Непредвиденное путешествие

Налегке, в одних трусах и ботинках, я почти бегом отправился дальше. Местность широкими уступами понижалась, я с минуты на минуту ждал, что овраг кончится, но за одной террасой следовала другая, и конца им было не видно. Темных очков у меня не было, и стало трудно смотреть вперед: подбиравшееся к зениту солнце заливало все вокруг ослепительным светом. Палило оно уже немилосердно, ни малейшего дуновения ветерка не чувствовалось в жарком воздухе. Не стало видно зверей, птиц и многочисленных ящериц, развлекавших меня раньше – все живое пряталось от зноя. Идти дальше уже не хотелось, только упрямство гнало меня вперед. Наконец, овраг расступился и вдалеке, в дрожащем знойном мареве, показалась широкая, белая от соли равнина. Не спускаясь к ней, я повернул назад.

Идти вверх было тяжелее, а солнце светило теперь прямо в лицо. В моих прищуренных глазах начали плавать радужные круги. Неприкрытая голова, казалось, накалилась от солнца, стучала кровь в висках, язык высох и с трудом ворочался во рту. Почти физически я ощущал, как ставшее враждебным и жестким солнечное сияние свирепо обжигает и перегревает обнаженное тело. Было необходимо как можно скорее прикрыть его так легкомысленно снятой одеждой. Подгоняемый тревогой, я спешил и жадно вглядывался в местность, ожидая запомнившегося поворота оврага. Вот, кажется, и он, теперь оставалось найти отмеченный панамой кустик.

Пылающее солнце заливало степь беспощадно ярким слепящим светом. В этом белом сиянии все сверкало и блестело, ослепленные солнцем глаза плохо различали цвета, а однообразные чахлые кустики не давали надежно ориентироваться. Вехи-панамы нигде не было видно. В панике я бегал то вверх, то вниз по краю оврага. Осипшим голосом звал собаку, но та не откликалась. Стало ясно, что быстро одежды мне не найти, а без нее солнце меня доконает. Ни малейшего укрытия, ни клочка настоящей тени вокруг я не видел.

В белом от солнца небе черным крестиком плавал знакомый стервятник. С тоской я вспомнил о прохладе его пещеры, и это направило мысли в нужную сторону. Если нет укрытия, его нужно создать. Не обязательно долбить в стене оврага пещеру, как безвестные жители древнего Кызылджара.

Большинство животных пустыни спасаются от зноя в толще почвы. Это мне подходило. Под кустиком саксаула виднелась нора, начатая и брошенная каким-то зверем. Руками я стал расширять и углублять ее. Как завидовал я обладателям когтистых лап, куда лучше приспособленных для землеройных работ, чем мои пятерни!

К счастью, песчаный грунт легко поддавался усилиям пальцев. Минут через десять я сумел, скорчившись, втиснуть в нору верхнюю половину тела. Ноги оставались на солнце, но я засыпал их сверху толстым слоем песка.

В норе сразу стало прохладнее. Постепенно я остывал, отходили головная боль и головокружение. Глаза отдыхали в сумраке от нестерпимого солнечного блеска. Зато начала болеть обожженная кожа на спине, груди, бедрах. Я лежал, полузакрыв глаза, временами чутко задремывая. Струйками пересыпался подсыхавший песок, мелкие насекомые шевелились у самого лица, но оставались вне фокуса зрения. Что-то шуршало и скреблось около уха, но повернуть голову и посмотреть из-за тесноты я не мог. Боковым зрением раз заметил, как через мои засыпанные песком ноги проскользнула стрела-змея, заползла на ветку саксаула и застыла, слилась с серыми сучками. Подумалось, что у сидящего в норе зверя мало внешних впечатлений.

Солнце заметно клонилось к западу, когда я решился вылезти из своего убежища. В волосах и на теле оказалось столько песка, что я не счищал его, а отряхивался, как собака после купания. Жара спала, но даже ослабевшие солнечные лучи причиняли боль покрасневшей коже. Появились тени, стало лучше видно, главное же, что я успокоился и пришел в себя.

Вскоре обнаружилась и веха-панама, я немного не дошел до оставленных вещей. К удивлению, собаки на месте видно не было. Все разъяснилось, когда я подошел ближе. Для спасения от солнца щенок прибегнул к тому же способу, что и я, но осуществил его значительно эффективнее. Доблестный страж моего имущества выкопал в песке нору такой длины, что скрылся в ней целиком и до него не удавалось дотянуться рукой.

