Нидерландская революция

Еще до своего прибытия на север принц Оранский заявил, что он будет управлять лишь в согласии с генеральными штатами Голландии, и, само собою разумеется, он не мог поступить иначе. Но это обещание, которое должно было лишний раз подчеркнуть для всех разницу между его политикой и политикой герцога Альбы, в то же время поставило его перед серьезными затруднениями. Он отнюдь не желал, как мы уже указывали, жертвовать своими планами на будущее ради особых интересов одной только территории. Его целью оставалось освобождение Нидерландов в целом. Он находился, в основном, в том же положении к голландским штатам, в каком некогда были бургундские герцоги по отношению к штатам своих различных провинций. Его политика единства (g'en'eralit'e) и их политика партикуляризма должны были во многих случаях прийти в столкновение. И эти конфликты были тем более неизбежны, что он не мог, как это сделал бы законный государь, потребовать повиновения, основываясь на своем «законном праве». В первое время ему нужны были (изумительная гибкость, необычайное терпение и исключительная ловкость, чтобы сохранить недостаточно определенный авторитет революционного штатгальтера. Лишь с течением времени он сумел добиться безоговорочного признания, сделавшись совершенно необходимым. В октябре 1574 г. ему достаточно было заявить штатам о своем желании подать в отставку, чтобы они стали умолять его остаться на посту правителя. А 20 июля 1575 г. он добился, наконец, объявления себя «главой и повелителем в отношении всего, что касалось охраны и защиты страны». Созданный в помощь ему «земский совет» (Landraad) освободил его кроме того до некоторой степени от постоянного контроля штатов.

К тому же неполнота его власти компенсировалась его Популярностью, и он ревниво оберегал ее. Он старался выказывать добродушие и непринужденность, снискавшие ему симпатии тех городских патрициев, которые пользовались преобладающим влиянием во всей Голландии, без которых он ничего не в состоянии был бы сделать. «Он умеет с ними разговаривать, поддерживать беседу, выпить с ними и разговором склонить их к тому, чего он хочет» [315] . Он приглашал разных людей к своему столу, где рассаживались без соблюдения рангов. Несмотря на то, что он разговаривал со своим окружением исключительно по-французски, он при общении с народом пользовался только национальным языком. Он старался оказывать внимание даже самым бедным слоям населения. Нередко он останавливал на улице простых ремесленников и заговаривал с ними [316] . Благодаря этому он вскоре стал идолом широких масс населения, и их любовь стала самой серьезной опорой его влияния. Даже католики и роялисты восхищались его гуманностью. Перед сдачей Миддельбурга в 1574 г. ожидали, что он прикажет вырезать испанский гарнизон или по крайней мере велит казнить командира его, старого полковника Мондрагона. Но, взяв город, он всех поразил своей мягкостью. Мондрагон «распространялся обо всем этом с величайшей похвалой» [317] . «В том же году, захватив замок одной владетельной особы, некой Вреденбург, он отпустил ее вместе с ее дочерьми на свободу, заявив, что он «ведет войну не с дамами, а с испанцами и их пособниками» [318] . Он требовал от солдат строжайшей дисциплины, приказывал вешать офицеров-грабителей, и при образцовом порядке, царившем среди его войск, еще более бросались в глаза непорядки в королевской армии.

315

Grom van Prinsterer, Archives de la maison d'Orange, t. VII, p. 98.

316

M. Brosch, Don Juan d5 Austria in den Niederlanden, «Mittheilungen des fnstituts fur Oesterreichische Geschichtsforschung», Bd. XXI, 1900, S. 470.

317

Piot, Correspondance de Granvelle, t. V, p. 47.

318

Ibid., p. 80.

Он сумел заблаговременно удалить из своего окружения фанатиков вроде Датена или кровожадных вояк вроде Люмэ. Вго ближайшие помощники представляли избранную группу людей, отличавшихся ясным умом, прекрасным уменьем вести дела и полемическим талантом. В 1574 г. Рекесенс вынужден был признать, что лучшие умы страны были на стороне принца Оранского. Морильон же с своей стороны заявил, что «он (принц Оранский) слишком тонок для нашей лавочки» [319] .

