Неженка

Остановили её слёзы. Она реально испугалась его. Такая маленькая, нежная. В сердце непрошено вкралась теплота, и растеклась по всему телу, при воспоминании, о её зелёных глазах.

Ёпт!

Он знает её всего три дня. Вернее, сказать, не знает, а трахает. Но как трахает!

Так охуенно, ему никогда не было с бабой.

Ему в ней нравилось всё. И то, как она заглядывала ему в глаза, и как подчинялась его силе, и как краснела, когда он говорил ей пошлости, и то, как отдавалась ему. Кончала каждый раз! Не притворялась! Не играла в угоду ему! Кончала для него! Вместе с ним! Под ним! Так сладко стонала, и кричала его имя. Не коверкая и не уменьшая! Полное имя! И это было так охуенно. Такая горячая, и сама этого не понимает, что может творить. Стесняется его. До сих пор!

Он вернулся в спальню, и натянул на вздыбленный член презерватив. Лег рядом с Любой.

Она лежала спиной к нему, на боку. Красивый изгиб спины, переходил в прячущиеся под одеялом округлые ягодицы. Темные волосы разметались по подушке. Поза расслабленная, доверительная. Руки на груди. Дыхание ровное. В темноте, явно выделяется светлая атласная кожа. Торчит хрупкое плечико.

Матвей склонился над ней, и втянул сладкий аромат.

Бля! Как так можно торчат от одного запаха?

А он торчал. Он вдыхал его и пропускал через себя. Он не мог им надышаться, и поэтому склонился и лизнул бархатную кожу, потому что хотел ощутить и вкус. Волнующий, дурманящий, обжигающий губы, язык, раздирающий нёбо. Он прикусил её плечо, и тут же поцеловал. Она немного заворочалась, но не проснулась, и он двинулся ниже, скользнул губами по спине, касаясь своими шершавыми пальцами, нежной плоти. Вдыхая, распаляя себя, растягивая удовольствие. Потому что знал, что возьмет её, насади на свой член. Ворвётся в тесный жар. Растянет, и сомнёт. И поэтому оттягивал этот момент, разматывал внутри тягучее желание. Сдерживал себя, не давал всё испортить поспешностью.

Руки сжали её талию. Погладили мягкий живот. Хороша. Невыносимо хороша.

И горяча.

Заводится с пол оборота. От одного поцелуя уже горит. А ведь он собирался свалить ещё в новый год, вот только так и не смог отрываться от неё. До сих пор не может.

Он откинул одеяло и огладил ягодицы. Пышные, круглые, упругие. Кожа нежная. Он коснулся губами, потом прикусил, и снова поцеловал.

Аромат, какой здесь был аромат. Сосредоточение греха. Знойный, сладкий запах желания. Пальцы его раскрыли её складочки, пробежались, погладили. Член болезненно дёрнулся. Он знал, что там у неё рай. Его персональный похотливый рай. Между ног этой женщины, сокрыты все сокровища мира. Она сама как сокровище, как редкая жемчужина, драгоценность. Он погрузил в неё аккуратно палец, ощущая как там жарко и тесно, и застонал.

Вот как от неё оторваться?

Невозможно.

Люба заворочалась, и ахнула, ощутив его в себе.

— Матвей? — пролепетала она.

— Да Неженка, — отозвался он.

— Что… — её голос сник, когда он толкнул в неё второй палец, — а-ах! — только и вырвалось у неё.

Она выгнула бёдра, подставила ягодицы удобнее, и тихо застонала, когда он задвигал в ней рукой.

— Я разбудил тебя, чтобы убить своим членом, — усмехнулся Матвей, вытащил влажные пальцы, насадил на свой член, входя боком.

Задвигался, ощущая, то к чему так стремился. Тесноту, жар, влагу. И услышал её стоны, и его имя, которое она повторяла, двигая ему навстречу бёдра. Он обхватил её за талию, и вдалбливался, что есть сил.

— Моя, моя, Неженка! — сипел он, зарывшись носом у неё на спине.

— Твоя, твоя, — вторила она ему, выгибаясь и дрожа.

И от этих слов, просто сносило крышу.

