Неразгаданные тайны

На следующий день утром в Радужном в кабинет Петрова завели Крокодила.

— Что, гражданин Топорков Виктор Мефодьевич, отдохнули? — обратился к нему Петров. — Как спалось?

Крокодил не спешил с ответом, потирая щетину на лице.

— Спасибо за заботу, гражданин начальник, — наконец сказал он. — Вашими молитвами — до пенсии не дотянешь.

— Не знал, что ты на пенсию рассчитываешь. Может, у тебя и трудовая книжка имеется?

— А вы не издевайтесь. Всякий зарабатывает, как умеет. Я, может, тоже в юности другие мечты имел, а судьба-злодейка подкинула обстоятельства.

— Когда поделишься сокровенным, труженик? — резко меняя тон, спросил Петров. — Ничего нового не надумал?

— Не поймешь вас, ментов.

— А ты не понимай, ты рассказывай. Почему это ты вдруг сдаться надумал?

Петров решил трясти Крокодила по полной.

— Просто я так подумал — чего безвинному человеку от милиции прятаться?

— Безвинному… эва ты загнул!

— Так и есть! Вместо того чтобы жить на свободе с чистой совестью. Это Надька кашу заварила, детишек моих выкрала, меня на базар посадила, хотела денег с их помощью сшибить… Сучка она, Надька. Если бы я знал, что девчонки — мои дети, разве я бы… да что там говорить! Крокодил — тоже человек, и чувства человеческие у него имеются.

Крокодила понесло.

— Проникновенно. В колонии в самодеятельности будешь участвовать. Я сам приду на представление. В первый ряд сяду. — Петров театрально зааплодировал.

— Рано на меня билеты покупать, начальник, и не за что в колонию определять. Сам ведь знаешь — нет у тебя на меня ничего. А вот у меня для тебя предложение имеется.

— Интересно послушать твое предложение, — с недоверием хмыкнул Петров.

— За Косаревой много чего волочится, ты не сомневайся, — доверительно заговорил Крокодил. — Она меня обвела вокруг пальца, как маленького, под ментовку подвела. А главное — не сказала, когда воровала, что девчонки мои. Я на старость слабым стал. Запали они мне в душу. Особенно старшая. Такая хорошая девочка. Песни поет. Я не хочу больше быть Крокодилом. У меня фамилия есть. Топорков. Понимаю, что детей мне не отдадут. Да и как я их воспитывать буду? Среди нищих? Но помогать им по мере сил я хочу. Пусть они даже и не видят меня.

— Крокодил ты, гражданин Топорков, и слезы твои крокодильи. Сколько я тут перевидал таких, как ты, — и все детьми прикрывались. Вам дети нужны, только чтобы дела свои проворачивать. Небось, в «бизнесе» своем тоже детский труд используешь и детские слезы тоже, чтоб жалостнее было. Так? Петров слышал подобное много раз.

— Напрасно не веришь. Я тебе правду говорю. Ты сейчас, по закону, должен меня или выпустить, или предъявить обвинение. Так ведь, а?

— Ты не юрфак закончил?

— Предъявить ты мне можешь только фигу с маслом. Но тебе это сделать ментовская гордость не позволит. Ты пойдешь к судье, будешь просить о продлении срока задержания, ля-ля, фа-фа. Зачем? Выпускай меня — и дело с концом. А я тебе Косареву на блюдце выкачу, она наверняка уже новых дел наворотила. Подумай. — И Топорков наставительно поднял вверх указательный палец.

Однако Петров все-таки задумался над его словами:

— Что-то разговорился ты, Топорков.

— Сигаретку дай, начальник.

В детдоме в Радужном в своем кабинете Виктория Павловна суматошливо и немного нервно снаряжала в новую жизнь девочек Косаревых. Она отдала Михаилу документы, перепроверила бумаги. Анна Вадимовна стояла рядом. Танюша ждала с несколько отрешенным видом, думая о своем; Михаил был напряжен и взволнован.

