Необыкновенные москвичи

— А, черт! — простонал Николай. Разозлившись, он зубами поймал конец провода и обгрыз его, обнажив проволоку. Потом этим же способом приготовил второй конец. Когда место их соединения было обмотано лентой, Николай опять немного полежал. Он так ослабел, что не испытывал удовольствия от выполненной работы.

Дождь понемногу утихал, но и это было безразлично Уланову. Каждый новый метр стоил ему теперь тяжких мучений. Боль в щиколотке распространилась на всю ногу, волочившуюся по земле. Больше всего Николаю хотелось опустить голову и не шевелиться. Но он как будто ощущал на своей груди невесомый листок бумажки, который должен был доставить в полк. Поэтому он двигался дальше.

Он вполз уже в лес, замыкавший полянку, когда его увидели два связиста, посланные от майора Николаевского. Бойцы подняли Николая, и он потребовал, чтобы его немедленно доставили на КП. Поддерживаемый под руки, он одолел шагов пятьдесят, как вдруг остановился и закричал;

— Там связист остался... Взять его надо...

Терзаемый раскаянием оттого, что не вспомнил о раненом раньше, он торопливо объяснил, как его найти. Один из бойцов побежал назад на полянку, другой потащил Николая.

Прыгая на одной ноге, держась руками за обшитую досками мокрую стенку, Уланов спустился в землянку. Здесь в полутьме, около узкого стола, вбитого в землю, находилось несколько человек. Ноги их были погружены в черную воду, залившую пол.

— Что еще? — спросил один из офицеров. Голова его рисовалась черным силуэтом на фоне маленького окошка, вырезанного напротив входа. Длинные усы торчали по обе стороны затененного лица.

— Связной, товарищ майор, от старшего лейтенанта Горбунова, — доложил за Уланова боец, приведший его. Сам Николай не нашелся сразу что ответить, — он был слишком взволнован тем, что добрался наконец сюда.

— Давай, — сказал командир полка низким хриплым голосом.

— Сейчас... Вот... — заспешил Уланов.

Он прислонился спиной к стене и начал расстегивать шинель. Но жесткое сукно ее набухло водой, и пальцы все еще плохо повиновались Николаю. Офицеры в землянке молча ждали...

— Ах, черт! — в отчаянии пробормотал Николай.

Боец помог ему справиться с крючками, и он извлек наконец из кармана гимнастерки промокшую бумажку. Осторожно, чтобы не порвалась, он подал ее майору. Тот развернул донесение, и листок расползся в его пальцах на четыре кусочка.

— Эх! — с неудовольствием крякнул майор. Сложив обрывки на ладони, он поднес их к окошку.

— Смыло все... Не разобрать ничего, — сердито сказал Николаевский.

Николай рванулся вперед, инстинктивно стремясь опровергнуть страшные слова. Он пошатнулся, встал на больную ногу и ахнул.

— Говори... Что там у вас? — спросил Николаевский, стряхивая на стол мокрые бумажки.

— Огня... Товарищ старший лейтенант очень просит огня, — высоким голосом сказал Уланов.

— Огня? — переспросил майор, присматриваясь к юноше.

— Да, да... Подавить тяжелую артиллерию, — горячо, но вежливо пояснил Уланов.

— Опоздал, брат, — сказал Николаевский.

— Как? — прошептал Николай.

— Опоздал, говорю... Ты что, ранен? Ну, ступай...

Наверху боец, сопровождавший Уланова, долго толковал, как пройти на перевязочный пункт. Николай, однако, ничего не понял, потому что был испуган и подавлен.

— Плохо тебе? — спросил связист. Сам он казался не многим старше Уланова; почти белые брови щеточками торчали на его смуглом лице. — Ладно, давай доведу...

Он подставил шею и обхватил Уланова за пояс. Тот обнял товарища, и они потащились на перевязочный.

Связь снова работала, и Горбунов переговорил наконец по телефону с командиром полка. В ответ на просьбу старшего лейтенанта Николаевский передал ему все тот же приказ командарма: идти вперед! Огня, который способен был подавить немецкую артиллерию, майор обещать не мог...

Дождь прекратился. Над лесом, над белыми березами двигались с востока на запад низкие серые облака. Горбунов отошел от аппарата, сказал, чтобы ему дали гранаты, и навесил их на пояс. Потом кликнул своих связных и приказал следовать за ним.

«Ну, все, кажется...» — подумал он, как спрашивает себя человек, собравшийся в далекую поездку.

Он помедлил, что-то вспоминая, и, ничего не вспомнив, вышел из лесу.

Комбат решил лично поднять в атаку своих солдат. Все, чем он располагал, было сосредоточено уже в одном заключительном усилии. Если бы старшему лейтенанту сказали, что перед ним вся немецкая армия, — он так же напал бы на нее, получив приказ. Но странное чувство, словно он что-то забыл или чего-то не сделал, мучило Горбунова. Он так и не догадался, что это было сожаление о жизни, которую он не успел прожить. Сейчас Горбунов направлялся туда, где ему, видимо, суждено уже было остаться. Поднять людей в огне, бушевавшем впереди, если даже кто-нибудь там уцелел, казалось невозможным.

На полдороге к овражку, в котором находился Лукин, старший лейтенант увидел, что немцы переносят обстрел в глубину. Вероятно, они решили, что с атакующими, залегшими в поле, уже покончено. Теперь железный грохот слышался в лесу, откуда только что вышел Горбунов. Впереди же наступил неожиданный покой — низкая, полузатопленная равнина простиралась там, темная, как туча над ней, уползавшая на запад. И Горбунов сразу заторопился. Он бежал по воде, и холодные брызги обдавали его лицо. Если немцы ошиблись и его люди все-таки уцелели, Горбунов действительно мог атаковать. Перед ним снова блеснула надежда, пусть очень слабая. Оставались еще, правда, проволочные заграждения, стрелковый огонь, пулеметы, но все это казалось менее страшным. В непредвиденной милости случая Горбунов учуял доброе предзнаменование...

«Скорей, скорей... — подгонял он себя. — Если там я найду живых, мы еще сможем пройти... Надо только добежать, только успеть, пока немцы не ожидают удара...»

И старший лейтенант рвался вперед. Теперь надо было поднять людей, — в этом заключался весь секрет успеха.

По овражку текла высокая вода; люди — живые люди! — сидели в ней, держа на весу оружие. Горбунов соскочил в укрытие, и быстрое течение ударило его по ногам. Он издали увидел Лукина, обрадовался и тут же удивился. Комиссар вставал из воды, подняв в вытянутой руке пистолет.

«Что это с ним?» — подумал старший лейтенант.

Лукин повел вокруг себя невидящими глазами — очков на его лице не было — и вдруг выстрелил.

— За Родину! Вперед! — закричал он голосом, которого Горбунов не слышал у него, — высоким и резким. «Молодец! Друг! Комиссар!..» — пронеслось в мыслях старшего лейтенанта. Сердце его переполнилось восхищением и благодарностью. «Сам поднял людей... Золотой мой!.. Дорогой мой!..»

И Горбунов выпрямился во весь рост.

— За Родину! — повторил он.