Она признавала, что принадлежит ему. Отдавал себя добровольно. Позволяла делать с собой все, что он захочет. И он делал. Крутил её по-разному. Имел то сзади, то спереди. Насаживал на себя, или вдалбливался сверху. А она кричала и жмурилась от удовольствия, и кончала, сжимая его внутри. А он обнимал это податливое, теплое, мягкое тело, и понимал, что до неё он, по сути, и не трахался.

Когда в третий раз она кончила, извиваясь под ним, он прижал её к себе, и так и держал, пока она не заснула. Наблюдая, как разглаживаются её черты, выравнивается дыхание, сердце замедляется. Он аккуратно опустил её на кровать, и лёг рядом, зарывшись носом в её волосы, осознавая вдруг, что может так пролежать хоть всю вечность. И пронзенный этой мыслью, Матвей вдруг замер.

Какого хрена с ним происходит?

Как простая баба может так влиять на него? В чём тут дело?

Вот только смотреть спокойно не мог на неё. На то, как доверчиво лежит расслабленная в его объятиях, и на щеках ещё горит румянец. Как вздымается грудь, с расслабленными розовыми сосками. И изящные руки покоятся на его груди.

Бля! По ходу Холод попал.

* * *

Она зашла на кухню, вся взъерошенная, кутаясь в халат, и подозрительно посмотрела на него, стоящего возле плиты. Он повязал фартук на голое тело, только трусы надел, чтобы уж совсем не вгонять её в краску.

Решил приготовить ей завтрак. Хотелось Холоду сделать ей что-то приятное. Порадовать, чтобы улыбнулась.

— Ты готовишь? — удивилась Люба.

— Садись Неженка, сейчас накормлю своим фирменным блюдом, которое я освоил, после армии, когда жрать хотелось, но доширак не лез в горло.

Люба ожидаемо улыбнулась, и у Матвей в груди разлилось тепло.

— И что же не было никого, кто бы тебя накормил? — вопрос с подвохом, Матвей понимал это, и хитро взглянул на Любу.

— Вот где ты была Неженка, тогда? Почему столько лет я мучился голодом?

Она смущенно опустила глаза, прекрасно понимая, о каком голоде он говорит.

— Что за фирменное блюдо? — сменила она тему, и стянула расходящиеся полы халата.

— Сейчас увидишь, торопыга, — улыбнулся Матвей, и выложил на тарелку из скворчащей сковороды, толстый поджаренный хлеб.

Залез в холодильник и отыскал листья салата, сервировал блюдо, и поставил перед ней. А эта зараза не на еду смотрит, а руки его взглядом провожает, скользит по оголённой груди и сглатывает.

— Неженка, если ты не перестанешь, на меня так смотреть, я тебя оприходую прямо на этом столе, — он поднял её лицо за подбородок, чтобы насладиться закушенной губой, и покрасневшими щеками.

Он нежно заправил выбившиеся пряди ей за ухо.

— Ну, так может, позавтракаем, я старался, — воркует Матвей, рассматривая её лицо, и видит в глазах сожаление.

Бля! Она хочет его!

— Да конечно, — отвечает Люба, и поворачивается к столу.

Матвей делает глубокий вздох, и поворачивается за приборами. Потом садиться напротив и разрезает её тост. Из него тут же вытекает, желток, вперемешку с сыром.

— Пробуй! — кивает он, и Люба, недолго думая, уминает за обе щёки половинку тоста.

— М-м-м! Вкусно, — тянет она и облизывает пальчики.

Матвей удовлетворённо хмыкает и принимается за свою порцию.

Они, молча, едят, переглядываясь и жмурясь от удовольствия.

— Кстати, — говорит Матвей, — разбитую тарелку я выкинул, — намекая на вчерашнюю вспышку гнева.

Люба тупит глаза, и соскакивает со стула, наливает горячий кофе.

— Ты сам виноват, — наконец выдаёт она, ставя перед ним кружку, — и там ещё есть, если хочешь!

Да у Неженки есть коготки, и она их вонзает, но потом втягивает. Матвей ловит её, и обнимает за талию, прижимает к себе, зарывается носом в груди.

— Пойдёшь со мной на свидание? — спрашивает он.

Сам не знает, что на него нашло. Просто хочет, загладить вину за вчерашний косяк.