленные. В основном именно они и вкалывают.

— Раз на немцев вкалывают, значит, это уже не военнопленные, а живая рабочая сила противника. А кроме того, там и немецкие инженеры, мастера, спецы… Проблема, где достать взрывчатку.

В семь утра Лунь объявил подъем:

— Штейн ауф! — кричал он так, чтобы слышали в округе. Пока делали зарядку, хозяйка принесла чайник с кипятком и накрыла нехитрый стол. Она ловила на себе откровенные мужские взгляды «немецких» солдат и поспешила убраться в баньку, оставив на столе миску нарезанных помидоров, свежих огурцов, а также крынку кислого молока. Начпрод Петрович добавил от щедрот своих кольцо деревенской колбасы, пачку немецких галет, а самое главное — полкаравая подсохшего, но все равно вкусного белорусского хлеба, который пах мельницей, пекарней, тмином и чем-то еще полузабыто-родным…

* * *

В семь утра, оставив Петровича с лейтенантом на хозяйстве и строго-настрого наказав им не вступать в общение с хозяевами и соседями, Лунь и Лобов выехали на «опеле» за ворота. За рулем сидел Сергей, он хорошо знал Минск и довольно скоро выбрался на нужную трассу. Путь к Ирининому дому пролегал через центр, и Лобов с трудом узнавал знакомые улицы. Все здесь носило следы жесточайшей бомбардировки. А вокруг привокзальной площади и вовсе застыл зловещий хоровод многоэтажных руин. Редкие прохожие жались к стенам — подальше от проезжей части, по которой громыхали то танки, то крытые грузовики-фуры, то с пулеметным треском проскакивали стайки мотоциклистов. На углах появились чистильщики обуви — либо пацаны, либо старики поджидали клиентов в армейских сапогах. Двое подростков несли на палке тяжелый чемодан, с трудом поспевая за лощеным фельдфебелем. Такое Лобов видел разве что на картинках из жизни британских колоний. Увы, теперь это был его родной Минск. Родной, потому что здесь он нашел и свою главную работу, и свою настоящую любовь…

Ну вот наконец и улица Немиги, и угол знакомого сквера…

Дом Ирины — трехэтажка из темно-красного кирпича — еще издали вызвал недобрые предчувствия. Его черепичная крыша рябила черными дырами, а над разбитыми окнами второго и третьего этажей чернели языки пожарной копоти. Подъехали поближе. Сергей выскочил из машины и бросился к знакомому подъезду. Полусорванная дверь преградила ему путь. Сердце защемило.

— Да нет тут никого! — сказала бабка, вынося из дома узел с недосгоревшим скарбом.

— А где же все? — от растерянности Сергей спросил ее по-русски, и бабка, не замечая, что немец говорит не по-немецки, пожала плечами:

— А кто где! Расселились после пожара по родным да знакомым.

— А тут Ирина жила в 8-й квартире… Молодая женщина. Где она?

— Беленькая така?

— Ну да! Золотистая! — слабая надежда затлела в душе.

— Да кто ж ее знает…

— Она хоть жива?!

— Да вроде видела я ее на рынке — шторы продавала… А вы ей кто? Родственник али так?

— Родственник, родственник! — нетерпеливо подтвердил Сергей, и бабка недоуменно покосилась на его погоны.

— Что, из самой Германии родственник?

— Где этот рынок? — не ответил на ее вопрос Сергей.

— Рынок-то за костелом на Немиге. Только не рынок это, а самая настоящая барахолка. У кого что есть, тот туда и несет…

Бабка явно рассчитывала на продолжение интересного разговора с надеждой окончательно выяснить родственные отношения белокурой соседки с этим немецким солдатом, но «немец», зажав пилотку в кулаке, бросился к машине.

— Она жива, она где-то здесь! — торопливо пояснял он Луню. — Бабка видела ее на барахолке, а барахолка тут неподалеку…

Не ожидая одобрения командира искать Ирину на рынке, он рванул машину с места.

— Погоди, погоди! — остановил его Лунь. — Во-первых, немецким офицерам запрещено шляться по рынкам. Во-вторых, для рынка еще рановато…

— Что же делать? Как ее найти?

— Найдем! Все надо делать цивилизованно. У нее наверняка есть аусшвайс. А раз так, значит, в полиции знают ее адрес. Фамилия, имя, отчество?

— Ирина Алексеевна Суровцева.

Разыскали ближайший полицейский участок. Лунь важно, как подобает немецкому офицеру, вошел внутрь. Сергей тихо восхитился: как уверенно тот чувствует себя среди всех этих враждебных людей — полицаев, немецкой солдатни, всего, что нагрянуло, навалилось, придавило его город. Он тихо сидел за рулем, томительно выжидая минуты… Лунь степенно вышел из полицейского участка, помахивая листком бумаги.

— Язык, он не только до Киева доведет… Поехали в гости к твоей красавице!