Невиновный

Рон подошел к двери, представлявшей собой всего лишь решетку с окошком, которое называли «бобовой дырой», – через него заключенным просовывали подносы с едой и мелкие передачи. Он выглянул в коридор и увидел троих мужчин: одного – прямо напротив, в девятой камере, и двоих – по обе стороны от нее. Рон не заговорил с ними, они тоже промолчали.

В первые дни большинство заключенных почти не разговаривают. Шок от сознания, что ты прибыл в то место, где тебе предстоит прожить несколько лет, пока тебя не убьют, был слишком силен. Страх таился повсюду: страх будущего, страх никогда больше не увидеть того, что ты потерял, страх не выжить, страх быть заколотым или изнасилованным одним из хладнокровных убийц, чье дыхание ты слышишь всего в нескольких футах от себя.

Рон застелил постель и разложил вещи. Он возблагодарил Бога за изолированность – большинство осужденных на смерть сидели в камерах по одному, но перспектива обрести соседа не исключалась. В коридоре стоял постоянный шум – переговаривались между собой заключенные, смеялись охранники, громко работали телевизор и радио, кто-то что-то кричал приятелю, находившемуся на другом конце коридора. Рон отступил в глубь камеры, подальше от этого гвалта. Он поспал, почитал книгу, покурил. В «загоне» курили все, и застоявшийся запах табачного дыма висел в воздухе, как густой ядовитый смог. Вентиляционная система имелась, но была слишком стара, чтобы работать. Окна, разумеется, не открывались, несмотря на то что были забраны толстыми решетками. Безделье изнуряло. Никакого расписания дня не существовало, никакой деятельности не предвиделось. Лишь в свой срок – короткая часовая прогулка. Скука вгоняла в оцепенение.

Для мужчин, запертых в тесном помещении двадцать три часа в сутки и не имеющих никакого занятия, безусловно, главным событием дня была еда. Три раза в день подносы с едой катили на тележке по коридору, рассовывая в «бобовые дырки». Прием пищи происходил только в камере, в одиночестве. Завтрак – в семь утра. Обычно – омлет, овсянка, несколько ломтиков бекона и два или три тоста. Кофе был холодным и жидким, тем не менее его очень ценили. На обед давали сандвичи и бобы. Ужин был хуже всего – какое-то нераспознаваемое мерзкое мясо с непроваренными овощами. Порции – до смешного скудные, и еда всегда холодная. Ее готовили в другом здании и везли оттуда не торопясь. Кто бы стал думать о них, ведь они, в сущности, уже покойники. Несмотря на то что кормежка была ужасной, время приема пищи оставалось чрезвычайно важным.

Аннет и Рини посылали деньги, Рон покупал еду, сигареты, туалетные принадлежности и безалкогольные напитки в лавке. Для этого он заполнял предусмотренную правилами форму, в которой перечислялся небогатый ассортимент имеющихся товаров, и вручал ее самому важному в «загоне» человеку. Бегунок был заключенным, снискавшим благорасположение охранников, и ему позволяли большую часть дня проводить вне камеры, бегая по поручениям других заключенных. Он разносил записки и сплетни, собирал грязное и приносил из прачечной чистое белье, а также покупки из лавки, давал советы, иногда продавал порошок.

Двор для физических упражнений блока F – обнесенная забором площадка величиной в два баскетбольных поля – был священным местом. Пять раз в неделю каждый заключенный имел право провести там час – подставить лицо солнцу, пообщаться с другими заключенными, поиграть в баскетбол, карты или домино. Прогулочные группы были маленькими, обычно человек по пять-шесть, и строго контролировались самими заключенными. Одновременно во двор выпускали только тех, кто дружил между собой. Новичок, чтобы почувствовать себя в безопасности, должен был получить приглашение в одну из таких групп. Случались драки и избиения, поэтому охранники строго наблюдали за двором. В первый месяц Рон предпочитал держаться особняком. «Загон» кишел убийцами, и ему совсем не хотелось попасть им под руку.

