Невидимые знаки

Мы высадились последними (после того как увидели, как две тысячи человек выползают, словно муравьи), и сделали это не в одиночку.

Стефан и Финнеган сопроводили нас по трапу, передав в цепкие руки представителей СМИ, газетчиков и ожидающих иммиграционных служб.

Это и был наш новый ад.

Но, по крайней мере, у нас были координаты, как вернуться в рай.

Однажды.

Когда-нибудь.

Я хотела вернуться домой.

— Не могли бы вы рассказать, что произошло на острове?

— Вы прибегали к каннибализму?

— Где остальные, кто разбился вместе с вами?

— Вы жалеете о своем решении подняться на борт того вертолета?

— Семья пилота заявила, что вы оказали на него давление, когда он сказал, что это плохая идея. Вы можете это подтвердить?

— Считаете ли вы, что должны нести ответственность за смерть Акина Ачарьи?

Черт, они стервятники.

Хуже стервятников, бешеная отвратительная саранча.

— Сюда, пожалуйста!

Над толпой журналистов появился человек в темно синем костюме с планшетом.

Схватив Эстель за талию, пока она баюкала Коко, я потянул Пиппу за локоть и стал проталкиваться сквозь толпу.

— Расскажите, что произошло!

— Это правда, что вы убили человека?

— Почему вы не подтверждаете, что несете ответственность за аварию?

К тому времени, когда мы добрались до стеклянных дверей таможни, где оформляют пассажиров морских судов, я был потным, злым и еще более напряженным, поскольку меня приговорили к тюремному заключению за преступление, которое я не хотел совершать.

Мой организм работал на пределе возможностей, а голова раскалывалась от тошноты. Головная боль утихла, покраснение на руке превратилось в румянец, но мне по-прежнему было нехорошо.

Мы не должны мириться с этим дерьмом.

Мы устали.

Нам необходим отдых.

Неужели они этого не видят?

Человек, махавший нам рукой, захлопнул дверь и закрыл ее, как только мы оказались внутри. Помахав рукой Стефану и Финнегану, я порадовался, что мы попрощались до этого балагана, потому что наше расставание было коротким и нескладным.

Нас тут же провели в отдельную комнату, подальше от суеты возвращающихся отдыхающих, и обращались с нами как с подозреваемыми, а не как с выжившими счастливчиками.

Короткие волосы мужчины блестели под ярким электрическим светом, как шерсть добермана, а его очки напомнили мне о том, что я отчаянно нуждался в походе к офтальмологу.

У меня чесались руки украсть его очки, чтобы увидеть Эстель, Коко и Пиппу с кристальной ясностью, а не в расплывчатой дымке.

Жестом пригласив нас сесть, мужчина устроился за большим столом и положил перед собой планшет.

Воцарилось неловкое молчание.

Эстель успокаивала Коко, пока та ерзала в велюровом кресле. Бедная малышка не привыкла к пластику, шелку и металлу. Она выросла на соли и дереве, звезды были ее ночником, а волны — колыбельной. Этот чужой, хаотичный мир сеял хаос в ее чувствах.

Черт, это привело к хаосу в моей жизни. Я и забыл, насколько архаичным может быть человеческое взаимодействие. Нам пришлось постепенно упорядочить свои чувства и восприятия, чтобы обратить внимание на то, что имело значение.

Мне придётся переучиваться.

И быстро.

— Итак... — Я прочистил горло. — Что будет дальше?

Мужчина сцепил руки.

— Мы ждем еще нескольких человек, и тогда можно начинать.

Еще несколько человек?

Кого именно?

Ответ пришел через десять минут, когда перед нами поставили графин с водой и печенье на трехъярусной подставке для торта.

К нашей компании присоединилась женщина с таким же планшетом, заняв место во главе стола.

Дверь открылась и закрылась, гулко отдаваясь в стеклянной комнате. От стука каблуков по спине побежали мурашки.

Пиппа обернулась первой.

Разумеется, это было правильно.

Семья есть семья. Независимо от того, сколько времени прошло.

Но то, как она просияла и залилась слезами благодарности, вырвало мое сердце и вдребезги разбило его о нетронутое песочное печенье.

— Нана!

Ее стул отлетел в сторону, заставив Коко испуганно взвизгнуть. Мы с Эстель одновременно повернулись, как раз в тот момент, когда Пиппа бросилась в объятия хрупкой седовласой женщины с болтающимися розовыми серьгами.

Ее костлявые руки обхватили моего ребенка, прижимая к шерстяному костюму и поношенной сумочке.

— Пиппа! Я так рада, что с тобой все в порядке.

Я должен был отвести взгляд, когда Пиппу осыпали тысячей поцелуев, беспорядочно оставленных на ее лбу. Я должен быть счастлив, что у нее остался хоть один член семьи.

Но это не так.

Потому что я знал правду.

Это был последний раз, когда я мог назвать ее своей.

— А, миссис Эвермор. Теперь, когда вы прибыли, давайте начнем.

Мужчина предложил ей присесть.

Однако она этого не сделала. Она так и осталась стоять, обняв мою дочь, и злобно смотрела на нас с Эстель.

— Где Коннор?

Допрос начался.

Она не только вырвала мое сердце, заявив права на Пиппу, но и растоптала его.

Когда никто не ответил, старуха сделала пару шагов вперед, увлекая за собой Пиппу.

— Я спросила... где Коннор?

Первый вопрос... тот самый, которого я боялся.

Ее гнев усилился.

Пиппа плакала, уткнувшись в грудь своей бабушки, не в силах вымолвить ни слова. Она еще не произнесла их вслух. Она устно не признала, что Коннор мертв. Всякий раз, когда она говорила о нем, она употребляла двусмысленные слова. Намеренно игнорируя правду.

Что он ушел.

Это не было ложью.

Что он бросил ее. Меня. Всех нас.

— Ответьте на вопрос миссис Эвермор, будьте добры, мистер Оук.

Мое внимание переключилось на мужчину, напыщенно скользящего пальцами по бумагам перед ним. Инстинкты включились, выискивая его скрытый мотив. Потому что у него был скрытый мотив, просто я не знал, какой.

Эстель вытерла слезы и ответила за меня.

— Он мертв, миссис Эвермор. — Ее подбородок отважно вздернулся. — Он умер от яда рыбы камень. Мы ничего не могли сделать.