Эти доверенные люди были иностранцами для Голландии, и на это не переставали жаловаться. Это были либо брабантцы вроде Марникса или Юниуса, либо французы вроде Луазелера и Виллье, а впоследствии Ла Ну, Дюплесси-Морнэ, Дюжона и Ланге. Впрочем, все они были кальвинисты. Изгнанные из Нидерландов герцогом Альбой или из Франции ужасами Варфоломеевской ночи, они работали на севере над созданием того протестантского государства, которое стало неосуществимым у них на родине. Благодаря их вмешательству борьба между Испанией и Голландией приняла характер борьбы между двумя диаметрально противоположными политико-религиозными концепциями: монархическим абсолютизмом и государственной религией, с одной стороны, и республикой и свободой совести — с другой.

319

Ibid., p. 146.

II

Перестав опасаться Франции после Варфоломеевской ночи и взятия Монса, герцог Альба мог теперь направить все свои войска на подавление восставших на севере. Несмотря на позднее время года, он решил действовать немедленно; Его армия, достигшая теперь цифры в 40 тыс. чел., давала ему возможность нанести решительный удар. Ему нужны были короткая кампания, молниеносные успехи и самая суровая расправа с восставшими. Действительно, он не смотрел, да и не мог смотреть на них, как на равноправную воюющую сторону. Они были для него изменниками, недостойными никакого снисхождения, поставившими себя вне всяких военных законов. Больше чем когда-либо он рассчитывал теперь на террор, который один только способен отвратить народ от новых попыток к восстанию.

2 октября 1572 г. его войска вступили в Мехельн. Все подозрительные люди бежали; остались одни лишь католики. Но это неважно: город открыл свои ворота принцу Оранскому, поэтому он должен был поплатиться теперь за свое преступление. Кроме того это был великолепный случай удовлетворить испанцев, которые давно уже ждали разрешения разграбить какой-нибудь город, «чтобы напугать другие». А когда им указывали, что «это не принесет любви их народу», то они спрашивали: «а зачем нам быть любимыми?» Настал момент доставить им удовольствие, и герцог отдал им на 3 дня на разграбление Мехельн. «Это был самый жестокий и бесчеловечный погром, какой только знало наше время». Не пощадили" даже церквей и монастырей. На многих улицах ходили но колено, «в перьях из перин, распоротых, чтобы спрятать в них добычу… Когда солдаты ушли, найдено было свыше 100 трупов, спрятанных под вязанками хвороста и в других укромных местах; эти люди умерли от пыток» [320] которым их подвергали.

320

Piot, Correspondance de Granvelle, t. IV, p. 456, 457.

Из Мехельна армия направилась в Гельдерн, Альба устроил свою ставку в Нимвегене и поручил руководство военными операциями своему сыну дону Фадрику. 12 ноября он появился под стенами Зютфена. После четырехдневного артиллерийского обстрела крепостные валы были взяты штурмом. Герцог приказал «не оставить в живых ни одного человека и даже поджечь некоторые части города, так как он помнил, что благодаря пожару Дюрена император (Карл V) завоевал в течение одного дня весь Гельдерн» [321] . Его приказ был выполнен в точности. Гарнизон и значительная часть городского населения были беспощадно перебиты. Солдаты, подражая свирепости Люмэ, хотели отомстить за пытки монахов из Горкума. Многие из гёзов и гугенотов, находившихся среди защитников этого пункта, были повешены за ноги.

321

Gachard, Correspondance de Philippe II, t. II, p. 295..

