Незнакомцы
Шрифт:
Сэнди вытянула руку, словно желала зачерпнуть пригоршню этого сказочного света. Нед робко улыбался, Фэй тоже улыбалась, а Эрни по-детски вытаращил глаза и раскрыл рот.
— Луна! — проговорил он.
— Луна! — повторил за ним Доминик, не опуская растопыренных ладоней, на которых горели огненные круги.
На мгновение Джинджер показалось, что она на грани открытия. Черная завеса, окутавшая ее память, задрожала под напором рвущейся наружу истины и готова была лопнуть, обнажив тайну, скрытую под ней.
Но в следующий миг волшебный свет изменил оттенок, из молочно-белого став кроваво-красным, и вместе с этим их изумление и растущее блаженство сменились
Джинджер попятилась назад и уперлась спиной во входную дверь. В другом конце комнаты Сэнди Сарвер опустила руку и вцепилась в Неда, на лице которого улыбка обернулась злобным оскалом. Фэй и Эрни прижались к стойке.
Оглушительный трехкратный удар сотряс зависшую в комнате пурпурную тишину, и Джинджер даже подпрыгнула от удивления, когда он вскоре повторился. Звук явственно напоминал биение огромного сердца, с той только разницей, что к двум обычным ударам прибавлялся третий, послабее: «ЛАБ-ДАБ-ДАБ, ЛАБ-ДАБ-ДАБ, ЛАБ-ДАБ-ДАБ...» Она тотчас же догадалась, что именно о таком странном звуке говорил отец Вайцежик, когда рассказывал Доминику о необычайном происшествии в доме для священнослужителей при церкви Святой Бернадетты.
Но это было еще не все: Джинджер почувствовала, что уже слышала где-то этот же странный стук раньше, тогда же, когда впервые увидела такой же неземный свет, сперва серебристо-лунный, а затем кроваво-красный...
ЛАБ-ДАБ-ДАБ... ЛАБ-ДАБ-ДАБ...
Задрожали оконные рамы. Затряслись стены. Кровавое сияние и свет ламп замигали в такт сотрясавшим весь дом ударам.
ЛАБ-ДАБ-ДАБ... ЛАБ-ДАБ-ДАБ...
И снова Джинджер почувствовала, что приближается к потрясающей разгадке. С каждым новым ударом и мерцанием света глубоко похороненные воспоминания все сильнее давили на «Блокаду Азраила».
И программа блокады заработала: Джинджер начал обволакивать черный страх. У нее перехватило горло и подкосились ноги, все поблекло перед глазами, и она стала быстро погружаться в густую черноту.
Бежать или погибнуть.
Джинджер ухватилась обеими руками за дверные косяки, отчаянно пытаясь сохранить сознание и не поддаться засасывающей ее в темный омут стремнине страха. В отчаянии она бросила взгляд в окно, на бескрайнюю невадскую равнину, пасмурное зимнее небо, надеясь как-то отвлечься от вызвавшего приступ паники звука и магического свечения. Ужас и безумная паника стали настолько невыносимыми, что побег от них казался единственным спасением. Но она все-таки держалась за дверь, держалась крепко, из последних сил, дрожа и задыхаясь, но не столько от ужаса перед странными явлениями, свидетельницей которых она стала теперь, сколько боясь даже вспомнить о тех отдаленных событиях, которые стали причиной всех последовавших затем напастей. Она держалась, держалась, держалась, пока наконец удивительный стук не затих и не исчез красный свет, сменившись нормальным светом от рекламных щитов за окном и светильников в комнате, где воцарилась полная тишина.
Все сразу пришло в норму. Она избежала приступа автоматизма, впервые одержав над ним победу. Может быть, ее закалили выпавшие на ее долю за последние месяцы испытания. Может быть, ей помогли стены этого дома, где она обрела поддержку друзей и единомышленников. Но, как бы то ни было, теперь она уже не сомневалась, что сможет одолеть этот загадочный
недуг. Сковавшая ее память блокада давала все новые трещины. А страх перед встречей с правдой о событиях 6 июля уступил место боязни остаться в неведении.Все еще дрожа, Джинджер повернулась лицом к друзьям.
Брендан Кронин, шатаясь, подошел к дивану и плюхнулся на него, тоже не в силах унять дрожь во всем теле. Красные круги с его ладоней исчезли, как и у Доминика Корвейсиса.
— Правильно ли я понял, что именно такой свет по ночам наполняет вашу спальню? — спросил Брендана Эрик Блок.
— Да, — подтвердил Брендан. — Такое случалось уже дважды.
— Но вы сказали нам, что это был прекрасный свет, — всхлипнула Фэй.
— Верно, — подтвердил Нед, — вы говорили, что это был удивительный свет.
— Именно так, — кивнул Брендан. — Но лишь отчасти... А как только он начинал краснеть, мне становилось жутко. Но поначалу мне всегда было легко и радостно.
Зловещий багровый свет и странный стук нагнали на Джинджер такой ужас, что она совершенно забыла о живительном лунном свечении, которое наполнило ее трепетным предчувствием чуда.
Доминик обтер о рубашку руки и сказал:
— Той ночью случилось и хорошее, и дурное. Мы жаждемправды о том, что произошло тогда с нами. Но вместе с тем мы со страху готовы... готовы со страху...
— Наложить в штаны, — мрачно договорил за него Эрни. Джинджер заметила, что даже Сэнди Сарвер при этих ловах нахмурилась.
Жоржа Монтанелла похоронила бывшего мужа, Алана Райкоффа, в понедельник, в одиннадцать утра. Сквозь тяжелые серые тучи, зависшие над Лас-Вегасом, наконец пробилось солнце, и сотни золотистых солнечных зайчиков заиграли в окнах домов, запрыгали по лужам на асфальте кладбища, радуясь своей недолгой свободе и дразня набегающие с запада облака. Прощальные слова были произнесены, гроб опущен в могилу и засыпан землей, и пришедшие проститься с покойным начали расходиться, щурясь от неожиданно ярких лучей солнца.
Помимо Жоржи и Пола Райкоффа, отца Алана, прилетевшего из Флориды, на кладбище было только пять человек. Не пришли даже родители Жоржи. Своим поведением Алан обеспечил себе тихий уход из жизни. Очень похожий в некоторых отношениях на сына, Пол Райкофф во всем винил Жоржу, держался отчужденно и с каменным лицом отвернулся от нее, едва траурная церемония закончилась. Отъехав от кладбища не более чем на милю, Жоржа прижалась к обочине и, заглушив мотор, разрыдалась. Она плакала не из-за утраты Алана или его страданий, но исключительно из-за окончательного крушения всех надежд, с которыми она связывала их отношения, сгоревшей любви, несостоявшейся семьи, рухнувшей дружбы, потерянных лет и недостигнутых целей. Она не желала смерти Алана. Но теперь, когда он умер, поняла, что ей будет легче начать все сначала, жить так, как она сама этого хочет. И, осознав это, она не пришла в ярость и не почувствовала угрызений совести, ей просто стало грустно.
Накануне вечером она сказала Марси, что ее отец умер, умолчав, однако, о самоубийстве. Вообще-то Жоржа намеревалась поговорить с ней в присутствии психолога, доктора Каверли, но визит к нему пришлось отложить, поскольку Жоржа решила вместе с дочерью вылететь сегодня же в Элко. Марси восприняла новость на удивление спокойно, поплакала, но недолго: в семь лет она уже понимала, что такое смерть, но еще не осознавала ее суровую безвозвратность. К тому же для девочки отец умер еще год назад, когда ушел из семьи, так что она не испытывала особой печали.