Неправедные
Шрифт:
— Огородом? Мама, ты?.. Я не верю…
— Ну ладно! — Тёплая улыбка вновь слетела с её лица. — Дело не в этом. В общем, я предложила, а ты думай. Но помни, что Ванька скоро тоже отсюда сбежит, если уже не сделал этого, и будет жить где? Правильно, в Москве. Кстати, всего лишь в квартале от моего дома… Ну, или от твоего, если ты, конечно, принимаешь моё предложение…
— Ну, не знаю, мам… — задумалась я. — Всё, на самом деле, так сложно. У меня же здесь тоже работа теперь, а ещё и собака…
— Собаку заберёте. Собак я терпеть не могу. От них шерсть. А работа… ну какая тут у тебя работа? Задрипанная парикмахерская? Ты сама понимаешь, что с твоими способностями в Москве у тебя возможностей гораздо
— Подожди… — остановила её я. — Ты сказала «заберём»… Но… ты разве думаешь, что Ванька вообще вернётся?..
— При чём тут Ванька? Ваньку, я же сказала, я беру на себя. К тому же, он уже взрослый. У него вон девка какая бойкая — сейчас захомутает его… за квартиру-то в столице!.. Я тебе предлагаю подумать наконец не о Ваньке… — Она посмотрела на меня внимательно. — А о том мальчишке, с которого ты глаз сегодня не сводила на концерте.
Тут я окончательно впала в ступор. Кого мама имеет в виду… Серёжу?.. Но… как так?..
— Ну, что ты?.. Да, я видела, как ты на него смотришь. Я всё видела. И как ты на него. И как он на тебя… Может быть, ты не заметила, но когда вы сидели рядом, у него глаза были на мокром месте. Похоже, этот парнишка испытывает к тебе серьёзные чувства…
— С чего ты это взяла, мам? — пытаясь перемолоть в голове только что услышанное, тихо спросила я.
— Ну, во-первых, с его поступка. Ты что, так и не поняла, зачем он сделал? Поднял эту бучу? Он же хотел избавить тебя от позора. Именно тебя, потому что ему, скорее всего, такое обнародование вашей связи как раз добавило было в глазах поклонниц плюсиков… Во-вторых, — вздохнула она. — Ты сама говорила, что он в вас верит. Прости, но я всё слышала, когда вы с Олей беседовали у меня на кухне. Кстати, если что, в нашем доме очень тонкие стены, запомни… Ну, и в-третьих, я с ним говорила…
— Что?! Ты разговаривала с Серёжей?!
— Да, можешь не благодарить. Всю грязную работу я за тебя уже сделала. Вывернула его, перепахала и выпотрошила. Избавила от спеси, гордыни и, возможно, немножечко поломала. Так что теперь тебе остаётся только заново его собрать.
— Но мама… как ты вообще?.. Почему ты сделала это?.. ты же знаешь, сколько ему лет…
— Ну и что? При чём тут возраст? Мужчина, способный на поступки, достоин уважения, сколько бы ему ни было. А этот мальчик отчаянный, и готов на многое ради тебя, такие сейчас редкость… Знаешь, у меня достаточно было времени, чтобы переосмыслить какие-то вещи. И, ты удивишься, но я действительно это сделала. Да-да, осознала кое-какие ошибки, даже помудрела, наверное… И поняла, что слишком многое вам с Олей запрещала. Я постоянно держала вас в строгих рамках, ну, и что из этого в итоге вышло? Кто из нас стал счастливым? Ты сбежала от меня к этому подонку-Мише, Оля тоже выскочила замуж не по любви… А, наверное, всё-таки не стоит всё в жизни делать по методичке, умнО да правильно. Иногда, наверное, всё-таки нужно доверять не рассудку, а голосу сердца…
Я была поражена перемене, произошедшей с моей мамой. Раньше ни о каком «голосе сердца» при ней и заикнуться было нельзя. У неё всегда для всего существовал чёткий порядок, эмоции и чувства она считала фактором вредоносным, и воспитывала нас с сестрой почти в спартанских, с точки зрения потребности в материнской любви и поддержке, условиях.
Я всегда очень боялась стать такой же матерью, как она: холодной, отчуждённой. И пыталась вкладывать в Ваньку всё своё тепло… Но теперь, что же получается, несмотря на все мои усилия, сын всё равно растёт прагматичным, холодным, расчётливым…
От очередной волны расстройства меня отвлекло возобновление разговора.
