Нидерландская революция

Маргарита несомненно беседовала по этому поводу с Филиппом, которого она навестила в марте 1557 г. в Англии, и поездка Октавио в Брюссель в 1559 г. безусловно также была с этим связана. Впрочем, ни она, ни он ничего не добились. Но возможно, что вопрос о Пьяченце сыграл известную роль в решении Филиппа назначить Маргариту правительницей Нидерландов. Он несомненно рассчитывал на то, что надежда получить когда-нибудь назад этот город должна будет побудить ее беспрекословно подчиняться его воле [40] так как прежде всего он озабочен был тем, чтобы оставить в Брюсселе послушного исполнителя своих планов… Уступить желаниям императора Фердинанда, добивавшегося штатгальтерского поста где-нибудь в Бургундии для одного из своих сыновей, значило бы во вред Испании снова укрепить очень слабые узы, все еще связывавшие Германию с Нидерландами. Нечего было также и думать о назначении правительницей герцогини Христины Лотарингской, как того желали представители высшей нидерландской знати. Действительно, помимо того, что эта принцесса, дочери которой как раз тогда было сделано предложение принцем Оранским, несомненно подпала бы под влияние высшей нидерландской аристократии, ее притязания на Скандинавское королевство в качестве наследницы свергнутого с престола датского короля Христиана II могли во всякое время вызвать опасные осложнения, — не говоря уже, наконец, о франкофильской ориентации ее сына герцога Карла Лотарингского. В пользу назначения Маргариты говорило, напротив, все. Король не только имел полнейшую власть над ней, но ее нидерландское происхождение и кровь Карла V, струившаяся в ее жилах, казалось, должны были снискать ей расположение провинций.

40

Rachfahl, Margaretha von Parma…, S. 119 ff. Автор с большой убедительностью подчеркивает, какое важное значение имел вопрос о Пьяченце во взаимоотношениях Маргариты и Филиппа II.

Но последним пришлось увидеть в своей новой правительнице не бельгийку, а итальянку. Она так основательно забыла уроки своего детства, что даже разучилась писать по-французски, зато она по крайней мере бегло говорила на этом языке. И этого было достаточно, чтобы Филипп II заявил генеральным штатам, что она знает «языки страны», хотя она совершенно не знала фламандского. На портрете Челло, относящемся по всей вероятности ко времени назначения ее правительницей [41] , она изображена здоровой и крепкой, довольно красивой женщиной, с рыжими волосами и светлым цветом лица, напоминающим о ее фламандском происхождении. Взгляд ее лишен ума, если не мягкости, и весь ее внешний облик свидетельствует об известной грубости и вульгарности, плохо вяжущимися с элегантностью ее костюма. По той манере, с какой герцогиня держит в своих крепких руках удила лошади, видно, что она была лихой наездницей, пока ей позволяли это все учащавшиеся припадки подагры, которыми она страдала, как и ее отец, и которые ее сравнительно рано состарили. Впрочем, как и большинство членов ее рода, она обладала огромной работоспособностью и смело взялась за государственные дела. Но она не обнаружила ни энергии ни политических способностей обоих обеих великих предшественниц — Маргариты Австрийской и Марии Венгерской — и не проявила также на службе у короля той безграничной преданности, которой проникнуты были они обе в силу своего габсбургского династического чувства.

41

В Брюссельском королевском музее (старинные портреты, № 411); см. другой портрет ее в «J ahrbuch der Kunsthistorischen Sammlungen des allerhohchsten Kaiserhauses», Bd. XVII, Wien 1896, S. 266, на котором она изображена в более молодом возрасте. В Венском императорском музее имеется еще другой портрет герцогини в зрелом возрасте работы Антонио Моро.