Кроме этого, единственным местом, где заключенные соприкасались друг с другом, была душевая. Посещать ее разрешалось три раза в неделю, максимум на пятнадцать минут, и не более чем по двое. Если заключенный не желал мыться вместе с кем-то другим или не доверял тому человеку, ему позволяли мыться одному. Рон мылся один. Холодной и горячей воды было вдоволь, но она не смешивалась, поэтому душ то обжигал, то леденил.

Когда Рон прибыл в макалестерскую тюрьму, там уже находились другие жертвы понтотокской окружной системы правосудия, хотя поначалу он этого не знал. Томми Уорд и Карл Фонтено ждали казни уже три года, пока их апелляции со скрипом пробивали себе дорогу через разные судебные инстанции.

Бегунок передал Рону записку, или, на тюремном жаргоне, «воздушного змея», – нелегальное послание, на которые стражники обычно закрывали глаза. Записка – с приветствием и добрыми пожеланиями – была от Томми Уорда. Рон ответил и попросил немного сигарет. Хоть он и сочувствовал Томми и Карлу, но испытал облегчение, узнав, что не все здесь, в «загоне», мясники. Он всегда верил, что эти двое невиновны, и во время собственного процесса нередко вспоминал их.

Томми некоторое время сидел в Аде вместе с Роном и знал, что тот эмоционально неуравновешен. Охранники и другие заключенные поддразнивали их обоих. Как-то посреди ночи из темноты коридора раздался загробный голос: «Томми, это Дениз Харауэй. Пожалуйста, расскажи им, где мое тело». Он слышал, как охранники при этом перешептывались, а заключенные давились от смеха. Томми игнорировал подобные провокации, и от него в конце концов отстали.

А вот Рон сдерживать себя не мог. «Рон, зачем ты убил Дебби Картер?» – разносился по тюрьме голос словно с того света. Рон вскакивал с постели и начинал дико кричать.

Находясь в камере смертников, Томми каждый день преодолевал себя, чтобы не сойти с ума. В этом ужасном месте страшно было даже настоящим убийцам, что уж говорить о невиновном человеке. За Рона Томми боялся с первого дня, как только тот прибыл.

Один из здешних охранников знал подробности убийства Дебби Картер. Вскоре после появления Рона Томми слышал, как этот охранник тоненьким голосом кричал: «Рон, это Дебби Картер! Зачем ты убил меня?»

Рон, поначалу молчавший, начал вопить, что он невиновен. Охранникам понравилось дразнить его, и они делали это снова и снова. Заключенных тоже забавляло подобное представление, они часто присоединялись к веселью.

Через несколько дней после прибытия Рона Томми внезапно выдернули из камеры и несколько здоровенных грубых охранников надели на него кандалы и наручники. Явно предстояло нечто серьезное, хотя он понятия не имел, куда его тащат. Заключенным об этом не сообщают.

Его, тощего малорослого парнишку, вели под охраной, достаточной, чтобы обеспечить безопасность самого президента.

– Куда мы идем? – спросил он, но ответ на этот вопрос был, видимо, слишком важной информацией, чтобы сообщать ее заключенному. Шаркая, он в окружении стражи вышел из блока F, миновал ротонду под куполом Большого дома, в которой не было никого, кроме голубей, и очутился в совещательной комнате административного здания.

Там его ждал директор тюрьмы с плохими новостями.

Не снимая с него наручников и цепей, его посадили на «лобное место» – в конце длинного стола для переговоров, за которым впритирку друг к другу сидели помощники, клерки, секретари и вообще все, кто желал присутствовать при зловещем объявлении. Стражи встали за его спиной с каменными лицами, словно часовые на посту, готовые схватить его в случае, если он, узнав новость, попытается бежать (куда?!). Все сидевшие вокруг стола вооружились ручками и приготовились записывать то, что должно было произойти.