Невеста берсерка

— Нет. Приказываю.

Именно эти два слова и велела говорить бабка Маленя, чтобы дать понять приставленным к ней рабыням, что она чего-то не хочет.

Но едва договорив, Забава тут же с ужасом осознала, что рабыни это одно, а Харальд совсем другое. Ему такие слова говорить не то что не положено — нельзя.

Серебряные глаза замершего перед ней Харальда полыхнули. Он еще и оскалился. По зубам тоже вроде как серебром блеснуло.

Убьет, поняла Забава. За такие-то слова? Как есть убьет. Прямо сейчас.

Она замерла, боясь даже вздохнуть.

Когда Добава не совсем чисто, но все же вполне ясно заявила ему:

— Нет. Приказываю.

У Харальда у самого приоткрылся рот от изумления.

Потом, конечно, он его закрыл. Клацнув при этом зубами.

Если девчонка ляпнет такое при всех, я буду вынужден ее ударить, быстро подумал Харальд. Что будет потом — неизвестно.

Значит, она должна забыть это слово.

Она из чужих краев, напомнил он сам себе, усмиряя ярость. Не знает языка, поэтому путается, пытаясь что-то сказать.

С другой стороны, старуха, научившая девчонку этому слову, наверняка сказала, что оно значит. И рабыня Добава посмела бросить это слово своему хозяину.

Хотя даже свободная женщина не рискнет сказать такое ярлу. И берсерку. Рагнхильд бы никогда…

Да, молча согласился Харальд. Рагнхильд бы никогда. Та любила жизнь — в отличие от Добавы. И легко расплачивалась телом, чтобы сделать свою жизнь получше. Зато была крайне осторожна в словах.

Хочет ли он осторожной в словах женщины? И куда зайдет, обламывая Добаву под Рагнхильд?

Ему вдруг вспомнилось, как он стоял в своих покоях, рассматривая дыру в крыше. И валявшуюся рядом секиру. Добава, чтобы сбежать, разнесла его дом. Рагнхильд, чтобы сбежать, убила женщину.

Ярость улеглась.

Что он ценил, так это смелость. И то, что Добава сболтнула это слово — конечно, дурость.

Но еще и глупая смелость. Такая, какая бывает, к примеру, у мальчишек лет четырнадцати, ушедших в свой первый поход…

Завтра придет старуха, решил наконец Харальд. Тогда они и поговорят.

Но на всякий случай заявил прямо сейчас, медленно и ясно:

— Приказываю — я.

Следом он молча положил руку на ее грудь, сразу под ключицами. Ладонь, предавая, сама собой скользнула ниже, накрыв левую грудку, трепыхнувшуюся под его хваткой.

— Ты, — грозно буркнул Харальд, — не приказываешь. Нет, поняла?

Добава, съежившись, смотрела испуганно. Похоже, и сама сообразила, что сболтнула не то. Неуверенно кивнула.

Завтра мы еще раз поговорим об этом, молча пообещал ей Харальд.

А теперь самое время продолжить. Он подхватил тонкие запястья, отбросил их в стороны. Нажал на плечи, заставляя откинуться назад. И снова начал ласкать Добаву так, как ласкала его самого когда-то рабыня, купленная у купца из далекого Византа.

Темноволосая, с огромными темными глазами, тоже прожившая недолго…

Харальд уже добрался ртом до шелковистых завитков под животом, когда Добава вдруг умоляюще выдохнула:

— Нет…

И вцепилась ему в волосы, отталкивая.

Нет, ну до чего упрямая, подивился Харальд, приподнимая голову.

Добава смотрела на него, лицо заливал неяркий свет горевшего светильника. Щеки алели так, что бересту поднеси — вспыхнет. В глазах поблескивали слезы.

И Харальд вздохнул, уступая. Это у него баб было — не перечесть. Не только рабынь, но и знатных женщин из тех краев, куда он ходил со своим драккаром. Причем многие предлагали себя сами. Платили за спасение, за свободу, за жизнь мужа или брата.

А у нее все в первый раз. Он сам, жизнь с мужиком, его ласки. Да и сколько у них ночей было? На один месяц, и на тот не наберется. Своровали, увезли в чужие края, отдали мужику, который, как она считает, в любой момент может ее убить. Потом повезли в Йорингард. Здесь тоже было весело…

Харальд резко встал, содрал с себя штаны, улегся на кровать. Посмотрел на Добаву уже от изголовья.

Та, тут же вскочив, улеглась на другой край кровати.

Бросив свое:

— Нет. Приказываю.

Забава замерла. Сердце колотилось, ужас, заплескавшийся внутри, был каким-то тягучим, вязким…

Харальд какое-то время смотрел на нее немигающим взглядом, и Забава уже подумала — все. Не простит он ей тех слов, не помилует.

А Харальд вдруг сказал что-то, и она различила уже знакомое "приказываю". Потом скользнул по ней рукой, прижал левую грудь. Что-то добавил, но уже с угрозой.

И вроде бы опять это "приказываю" прозвучало, только чуть по-другому. Еще Забава расслышала в его словах чужанское "нет".

Договорив, Харальд отбросил ее руки — легко, как веточки. Саму Забаву одним толчком запрокинул на кровать, снова принялся целовать.

Между ног, пониже живота.

Не бывает так, чтобы мужик бабу в том месте целовал, в ужасе подумала Забава. Там — и так. Стыд-то какой…

Уши и щеки пылали. Ни радости, ни сладости она не испытывала, один стыд. Хотелось лишь одного — чтобы прекратил. Не мучил ее своими чужанскими ласками.

И Забава снова пошла наперекор его воле. Даже на то, что он опять рассердится, не посмотрела. Сказала на его языке:

— Нет.

И вцепилась в пегие волосы надо лбом, отрывая голову Харальда от себя. Сама не ожидала, что он послушается…

Но он послушался. Вскочил, разделся до конца, улегся на кровать.

Забава быстренько скользнула к другому краю постели. Хотела уже залезть под покрывало — но вдруг осознала, что Харальд лежит поверх меха.

Без всего. И мужское орудие торчит.

Она вздохнула. Значит, еще не кончилось.

И хотя между ног еще побаливало после позавчерашнего, но прятаться под покрывало Забава не стала. Улеглась сверху, лицом к нему, крепко сдвинув колени и притянув их к себе.

Тревожно ей было. В последнее время она только и делала, что перечила Харальду.

А ведь она ему, что ни говори — рабыня. Другой хозяин ее давно бы уже проучил. Да не по разу, за каждую промашку.

Харальд лежал молча, с каменным лицом. По твердо очерченным щекам полз багровый румянец. Входит в ярость?