Необыкновенное лето (Трилогия - 2)
Шрифт:
Кирилл вдруг усмехнулся.
– А ты приехал на рыбалку и хочешь, чтобы за тебя кто другой комаров гонял! Нет, ты и наживку наживляй, и от гнуса отбивайся. Матвей-то прав.
Он ненадолго примолк, потом досказал:
– Тебе что же жаловаться? Никто тебя с твоей нивы не гонит...
– Верно. Сиди, считай керенки да подмахивай бумажки.
– Упразднил бы керенки-то.
– Вон Колчак упразднил...
– Ну, видно, у него не все без мозга!
– Ан, видно, без мозга! Офицеры его бунт подняли - карманы-то керенками набиты. Не хочется нищать.
– Ну, раз ты понимаешь, значит, правильно посажен. Сиди.
Рагозин поднялся. Было так темно, что даже его высокого белого тела Кирилл не мог разглядеть. Оно стало угадываться, когда Рагозин взгромоздился с ногами на окно: чуть-чуть начинал брезжить вялый рассвет.
– Ты полагаешь, я буду муслякать деньги да ждать, пока белые покажутся на Соколовой горе?
– Нет, - ответил Кирилл спокойно, - если белые дойдут до Соколовой, от тебя в городе и следа не останется.
– Пущусь наутек, да?
– Тебя первого заставят эвакуироваться.
– Спасибо. Ты мне удружил, ты меня и выручай, коли так: эвакуируй со мной мои сейфы.
Кирилл быстро привстал и, скрестив по-мусульмански ноги, выпалил:
– Я больше трех лет был военным работником. Привык к армии, и думаю так уместнее. А меня держат за чернилами да промокашками.
– И что же?
– То, что я не хуже тебя. А подчиняюсь.
– А я не подчиняюсь?
– Ну и подчиняйся!
Кирилл отвалился на подушку, взял ее в обхват и задышал ровно и громко, то ли притворяясь, что засыпает, то ли действительно засыпая от усталости.
На другой день он работал как никогда скверно. Все было не по нем. Зудящий жар полыхал по груди и спине, - Кирилл подумал, что с непривычки обжег себя на Волге солнцем. С грехом пополам он дотянул до обеда летучие совещания, телефонные разговоры, перечитыванье и перечеркиванье бумаг. Потом велел позвонить в гараж и поехал домой.
У Веры Никандровны он застал Аночку, которая тотчас собралась уйти.
Что-то очень нежное показалось Кириллу в ее смущении, какое он уже не раз видел.
– Нет, нет, - возразила Вера Никандровна, - не уходи. Во-первых, в нашем деле полезна мужская голова, во-вторых, будешь с нами обедать.
Мужская голова, впрочем, не столько обнадеживала ее пользой, сколько беспокоила.
– Ночевал на песках?
Кирилл не торопился с ответом.
– Нет, вернулись поздно вечером. Но не было машины, я заночевал у Рагозина.
– Не унести было улов на плечах?
– Ага!
– поддакнул он довольно.
– Знаешь, я вытащил этакую вот щучину!
Он так развел руками, что Аночка посторонилась.
– Ее везут?
– спросила она внушительно.
– На подводе. И позади тележка для хвоста - знаете, как возят бревна.
Вера Никандровна улыбнулась только из деликатности. Раз он ухватился за шутку, значит, был рад, что его не спрашивают о серьезном, и значит, недаром в городе шептались об экстренном ночном собрании. Аночка как будто догадалась помочь ей:
– Говорят - неприятные новости, да?
– Ничего чрезвычайного, -
сказал он быстро.– А у вас что за совещание?
– Аночка с жалобой на брата. И я не могу ничего присоветовать. Расскажи, Аночка, Кириллу.
– Мало у вас, право, дел, кроме моего Павлика!
– опять смутилась Аночка.
Но он настоял, чтобы она говорила, - он предпочитал расспрашивать, чем отвечать на расспросы.
Оказалось, Павлик совсем отбился от дома после смерти матери пропадает на улице, на берегу, завел дружбу с беспризорными мальчишками. Даже ночует неизвестно где...
– Я видел его на песках, с Дорогомиловым, - сказал Кирилл, испытующе взглянув на мать.
– Надеюсь, эта дружба не во вред?
– Арсений Романович сам жалуется на перемену в Павлике. Мальчишка даже книги перестал у него клянчить.
– Чего захотели! Каникулы! Я бы тоже пропадал на Волге. Счастливое время, - вздохнул от зависти Кирилл.
– В том-то и дело, что каникулы: никакого влияния школы, - произнесла Вера Никандровна строго, точно на учительском совете.
– Что ты на меня смотришь?
– с улыбкой сказал Кирилл.
– Ты педагог, тебе лучше знать.
– С мальчиком, правда, очень трудно, - заметила мать.
– А со мной было легко?
– живо спросил он и обернулся к Аночке.
– Вы ведь не хотите из него сделать паиньку?
– Я не хочу, чтобы он стал беспризорником. А к этому идет. У меня мало времени для него, и я недостаточный авторитет. На днях он заявил, что убежит на фронт. Что я могу сделать?
Кирилл засмеялся:
– И я с ним!
Вера Никандровна следила за сыном пристальнее, чем этого требовал разговор: несомненно, он что-то умалчивал важное!
– Затвердил какую-то глупую фразу: "Жизни не знаешь!" - сказала Аночка, улыбнувшись.
– Конечно, не знаете!
– продолжал смеяться Кирилл.
– Ко мне в Совет, что ни день, приводят таких героев. Убежит, непременно убежит воевать!
– Отца тоже не слушает. Отец хотел его устроить в утильотдел - рвать книжки...
– Как рвать книжки?
– удивился Кирилл.
– Ну, вот именно. Повел Павлика в пакгауз, где рвут макулатуру. Павлик прибежал ко мне, чуть не в слезах, говорит: "Вот она, твоя революция! Жизни не знаешь! Поди посмотри, как отец дерет книги!"
– Книги?
– повторил Извеков уже совсем серьезно.
– Мне это неизвестно. Надо заняться. Что это такое?
Он отошел к своей полке. Она все еще была пустой - два-три десятка брошюр и газеты стопкой лежали в углу, и поверх них - картонки с названиями разделов. Он перебрал всю эту разрисованную рондо "Экономику", "Беллетристику" и спросил:
– А это что же, ваш отец определяет - что макулатура, что нет?
– Там есть какие-то люди для этого. Отец занят чем-то другим... то есть хозяйственным чем-то. И вообще... что же, отец? Он болен... вы же знаете, русской болезнью.
– Не понимаю, почему это зовется русской болезнью, - ухмыльнулся Кирилл.
– Пьют не одни русские. Пьют и англичане. Однако английская болезнь - это рахит, а не алкоголизм.