Незваный гость

— Господин Старунов? — удивился Гриня. — Павел…

— Можно без отчества, — улыбнулся тот, фамильное сходство с приказным письмоводителем прослеживалось с полувзгляда. — Елизавета Афанасьевна в кабинете вас ожидает.

— Елизавета Афанасьевна? — шепнула я Волкову.

— Мадам Фараония. Елизавета Афанасьевна Квашнина.

Свистеть было неприлично, а то я б не удержалась. Боярский род Квашниных в такие дебри отечественной истории корнями уходит, что ой.

Фараония поднялась из-за стола при нашем появлении, тюрбана на ней не было, волосы забраны в тугой пучок, шелковое черное платье с воротником под горло, из украшений — гагатовая брошь и перстень на артритном пальце. Перстень старинный, фамильный, я даже на свой мельком глянула, чтоб сравнить. (Кстати, не забыть бы попросить Григория Ильича его снять.) Тоже плоский камень в золотой оплетке, только не сапфир, а рубин.

— Добрый день, господа, — проговорила женщина строго. — Прошу, садитесь.

Дам она не упомянула, но я все-таки села в одно из кресел. Грегори испустил феромонный эманирующий залп:

— Как же я рад вас здесь видеть, драгоценная… Елизавета Афанасьевна!

Вот как он это делает, а? Только что тетка неприступную крепость изображала и вот краснеет уже по-девчачьи, глазки даже строит.

— Ах, Григорий Ильич…

Нечувствительный к чарам заграничного джентльмена Старунов дернул со стола папочку.

— Извольте видеть, господин пристав: решением городского опекунского совета от сегодняшнего числа госпожа Квашнина назначена директором крыжовеньского сиротского приюта.

Он показал нам бумагу.

— Епархиальная канцелярия это назначение утвердила.

На втором документе даже чернила еще не просохли.

— Браво! — хлопнул Грегори в ладоши. — Примите поздравления, госпожа Квашнина.

Фараония посмотрела на меня. Приподняла брови, только сейчас заметив мундир, сказала ласково:

— Спасибо, Пашенька, теперь ступай, присмотри там за порядком. И вы, господин Волков, будьте любезны наедине дам оставить.

Старунов положил папку на стол и вышел, Гриня удалился следом. Помолчали. Под взглядом новой директрисы мне было неуютно.

— Сыскарь чародейского приказа Мокошь-града, — сообщила я, чтоб тишину нарушить, — надворный советник Евангелина Романовна Попович.

— Что ж ты меня, — запахло жженым сахаром, — не поздравляешь?

— Хотелось бы сперва узнать, зачем вам это надо.

— Сама как думаешь?

— Вы скажите.

Тетка вздохнула, поднялась, подошла к шкапчику. Когда я этот кабинет осматривала, за дверцами ничего там не было, теперь же Фараония достала графинчик и две рюмочки к нему, поставила на стол, вытащила притертую пробку, налила поровну вязкой рубиновой жидкости, одну рюмку поднесла мне.

— За нас, за баб.

Грех такой тост не поддержать, я выпила, охнула от горячей сладости в гортани. Пирожок с капустою бросился знакомиться с наливкой. Подружились, обратно не побегут.

— Знаешь, рыжая, — сказала Фараония, наливая по второй, — такой радости, которую я нынче утром испытала, услыхав, что Чикову в ее же доме прирезали, за всю жизнь у меня не было. Поганая радость, злорадная да бесчеловечная. Кухарка с базара новость принесла.

— За помин души Елены Николаевны, — предложила я. — Не чокаясь.

Выпили, перекрестились, хозяйка сызнова налила.

— А после подумала: поставят директрисою на освободившееся место какую-нибудь чиновную даму из жен приближенных Бобруйского, она сызнова детишек мордовать будет, потому что завод такой в городе нашем проклятом… Третья — за любовь.

Чокнулись, выпили.

— Я ведь богатая, Геля, — отставила Фараония пустую рюмку. — Родители померли, родни никакой не осталось, только связи кое-какие от батюшки. Ежели Гаврила Степанович лапы к моему приюту потянет, изыщу способы по его ручонкам хлопнуть. Вот и кликнула Пашку в помощь, он парень толковый, студент. Сели с ним в сани да поехали по адресам, к каждому из членов опекунского совета.

— А епархия?

— А что епархия? Люди божьи, их уговаривать даже не пришлось, тем более отец Пантелеймон из Змеевичского храма в Крыжовене оказался.

— Несказанная удача.

— Предзнаменование! — возразила тетка. — Что дело я задумала доброе и правильное.

— За грехи юности расплатиться желаете?

— И это тоже. Ежели я, истеричка дурная, невинные души погубила, теперь спасать должна.

Она смотрела на меня так жалобно, что в груди все сжалось. Перегнувшись через стол, я расцеловала влажные от слез щеки.

— Лучше вас на это место во всей Берендии человека не сыщется, Елизавета Афанасьевна.

— Еще по одной? — повеселела Фараония.

Уверенная, что на голодный желудок меня непременно развезет, я все же не отказалась. Мы пересели к низкому столику в обтянутые атласом кресла.

— Бобруйский — это полдела. — Язык уже заплетался, графинчик двоился. Или их действительно два? Нет, три. Экая у наливочки крепость. — Блатные персоны еще к вам непременно сунутся.

— Как сунутся, так и высунутся. Вот этими руками глину замешу…

Не дождавшись продолжения, я накрыла задремавшую Елизавету Афанасьевну пледом и вышла из кабинета.

— Ну что? — Волков говорил из туманного облака.

Туман руками не разгонялся, я махала, что ветряная мельница, а он все не уходил, целовал еще. То есть целовал как раз невидимый Гриня. Наверное. Скорее всего. В животе пирожок резвился в безбрежном озере наливки, нырял, плавал, барахтался.

— Сейчас стошнит, — предупредила я.

— Непременно следует повторить, — сказал невидимый Волков, — уже при других обстоятельствах. Пьяненькая рыжая идиотка, это просто прелестно.

Твердая рука сжала мой подбородок, в рот скользнул какой-то гладкий шарик, язык защипало мятно, ледяные иголочки побежали вниз по гортани, кольнули изнутри живот и грудь, в голове вспыхнул яркий бело-синий свет…

Я посмотрела на Грегори, он ухмыльнулся и многозначительно прикусил нижнюю губу.

— Конкретно эта «рыжая идиотка» была обидной.

— Прости.

— После сквитаемся. Что за зелье?

Волков опустил в карман жестянку.

— Действенное.

— Это я уже ощутила. — Голова была свежей, будто после глубокого многочасового сна. — Спасибо. Вот и сквитались, пилюлька волшебная за обзывательство.

Мы стояли в оконной нише за шторами. Выглянув наружу, я предложила:

— Можем уходить. Новая директриса и без нас со всем справится. Я только с Мишкой и Костиком попрощаюсь.