— Ну вот, кажется, и все формальности утрясены, — сказала директриса. — Поздравляю вас, уважаемые Михаил Афанасьевич и Татьяна Андреевна, с пополнением в семействе. — Ее голос дрогнул. — Если что, не стесняйтесь, обращайтесь, мы всегда, чем можем, поможем нашим… вашим деткам, наш дом — ваш дом. Надеемся, что у вас все получится, и девочки наконец обретут настоящую крепкую семью, где их будут любить.

— Бабушка Павловна, а ты будешь к нам в гости приезжать? — спросила Лёля.

— Обязательно, — пообещала та, погладив ее по головке. — Жди меня на свой день рождения. С подарками. Лёлечка, береги Катюшу, помни, вы — сестрички и должны всегда и везде друг другу помогать.

— Бабушка, — теребила Лёля за рукав Викторию Павловну, — а если мы скучать будем, вы с мамой Аней к нам приедете жить? Насовсем…

Виктория Павловна утерла слезу:

— Нет, Лёлечка, насовсем не приедем. Кто же тогда останется с другими детишками?

— Ну ладно, нам пора, — сказала Танюша.

Все засуетились и направились к выходу, где у крыльца детдома стояла машина Коркиных. Михаил погрузил туда вещи девочек. Танюша села на переднее сиденье. На крыльце толпились детдомовские дети, из окон высовывались нянечки с платочками. Девочек усадили в машину. Михаил пожал руки директрисе и Анне Вадимовне, потом бросился обнимать женшин. Наконец, нажав на клаксон своего авто, он медленно отъехал от детдома. Лёля и Катюша махали руками из окон. Виктория Павловна стояла, прижав руку к сердцу, потом перекрестила машину вдогонку.

Петик делал обход базара. Рядом шла Лидия, которая даже на ходу его воспитывала.

— Неудачник ты какой-то, Петя. Ничего толком не можешь сделать. Ни поймать, ни сдать, ни деньги взять. Никто тебя не боится, за серьезного игрока не принимает. Правильно бабы на рынке тебя Петиком прозвали. Как ребенка. Петик и есть.

— Не затупилась еще? Пилишь и пилишь, — устало огрызнулся Петик. — Чем меня поучать, сама бы занялась делом, если такая умная.

— А я все надеялась, что перевоспитаю тебя, человеком сделаю. Ты у Самвела был?

— Был.

— Крокодилом в ментовке пугал?

— Пугал. А он не испугался.

— Я вот что думаю. Надо тебе выследить эту его сообщницу. Ну, ту, что тебе яду в пиво подсунула. И на чем-то подловить. Пока не знаю на чем, но придумаю. Вот это будет улов — акула на удочку. И попляшут они под нашу дудочку…

Лидия размечталась, причмокивая губами.

У Петика зазвонил телефон.

— Петруччо, зашел бы ты ко мне, дело есть, — услышал он голос Самвела.

— Понял, Самвел, загляну, — ответил Петик. — Жди.

— А ты говоришь, не испугался, — довольно сказала Лидия.

Доминика в больничной палате с трудом слезла с постели. Пошатываясь, она направилась к окну и начала изучать его запоры, попробовала все задвижки. Ее занятия прервал голос с кровати у окна:

— Брось.

— Почему? — спросила Доминика.

— В первый раз?

— В первый.

— Без толку все, не такие открывали… а если и откроешь, куда побежишь? На колючку? Это же спецотделение. Попустить. Что, в кино не видела? Дурка — как зона.

Доминика внимательно вгляделась в свою собеседницу: женщина средних лет, смотрела на Доминику очень ясным взглядом.

— Вы — нормальная? — удивилась Ника.

— Понормальней тебя, ответила соседка. — А ты что, не отличаешь?

— Не знаю, — пожала плечами Ника.

— Слежу я за тобой, ведешь ты себя, как дура последняя. А ведь не дура.

Доминика молчала, а соседка продолжала:

— Им только повод дай, скрутят, насуют своей гадости, через месяц будешь, как эти — овощи на грядке.