— А ещё… — погрузившись в воспоминания, задумчиво продолжила мама. — Знаешь, дочь, был у меня когда-то в юности тоже такой вот отчаянный мальчик… Очень я
его любила. И, наверное, он меня… Только там уже моя мама, твоя бабушка, вмешалась. Ей не нравились его родители, а вернее, мать. Она работала уборщицей у нас в школе, а уборщица — ты ж знаешь, это ж Белецким не по статусу… В общем, она нас разлучила. Я, конечно, страдала, даже из дома на какое-то время ушла… Но… в итоге мы с ним всё-таки потерялись… потом я вышла замуж за вашего отца. Сама знаешь, чем это закончилось… А он… Он долго не мог завести семью, в конечном счёте связался с какими-то бандюганами… в общем, в какой-то подворотне его однажды нашли зарезанным. Говорили, из-за карточного долга. Вот и всё… Вот такая смерть бессмысленная. Афган прошёл — ничего, а тут из-за каких-то бумажек… В общем, — снова повторилась мама и, глубоко вздохнув, распрямила спину. В глазах её стояла глубокая-глубокая печаль. — Это я к тому, что за настоящие чувства нужно бороться. Против всех, иногда даже друг с другом… А опускать руки ни в коем случае нельзя.Тут я не сдержалась и, пересев на пол, на корточки, положила голову ей на колени. Мама несмело, осторожно, опустила ладонь мне на волосы. Стала перебирать их пальцами, аккуратно распутывая и наконец-то даря мне ту самую, долгожданную ласку.
— Но всё так сложно, мамочка… — тихо, по-детски, пожаловалась я. — Серёжа, может, и пылает ко мне чувствами, но вряд ли простит теперь… И вообще, у него, кажется, девушка есть… А у меня Игорь…
— Пф-ф! — фыркнула мама. — Даже слышать про него не хочу! Где он сейчас, твой Игорь?! Напыщенный индюк. Нет, он, может быть, и хороший в чём-то… в чём-то своём… Но в нём, как я поняла, нет того стержня… Ну, или прости, он тебя просто не любит… А девушка… Хм… с девушкой сложней. — Тут она приподняла меня за подбородок, заставив посмотреть в глаза. — Но кто сказал, что будет легко? Твой Серёжа за тебя уже поборолся. Теперь твоя очередь. Просто спроси себя, он действительно тебе дорог?
— Да дорог, да, мама, да! — Я поднялась на ноги, встряхнула волосы, запрокинула голову. — Но дорог он мне, или не дорог — разве это сейчас важно?! Он же не простит меня, мам!.. Ты понимаешь? Да и если бы простил — жить ведь вместе мы всё равно не можем пока, у него ещё своя мама есть… всякие дела свои, школа, в конце концов…
— А я не гоню вас прямо сейчас бежать и вить своё гнёздышко! Ты поживёшь в Москве, он здесь… Будет приезжать к тебе по выходным и на каникулах, пока не доучится. Так и проверяются отношения…
— Не знаю, мам! — запричитала я, слоняясь из угла в угол по тёмной, холодной комнате. — Он меня не простит… я боюсь, что он меня не простит, он очень гордый…
— Так, хватит ныть! — Мама встала и зачем-то направилась к окну. — Давай, накидывай куртку, или что там у тебя, и идти проверь это! Прямо сейчас! Все беды в мире от того, что люди разучились друг с другом разговаривать…
Не поняв, к чему она это и для чего отдёрнула занавеску, или просто сопротивляясь постепенному осознанию из-за вновь зазвеневших, как гитарные струны, нервов, я медленно, нерешительно двинулась к запотевшему от маминого дыхания стеклу.
И, только подойдя совсем близко, разорвала наконец невидимую нить между нашими глазами, чтобы взглянуть туда, куда мгновение назад она так внимательно смотрела…
Там, за плачущим окном и забором, в карусели снего-дождя и ветра, на фоне чёрного, непроглядного неба и в слабом свете далёких рыжих фонарей белел едва заметный, если не присматриваться, но такой до боли родной уже силуэт Серёжи.
Он так же, как и я минуту назад, хаотично перемещался, застывал на месте, двигался снова, в обратную сторону, и то и дело выпускал в это беззвёздное небо струйки дыма и пара.
— Беги уже к нему, трусиха, он тебя ждёт…
Конец