Альба с самого начала мог поздравить себя со своей тактикой. При известии о расправе в Зютфене граф ван ден Берг эвакуировал Гельдерн, а граф Шаумбург, другой шурин принца Оранского, отступил из Фрисландии в Германию. Ряд небольших гельдернских городов — Зволле, Кампен, Гардервик, Гаттем, Амерсфорт — сдались без боя. Но главные силы восставших сосредоточены были в Голландии. В этом тотчас же убедились, как только подошли к границе этой страны. Нарден, «которого никто не захотел бы защищать, настолько он был слаб» [322] , встретил дон Фадрика пушечным огнем. Поэтому можно было «с соизволения господня» воздать жителям его заслуженное ими наказание. Ни один из них не остался в живых, сам же городок был предан сожжению. Вслед за этим войска направились по обледенелым полям к Амстердаму, остававшемуся все время верным королю, а отсюда к Гарлему. Против всякого ожидания он оказался готовым к защите.

322

Ibid., t. V, p. 301.

На этот раз войска Альбы находились перед довольно значительным пунктом, и надо было приступить к правильной осаде среди зимы, с армией, утомленной и значительно сократившейся, так как в тылу пришлось оставить отряды для охраны коммуникационных линий. Таким образом только что преподанные «уроки» оказались ни к чему. Они только пожалуй сделали сопротивление врага еще более упорным. Для блокады Гарлема, омываемого водами глубокого залива, нужен был бы флот. Но «не нашлось ни одного человека, который захотел бы нести морскую службу: все матросы были заодно с восставшими» [323] . Неблагоприятная погода еще более осложняла трудности военных операций. Болезни косили солдатскую массу. Еженедельно умирало от 30 до 40 валлонов, потери же испанцев были еще более значительны. Несмотря на все свое мужество, осаждавшие не подвигались ни на шаг вперед. Защитники города вели себя, «как настоящие солдаты», и их инженеры творили «неслыханные вещи… Никогда не видели столь отлично защищенного пункта» [324] . Герцог должен был признаться королю, что «это самая кровавая война, какой давно уже не было» [325] , и умолял его прислать ему подкрепления. Очевидно он совершенно растерялся и больше не помышлял уже о Дюрене. «Если бы, — писал он, — это была война против какого-нибудь другого государя, то она давно была бы уже окончена, но рост числа этих изменников — это настоящее чудо». «Особенно, — продолжает он, — сбивает меня с толку, когда я вижу, с каким трудом вы, ваше величество, достаете новые подкрепления и с какой легкостью люди отдают свою жизнь и свое имущество в распоряжение этих мятежников» [326] . Но герцог упорно стоял на своем, и его войска, разгоряченные надеждой на грабеж, дошли до такого ожесточения, что если бы отдан был приказ о снятии осады, они неминуемо взбунтовались бы. Они успешно отбивали все попытки наступления принца Оранского на их позиции. В конце концов голод восторжествовал над героизмом гарнизона, и 12 июля 1573 г. город сдался на милость победителя.

323

Ibid., p. 306. 

324

Gachard, Correspondance de Philippe II, t. II, p. 807.

325

Ibid., p. 305.

326

Ibid., p. 854, 357.

На этот раз Альба захотел показать народу пример королевского милосердия. Поэтому он расстрелял всех французских, валлонских и английских солдат в количестве 2 300, находившихся в городе, но в отношении городского населения ограничился 5 или 6 казнями и контрибуцией в 100 тыс. экю, которые были розданы войскам. После этого акта великодушия он распространил по Голландии прокламацию, обещавшую амнистию всем городам, которые вернутся к повиновению. «При наличии таких сил, — писал он серьезно Филиппу II, — вы можете теперь, ваше величество, проявить милосердие, и за это вам будут благодарны, между тем как, если бы вы сделали это в другое время, это только воодушевило бы восставших, сделав их более требовательными» [327] . Но на манифест герцога никто не откликнулся. Несмотря на смятение, охватившее многих восставших; решимость их вождей и в особенности непреклонная твердость принца Оранского предотвратили переход их на сторону врага. Кроме того нависшая над ними опасность вскоре исчезла. 29 июля разразился первый из тех бунтов, которые впоследствии так часто парализовали усилия приверженцев короля.

327

Ibid., p. 393.

