Незаконная планета

Третьего дня забежал к Морозову Костя Веригин. Звал в спелеологическую экспедицию на Кавказ. Заманчиво: Кавказ! От Кости узнал он, что Марта гостит у родителей Чернышева в Воронеже, а Инна Храмцова вдруг вылетела в Петрозаводск, Ильюшка ее туда затребовал, и они там наверняка поженятся. А что — ведь хорошая парочка! Он, Морозов, подтвердил: да, очень хорошая, Илье просто необходимо, чтобы был рядом добрый и заботливый человек. «Это всем нужно», — сказал Веригин. Ну, всем так всем. Он, Морозов, не возражает.

Надоело ждать. Надоело смотреть на дождь. Морозов отошел от окна, сорвал со стены гитару и повалился в качалку. Пальцы ударили по струнам. В полный голос он запел песню тех времен, когда только начиналось освоение дальних линий в Системе:

Оборотный воздух для дыханья,Для питья — возвратная вода,И хлорелла — чертово созданье —Наша межпланетная еда!

От яростных аккордов дребезжали стекла. Морозов заорал припев:

Хлорелла, хлорелла, хлорелла,Куда мне уйти от тебя…

Тут он умолк: в открытых дверях стоял Лавровский, босой, в подвернутых брюках. Туфли он держал в руке.

— Прекрасный дождь, — сказал Лавровский высоким голосом. — Ничего, если я у вас немножко наслежу?

— Да сколько угодно! — Морозов сорвался с места. — Садитесь в качалку. Лев Сергеевич!

Лавровский оглядел стены, размашисто расписанные знаками зодиака.

— У вас очень мило. А я, знаете, с удовольствием прошелся босиком. — Он сел, все еще держа туфли в руке. Обтер платком мокрое лицо, остро взглянул на Морозова. — Ну, так что стряслось с вашим другом?

И Морозов, сев напротив, рассказал о происшествии у Юпитера. И о тропинке возле космопорта рассказал, но оказалось, что Лавровский о тропинке знает.

— Сориентировался в Ю-поле, — повторил биолог. Некоторое время он сидел в глубоком раздумье, потом спросил: — Вы давно знаете Заостровцева? Ах, с детства! Прекрасно. Проявлялась ли у него в детстве вот эта… ну, необычность поведения?

— Н-нет, все было нормально… — Морозов помолчал немного. — Помню только, когда погибли на Плутоне его родители, он как бы окаменел… мы вместе смотрели передачу…

— Сильнейший стресс, — пробормотал Лавровский, выспросив подробности. — Да, понятно… И после того случая ничего подобного вы за ним не замечали, так? До последнего происшествия, так? Теперь скажите-ка, Морозов, напрягите память и внимание: не произошло ли накануне вашего зачетного полета чего-либо такого, что могло бы… ну, взволновать… очень сильно взволновать Заостровцева?

— Н-нет, пожалуй… Кое-какие переживания, правда, были. Ну, это его, личное…

— Изложите подробно.

Пришлось рассказать и о сложностях в отношениях Володи с Тоней Гориной.

— Так, — сказал Лавровский, выслушав. — Вы ничего не упустили? Значит, именно после неудачного объяснения с девушкой ваш друг затеял смастерить этот приборчик — как он его называл? Анализатор чувств, что ли?

— Это несерьезно, Лев Сергеич. Володя забросил его.

— Это гораздо серьезнее, чем вы думаете. — Лавровский наконец-то поставил туфли на пол. — Селективная чувствительность организма к малым энергетическим воздействиям нам давно известна. Вероятно, это у Заостровцева врожденное свойство. Дальше… стресс в детстве… сильнейшая вспышка эмоционального напряжения могла послужить катализатором… Ну что же, под мощным эмоциональным напором… при особом возбуждении подсознательная работа мозга попала в самоотчет…

— О чем вы? — спросил Морозов. — Я не совсем понимаю.

Но биолог словно не услышал вопроса. Он продолжал размышлять вслух:

— В нормальных условиях не проявляется. Но вот — он отвергнут девушкой, и это плохо… это всегда очень плохо… Новая вспышка эмоционально-волевого напряжения… Ну да, это особенно сильно проявляется у человека замкнутого. Ваш друг — он склонен к меланхолии, так?

— Пожалуй, склонен немного… Лев Сергеич, вы думаете, что под напором эмоций в нем пробудилось… даже не знаю, как это назвать…

— Вы не знаете, как назвать, — кивнул Лавровский. Он поднялся порывисто и заходил по комнате, шлепая босыми ногами и оставляя мокрые следы. — Вот мы без конца исследуем ориентационные способности животных, ломаем себе голову над их бионическим моделированием, обрастаем горами приборов — один сложнее другого… И мы забыли, черт вас всех побери, что мы тоже живые! Человек не рождается с термометром под мышкой — термометр сидит у него внутри! Приходилось вам видеть змею?

— Змею? — растерянно переспросил Морозов.

— Да, змею, ту самую, которая в древности считалась символом мудрости. Так вот, змея ощущает изменение температуры на одну тысячную градуса, это давным-давно известно. Есть бабочки, которые воспринимают одну молекулу пахучего вещества на кубометр воздуха. Одну молекулу! Но человек был всем — и рыбой, и птицей, он и сейчас проходит все эти стадии в эмбриональном развитии. А родившись, немедленно хватается за приборы.

— Вы хотите сказать, что…

— Мы носим в себе великолепный природный аппарат для восприятия широчайшей информации об окружающем мире — и сами глушим его, ибо то, чем не пользуются, — атрофируется.

— Значит, по-вашему, у Володи пробудился инстинкт ориентации в пространстве, который дремлет у нас в подкорке? То, что изначально связывает человека с его предшественниками на Земле, со всякими там рыбами и змеями?

Лавровский живо обернулся к нему.

— Именно так! При особом возбуждении мозга инстинкт прорвался сквозь обычную, нормальную подавленность в сознание, в самоотчет. Ваш Володя — нарушитель гармонии, и это замечательно!

— Нет, — покачал головой Морозов. — Это ужасно. Володю тяготит ненормальность. Он страшно подавлен, я поэтому и попросил вас приехать. Лев Сергеич, надо что-то сделать, чтобы вывести его из депрессии.

Лавровский не ответил. Он стоял у окна, в которое упругими струями бил дождь. Сверкнула молния, ворчливо пророкотал гром.

— Я уверен, — сказал Лавровский, помолчав, — что емкость мозга вместит такой поток информации. Идемте к нему.

Он направился к двери.

— Лев Сергеич, — остановил его Морозов. — По-моему, вам надо обуться.

— Ах да, — сказал биолог.

Они спустились этажом ниже, вошли в Володину комнату. Тут было темно, Морозов отдернул шторы. Смятая постель, куртка, небрежно брошенная на стул, термос и нетронутая еда на подносе…