Несовместимые

Эмоции выходят из-под контроля. Эмоции заставляют меня обнажиться перед ним.

Тяжело дышу, стискиваю кулаки, пытаюсь выровнять дыхание. Герман опускает взгляд куда-то мне на грудь, потом вновь возвращается к глазам. Как бы мне хотелось узнать, о чем думает. Может быть, сдерживает себя в ответном признании? Мысленно хохочу во весь голос. Наивная дура.

Он смотрит так, словно размышляет, забыть эту смертную с душой или прихватить ее слабую душонку с собой, оставив корчиться в агонии боли без анестезии.

Его нельзя любить. Его невозможно любить. Он и не заслуживает любви. Ни моей, ни другой. Он должен быть обречен на вечное одиночество за свои деяния, за свои недобрые мысли. Убийцы не заслуживают нормальных чувств. Не заслуживают....

Я могу бесконечно себе это твердить, уговаривать себя переболеть им, как ветрянкой, один раз и навсегда. Могу, но при этом прекрасно осознаю, что иммунитета не будет. При повторном заболевании я вновь пройду все круги ада, которые мне в скором будущем предстоит преодолеть.

Герман медленно приподнимает уголки губ, тянет их. Вижу ироничную улыбку. Серые глаза превращаются в расплавленное серебро, в капельки ртути, взгляд скользит по моему лицу. Замирает сначала на губах, опускается ниже. Взволнованно дышу, проклиная местную жару и свою реакцию на его взгляд. Тело наполняется томлением, между ног возникает жар, который мощным потоком с кровью несется сначала к сердцу, потом в голову.

Мне не хватает воздуха, поэтому я открываю рот, закрываю, все равно задыхаюсь. Он все смотрит, сводит меня с ума, мое персональное безумие. Если бы была возможность вернуться назад, в тот день, где в зале заседания наши глаза встретились, что-то изменила? Не знаю. Сумела бы я себя как-то обезопасить? Не знаю. На любой вопрос отвечу, что не знаю.

— Объявили твою посадку, — произносит Герман, я слышу его среди шума аэропорта, разговоров пассажиров, визгов детей. Я киваю головой, но не двигаюсь.

Мне нужны эти несколько минут, чтобы наполнить себя им до краев. Я безумно хочу прикоснуться к нему, ощутить под ладонью жар его кожи. Хочу прикоснуться к его губам, чтобы одинокими ночами вспоминать их вкус, трогать свои губы, вспоминать, как трогал он их языком, пальцами.

— Ненавижу! — шевелю губами, серые глаза вспыхивают, ухмыляется.

Пожалуйста, Господи, пусть поверит!

Встаю с кресла, берусь за ручку своего чемодана. Первый шаг самый трудный, но мне нужно его сделать. Сложно учиться заново ходить, когда одну конечность тебе отрезали. Все по-новому, мир вокруг кажется новым, да ты сам внутри уже другой.

— Марьяна! — он хватает меня за локоть, когда я с трудом совершаю три шага от него.

Хватает грубо, разворачивает к себе. Не успеваю совладеть со своим взглядом, смотрю на него затравленно, потерянно и с гребаной надеждой на чудо.

Обхватывает мое лицо ладонями, прижимается сухими губами к моим сомкнутым губам. На секунду дает мне шанс вырваться, поняв, что я не собираюсь никуда от него бежать, собственнически вторгается в мой рот своим языком.

Жмурюсь, сильнее стискиваю ручку чемодана одной рукой, крепко сжимаю рубашку у него на груди другой. Поцелуй-отчаянье. Поцелуй-прощание. Как засохшее растение в пустыне, внезапно получившее несколько капель родниковой воды, жадно впитываю в себя наш безумный поцелуй. Чем дольше он длится, тем сильнее я хочу, чтобы он не прекращался. Хочу остановить время, застынь и никогда его не оставлять.

Но всему рано или поздно приходит конец. Наш отпуск завершается, как и этот неожиданный поцелуй. Первым отстраняется Герман. Смотрит в глаза бесстрастно, почти равнодушно. Это задевает. Это режет без ножа.

Умоляю глазами его оставить при себе. Ненавижу себя за эту слабость. Он не поддается моим молчаливым мольбам, убирает руки с моего лица, а тепло его ладони все еще хранится на моих щеках.

Хочется его ударить. Хочется накричать на него. Хочется хоть что-то сделать, лишь бы не смотрел на меня холодно и отчужденно. Его губы растягиваются насмешливую улыбку.

— Тебе пора, — кивает головой в сторону, куда мне следует идти.

— Ты прав, — мой голос звучит хрипло, с огромными усилиями выдавливаю из себя сначала смешок, потом тяну губы в пренебрежительной улыбке.

Меня даже хватает на то, чтобы задрать подбородок вверх и с достоинством оставить за спиной Германа. Я до последнего чувствую его взгляд на себе. До последнего глупо надеюсь, что сейчас вновь окликнет, вновь схватит и прижмет к себе. Скажет, что никуда меня не отпустит и жизнь ради меня изменит.

Через двадцать минут самолет отъезжает от терминала. Через десять минуту самолет взмывает в небо и летит в сторону США. В этом самолете нахожусь я, давясь беззвучными рыданиями.

39 глава

— Какой он сладенький, — мурлыкаю, поглаживая маленькие пяточки Марка Тайсума.

Его грозный папочка насмешливо на меня смотрит, стоя в дверях детской. Диана расцветает, типа я комплимент сказала ей, а не ее сыну. Мальчишка просто очаровашка, удивительно, что при внешней схожести с папашей у него обаяние мамы. Я думала, гены Адама все под себя прогнут.

— Тебе обязательно нужен такой же, — подруга выразительно на меня смотрит, я закатываю глаза. Кажется, она сейчас только о детях и говорит.

— К счастью, такой в единственном экземпляре, — встревает Адам, я убийственно на него смотрю.

— А я хочу именно такого, — делаю козу маленькому Тайсуму, он дарит мне очаровательную беззубую улыбку. Игриво смотрю на мужа подруги, он, поймав мой взгляд, хмурится, уже подозревая от меня подвох.

— Не одолжишь свои спермики для ЭКО? — Адам фыркает, отталкивается от дверного косяка, уходит, не отвечая на вопрос. Диана хохочет, весело на меня смотрит.

— Неужели твой Том бездетен? — от меня забирают сладкого карапуза, прикладывают к груди.

Марк собственнически обхватывает своими маленькими ручонками грудь Дианы и жадно присасывается. Уверена, что так ведет себя его папаша со своей женой. Мое и только мое.

— Мы с ним о детях не разговаривали. В планах нет семьи.

— Вы вместе полгода. Неужели ни разу не заговаривали о том, что будет в будущем?

С улыбкой смотрю на подругу, усмехаюсь. Семь месяцев назад, когда самолет из Мексики приземлился в США, моя жизнь так и не вернулась в привычное русло. Первый месяц я жила в Аду. Я ждала его звонка. Я высматривала его в толпе. Я, каждый раз заходя в квартиру поздно ночью, надеялась увидеть его. Я медленно сходила с ума. Мне хотелось выть на Луну и рвать на себе волосы от раздирающей внутри тоски. Я умирала без него, я молилась Богу, прося его прекратить мои мучения.