Неудавшееся Двойное Самоубийство у Водопадов Акамэ

Разумеется, мне вовсе не обязательно ехать в Тэннодзи. Вместо этого я могу заявиться, например, к приятелю в Киото, попросить его приютить меня и преспокойно убивать время там. Но поступить так я не мог. Ведь в тот вечер Ая пришла ко мне. Пришла молча. И, убивая время, я потеряю ещё одну крупицу жизни. Потеряю уже в который раз… Как потерял только что, так и не попрощавшись с тётушкой Сэйко.

Поезд остановился на станции Нисиномия. Но я не встал. Я просто не мог встать. На экспресс в сторону Осака можно пересесть и на конечной станции, Кобэ-Мотомати. Поезд тронулся. Он шёл медленно, со всеми остановками. Ехать в Тэннодзи было страшно. И с каждой минутой я оказывался оттуда всё дальше.

Поезд остановился на станции Асия. Я сошёл на платформу — даже не знаю, почему. Вместе со мной сошло всего несколько человек. Все они, ни на секунду не задумываясь, направились к выходу. Я же остановился, не сделав по платформе и шага, и взглянул на часы. Не было и десяти. До Тэннодзи ехать меньше часа. На противоположную платформу я подниматься не стал, а прошёл через турникет и вышел на улицу. Я оказался здесь впервые.

Станция была расположена прямо над рекой. По обеим её сторонам тянулись престижные жилые кварталы, тихие. Я пошёл по берегу, разглядывая стоявшие вокруг дома, и вдруг почему-то вспомнил тот сон, тот кошмар, который то и дело снился мне в Токио — как я бегу по горящей земле. Мимо прошла домохозяйка, аккуратно одетая, вся прилизанная. Она вела на поводке белую пушистую собачку. И вдруг я с омерзением подумал, что ничего хуже жизни, какой живёт здешний люд, нет. Почувствовал отвращение, почти животное. И впервые начал понимать, что значил тот мой кошмар.

Я панически боялся того, что остепенюсь, ослепну в блаженстве «жизни среднего класса»… Но ведь именно об этой жизни и мечтали все мои сослуживцы. Что они нашли в ней, в этой жалкой подделке под Европу? В цветке цикламена на фортепьяно и пушистой собачке на коврике… В гольфе и в теннисе… Европейской еде, европейской музыке… В собственной машине… Во всей этой мерзости…

Жизнь среднего класса была мне ненавистна. В то время, когда я ещё служил в Токио, ненависть таилась в подсознании. С тех пор шесть лет я плыл по воле волн, которые, бросая меня из стороны в сторону, смывали с меня всё лишнее, одновременно тщательно отмывая эту ненависть, пока она не засияла, как золото в лотке старателя. В то же время стало ясно ещё одно — что когда-то я тоже мечтал об этой жизни, о гнусной жизни среднего класса, которая сейчас бесстыдно вылупилась на меня с обоих берегов реки Асия. Мечтой об этой жизни была моя любовь к Масако. Я любил эту девушку, любил всем сердцем, и точно так же всем сердцем ненавидел свою любовь. В этом и состоит мой первородный грех. Вечный источник моих мучений.

Я вышел к морю. К морю Осакского залива самой середины лета. Море сверкало, играло в лучах солнца. В прошлый раз я видел этот блеск возле устья реки Ёдо в тот день, когда ко мне так неожиданно пришла Ая. «Встань», «расстегни», «теперь туда»… Волны будто нашёптывали мне слова, которые я услышал от неё в тот вечер. Это были слова тьмы. В то же время они ничем не отличались от слов стихотворения, которое случайно попалось мне на глаза в библиотеке Наканосима в Осака.

Поднимите её Она плывёт на волнах Смотрите До неё дотянуться можно Я знаю Вы тянете руку усердно Но сегодня пучина гневлива Она поглотить вас готова И всё же бесстрашно Схватите же шляпку мою

За выгоревшим в лучах солнца волнорезом сверкали волны залива Сэццу. Обрушивая на меня всё неистовство своего блеска, снова и снова, снова и снова…

Когда я доехал до Осака и пересел на поезд окружной линии, было уже за половину седьмого. Я стоял в вагоне, битком набитом возвращавшимися с работы служащими, стоял среди них с большой котомкой в правой руке и синей сумкой в левой. Во внутреннем кармане сумки лежала почтовая сберегательная книжка с деньгами, которые я заработал за последние года два — немного меньше сотни тысяч. Ещё в кармане лежали деньги, которые мне дала позавчера тётушка Сэйко — тоже сущие гроши. Если считать плату за ночлежку, на всё это можно протянуть от силы дней двадцать — и то впроголодь. Кроме того в сумке лежали две тетради, авторучка, банка с чернилами, салфетки. Грошовая печатка с иероглифами моего имени и ещё пара мелочей. Вот оно, всё моё имущество. Я — перекати поле. Зацепился было за торчащий из земли кол, но порыв ветра сорвал меня, и я снова качусь дальше, бесцельно и глупо. У меня не осталось ни страховки, ни документов, какие были у меня в то время, когда я ещё служил в фирме. Единственное, что могло служить хоть каким-то, пусть и сомнительным, но удостоверением моей личности, была грошовая печатка, которую я приобрёл, чтобы завести на почте сберегательную книжку. Но даже от неё проку было мало, поскольку в книжке значился мой старый адрес в Нисиномия. Я не мылся уже несколько дней. Я провёл рукой по подбородку. Щетина царапала кожу.