Я напился из фляги и с трудом натянул одежду на болевшее тело. Собака смущенно вылезла из норы и бодро затрусила домой. Уже без всяких приключений мы добрались до кордона. Там пес припал к лохани с водой и пил, пока не раздулся. Я же смазался вазелином и поспешил лечь. Вскоре начался озноб, подскочила температура, малейшее движение и даже покрывавшая тело простыня причиняли страдание. Назавтра кожа начала сходить с меня клочьями.

Через сутки все неприятные последствия моего первого знакомства с Бадхызом кончились. Несмотря на достигнутую теперь адаптацию, даже на близкие экскурсии я выходил только в шляпе и в полной одежде. Уважение мое к туркменскому солнцу неизмеримо возросло. Началась настоящая жара, в день памятной прогулки температура впервые за весну приблизилась к сорока градусам в тени.

Изменилось и поведение собаки. Ко мне она относилась так же приветливо, но никакие подачки и ласки не могли выманить ее за пределы кордона. Из того я заключил, что хороший урок получили мы оба.

За кииками

Причуды экспедиционного снабжения ограничили наше меню продуктами трех наименований: макаронами, капустой и сгущенным молоком. Обеды проходили тоскливо, а разговоры о мясе становились все навязчивей.

Живой шашлык являлся нашим голодным взорам в виде сибирских козерогов, по местному кииков. О присутствии зверей мы узнавали по стуку катившихся сверху камней, и только в бинокль порой удавалось заметить их крохотные за дальностью фигурки. Чтобы встретиться с козерогами ближе, надо было подниматься вверх по склону хребта. Начальство долго крепилось, но тоска по мясу пересилила инструкцию по технике безопасности. Я был отпущен в одиночку разведать ближние места охоты на кииков.

Наш экспедиционный отряд работал в труднодоступной части Памира, на берегах Сарезского озера. Сурова природа этих мест. Днем в безветрии изнурительный зной, под лучами яростного солнца дышат жаром и каменноугольным блеском слепят глаза бурые от горного загара камни. Стоит скрыться солнцу, начинает тянуть пронзительным холодом, впору натягивать фуфайку. Прямо в воды Сареза уходят крутые безжизненные осыпи. В устьях ручьев и речек, что впадают в озеро, местами растут корявые низкорослые тополя, но деревья радуют глаз лишь издали. Все пространство под их кронами покрыто скатившимися сверху камнями и кажется, будто они растут прямо из камня. А выше лишь голые склоны уходят к фарфорово-синему небу. На берегах Сареза скудна растительность, мало птиц, редко увидишь следы зверя. Лишь тучи слепней облепляют всякого, кто подходит днем к воде. До сих пор не пойму, за чей счет живут эти орды кровососов.

Я впервые попал в горы, все кругом было ново, но меня не оставляло чувство тоски. Возможно, что в этом настроении присутствовала клаустрофобия – боязнь замкнутого пространства. Давили нависавшие со всех сторон склоны, вершины сжимали небо. Солнце поздно заглядывало в ущелья и рано уходило, пряталось за хребтами. Глаза тосковали по простору, по невидимой здесь линии горизонта, а громадность гор вызывала не восхищение, а унизительное чувство собственной ничтожности. Угнетало меня и то, что в маршруты мы ходили всегда группой, строго придерживаясь инструкции по технике безопасности в горах. Словом, обычной радости от полевой работы я не испытывал и даже прикидывал возможность уехать из экспедиции раньше срока. Разрешение искать кииков пришлось очень кстати, напоследок хотелось погулять в горах свободно и в одиночестве.

Вышел я налегке, захватив с собою только карабин. Остаться совсем без общества не удалось. За мной увязался фокстерьер по кличке Наль – уговоры, угрозы и даже метание камней не смогли убедить его отказаться от прогулки. Наль был общим любимцем и развлекал нас своей жизнерадостностью, бесстрашием и непомерной охотничьей страстью: все бегающее и летающее привлекало его внимание, но неизменно уходило от его зубов. Брать Наля на серьезную охоту явно не следовало, но я шел только разведать обстановку и на встречу со зверем не рассчитывал.