С самого же начала похода Альба, будучи стеснен в денежных средствах, предоставлял своим солдатам возможность вознаграждать себя за невыплаченное жалованье грабежом и мародерством. Вследствие этого дисциплина в его армии резко пошатнулась. После взятия Гарлема старые испанские отряды избрали «электо» (electo) и отказались двигаться дальше, пока им не заплатят жалованья. Когда 12 августа восстановился порядок, вести наступление на Энкгейзен, как это намечалось по предварительному плану, было уже поздно, и пришлось ограничиться осадой Алькмара. В случае сопротивления решено было не оставить в живых ни одной души. Действительно, герцог в этом отношении вернулся к своей обычной тактике. «Так как урок Гарлема не принес никакой пользы, — заявил он, — то, быть может, жестокость произведет на другие города более сильное впечатление» [328] . Тем не менее Алькмар оборонялся и даже так успешно, что дон Фадрик не смог завладеть им до зимних наводнений и 8 октября должен был решиться снять осаду. А через 4 дня флот повстанцев нанес решительное поражение в Зюйдерзее флоту графа де Вуссю, причем сам граф попал в плен. В довершение всех несчастий и в Зеландии дела обстояли не лучше. Все более туго затягивалась петля вокруг королевских войск, защищавших Миддельбург. 1 августа они потеряли городскую гавань Раммекенс, а 16-го один французский военачальник завладел от имени принца Оранского Гертрейденбергом.

328

Gachard, Correspondance de Philippe II, t. II, p. 102.

Покуда Альба оставался победителем, король все время одобрял поведение своего наместника, но когда на герцога, после стольких его уверений в успехах, обрушились тяжкие неудачи, доверие короля было в конце концов поколеблено. Он знал, что Медина Челн открыто осуждал действия своего сотоварища [329] . Нидерландские епископы обращались к нему с почтительными жалобами на произвол правителя. Но особенно пугали его колоссальные расходы, которых требовала война [330] . Известия о поражениях его войск приводили его в сильнейшее раздражение и заставили его сбросить маску бесстрастна. К величайшему изумлению окружающих он швырнул в огонь письма, извещавшие о потерях, понесенных при осаде Гарлема [331] . И вот, никому ничего не говоря, он решил 30 января 1573 г. послать во Фландрию правителя миланского герцогства дон Луи Рекесенса. По своему обыкновению он долго колебался, прежде чем решиться действовать. Несомненно он еще надеялся на какой-нибудь военный успех, который мог бы изменить, его планы. Только 15 октября он известил о своем решении герцога Альбу. «Я отлично вижу, — писал он, — что дела зашли в совершенный тупик и надо подумать о том, чтобы исправить их какими угодно средствами, в особенности, когда мы так стеснены в деньгах, что не можем сдвинуться с места. Но все же я никогда не соглашусь на какие-либо меры, несовместимые с нашей святой католической верой и моим королевским авторитетом, даже если бы я должен был потерять из-за этого Нидерланды» [332] . Рекесенс прибыл в Брюссель 1–7 ноября 1573 г. 29 ноября, в тот самый день, когда герцог Альба 7 лет назад получил приказ отправиться на север, он передал теперь свои полномочия Рекесенсу. 18 декабря он уехал в Испанию…

329

Медина был снят со своего поста правителя 28 июля 1578 г.; 6 октября он покинул Нидерланды.

330

С февраля 1567 г. по февраль 1572 г. из Испании было прислано 8 млн. флоринов. Piot, Correspondance de GranvelJe, t. IV, p. 595; Bussemaker, De afscheiding der waalsche gewesten, Bd. I, Harlem 1895, S. 30. Чтобы составить себе представление о военных расходах, см. «R'egistre de Fr. Lixaldius, tr'esorier g'en'eral de l'arm'ee espagnole de 1567, `a 1576», 'ed. F. Rachfahl, Bruxelles 1902.

331

Gachard, La Biblioth`eque Nationale, t. II, p. 422.

332

Gachard, Correspondance de Philippe II, t. II, p. 415.