Я еду в Тэннодзи. Каким словом я живу теперь? Глупость? Мальчишество? Уже в который раз затаившийся в сердце трус терзал меня, грыз изнутри. В полдень я всё ещё был в Асия, позорно сидел на камне в тени соснового леса на берегу. Мои руки от запястьев и до предплечий покрылись морским загаром. В конце концов я понял, что кроме как в Тэннодзи мне ехать некуда.

Поезд въехал на станцию. Почему-то перед глазами вдруг всплыло лицо девочки, бежавшей за женщиной на велосипеде. Станция была большая. Для одной только окружной линии были выстроены целых две платформы — одна для внутреннего, а другая для внешнего кольца — расположенные друг против друга. Да ещё и нескончаемый людской поток вечернего часа пик… Сможем ли мы встретиться? Я взглянул на часы. До семи время ещё было.

Я вышел на платформу и остановился. Если мы станем искать друг друга одновременно, шансов встретиться будет ещё меньше. С каждой минутой на душе становилось тяжелее. В толпе на противоположной платформе я увидел её. Вздрогнув, узнал в ней ту, босоногую. Она шла в противоположную сторону в белой блузке и белой юбке, отыскивая меня. Скоро её глаза найдут меня, вырвут из настоящего и бросят в неведомое будущее. Она уходила всё дальше. Неотрывно глядя ей вслед, я пошёл по своей платформе в ту же сторону. Пошёл невольно, словно ноги сами приняли решение последовать за ней. Ая обернулась. Я остановился. Она увидела меня. Вздрогнула. На миг напряжённо застыла. Затем на её губах промелькнула улыбка. Но в следующую секунду её глаза снова напряглись. Она сделала знак пальцем, давая понять, чтобы я ждал её здесь. Как раз в этот момент к её платформе подошёл поезд. Мне показалось, я мельком увидел, как она торопливо спускается по лестнице. Подумал, что ещё несколько секунд, и бежать будет поздно. Но стоял, как истукан, на том же месте.

Ая шла ко мне. Казалось, какое-то измождённое до предела животное приближается ко мне медленно, но непреклонно, ни на секунду не сводя с меня глаз. Хотя нет. Всякий раз, когда она опускала глаза, на её лицо ложился сгусток тьмы. И приближавшееся ко мне животное было словно облечено в эту тьму с ног до головы. Было время заката, когда служащие едут с работы домой. Каждый выглядел смертельно уставшим. Но Ая выглядела совершенно иначе, выделялась на фоне городской суеты, отстранённая, ледяная. Вытянув губы, она улыбнулась.

— Прости меня, ладно?

— Да нет, что вы…

Ая пошла вперёд.

— Никак не удалось к двенадцати поспеть.

— …

— А ты успел?

— Нет.

— Да ты что! А я, дура, переживала, думала, ты в полдень приехал! Я ведь в два пришла. Искала тебя, искала. Даже на улицу раз вышла. Чуть с ума не сошла.

— Извините.

— Да не извиняйся ты. К тебе ж Сай вечером приходит, дождаться надо было, да?

— Нет, он уже не приходит.

— Это почему ещё?

— Я вам потом расскажу.

Мы прошли турникеты. Она — с большой матерчатой сумкой в руках, я — в сандалиях гэта и с большой котомкой в руке. Вид у меня был неприглядный. Некоторое время мы блуждали, тщетно пытаясь найти выход. Моя котомка то и дело бестолково била нас обоих по ногам. Но выбросить её я не мог. Я без колебаний распрощался с зимней одеждой и туалетными принадлежностями, но без вещей, лежавших в котомке, мне просто не выжить. Я положил свою кладь в шкафчик камеры хранения на станции и запер его на ключ. Подняв голову, взглянул ей в глаза.

— Давай убежим вместе, — проговорила Ая.

— А?

Она смотрела на меня, прикусив губу.

— Куда? — спросил я.

— На тот свет.

Я сглотнул. Наконец я прикоснулся к ней. Прикоснулся к её душе. Ая всё ещё смотрела на меня. Очевидно, увидев мою котомку, она в общих чертах поняла, как обстоит дело. Я открыл было рот, но слов не нашёл. Ая повернулась ко мне спиной и пошла прочь. Её плечи словно дышали отчаянием. Я же стоял совершенно неподвижно, словно врос в землю. С каждым шагом Ая уходит, уходит всё дальше. Я почувствовал, что снова начал вытекать из себя. И бегом нагнал её.