Роль, отведенная ей Филиппом, строго ограничивала ее независимость. И хотя в грамотах о ее назначении ей предоставлялось управление Нидерландами «совершенно на тех же основаниях, как если бы мы делали и могли бы это делать своей собственной персоной сами», но одновременно в секретных инструкциях ей было приказано во всех важнейших вопросах советоваться с Гранвеллой, председателем тайного совета Виглиусом и главой финансового ведомства Берлемоном [42] .

Из этих трех лиц, которые были приставлены к ней в качестве «консульты» [43] , два последних были лишь хорошими чиновниками, и только один Гранвелла должен был быть ее по лиги веским руководителем. Пользуясь полнейшим доверием короля — как за услуги, оказанные династии, так и за свою, вполне заслуженную, репутацию очень искусного политика, — Гранвелла являлся представителем короля при правительнице. Он был не министром Маргариты, а министром Филиппа II, который через него контролировал все действия брюссельского правительства. Он вел оживленную переписку с Мадридом через голову герцогини, одобряя или критикуя «ее высочество» и внушая Филиппу, какие меры надо заставить ее принять. В действительности подлинным правителем Нидерландов был Гранвелла. Правительница же находилась здесь лишь для формы, чтобы скрыть от жителей страны непосредственное вмешательство Испании; она пользовалась лишь видимостью власти. Совершенно так же, как и в деле подавления ереси, с первого взгляда казалось, что ничего не изменилось в политической организации страны. Подобно тому, как Филипп не изменил указов своего отца, направленных против протестантов, точно так же он официально не лишил Маргариту той власти, которой пользовалась Мария Венгерская. Но в обоих случаях секретные предписания ослабляли значение официально применяемых мер. И подобно тому как инструкции короля судебным советам значительно усиливали строгость указов против еретиков, точно так же на основании его секретных предписаний Маргарита Пармская подчинена была Гранвелле. Таким образом здесь опять-таки налицо была та политика притворства и утаиваний, которая тайком отнимала то, что публично обещала, и, не решаясь идти наперекор общественному мнению, пыталась обмануть его мнимыми уступками; в результате всего этого она сеяла во всех сердцах неискоренимое недоверие и вызывала обвинения в неискренности даже тогда, когда она была искренней.

42

Gachard, Correspondance de Philippe II, t. I, p. 465, 469.

43

Характер «консульты» (consulta) прекрасно соответствовал осторожной и хитрой политике Филиппа в этот период. Он не решался открыто изменить систему управления, но в то же время старался придать механизму его другое направление. Внешне государственная организация оставалась такой же, какой она была до этого, в действительности же Филипп пытался испанизировать ее. Точно так же Филипп действовал и в отношении указов Карла У о ереси: сохраняя букву этих законов, он стремился изменить их смысл.

^{Гранвелла (картина А. Моро)}

Характерным образчиком, применения этой системы было то, что всемогущий Гранвелла не получил никакого особого поста. Официально он был только членом государственного совета. Родившемуся 20 августа 1517 г. в Орнане, во Франш-Контэ, Гранвелле исполнилось в это время 42 года — возраст полной духовной зрелости. Благодаря влиянию своего отца, знаменитого министра при Карле V, он был назначен в 1538 г. аррасским епископом. Его отец воспитал его для службы дому Габсбургов. В 1550 г. он занял место отца в тайном совете при императоре и после отречения последнего сохранил тот же пост при Филиппе II. Если его и нельзя было назвать гениальным человеком, то все же надо во всяком случае признать, что никто в XVI в. не знал лучше его пружин европейской дипломатии и не умел искуснее его маневрировать. Это был вполне законченный тип тех министров эпохи абсолютизма, которые смешивают понятия государя и государства, интересы государя и интересы его подданных, достояние государя и достояние народа, личное величие государя и национальное величие. Это усугублялось еще тем, что Гранвелла как уроженец Франш-Контэ был одинаково чужд как Испании, так и Италии и Нидерландам. Он всегда интересовался монархией лишь постольку, поскольку это касалось личности самого монарха. В Брюсселе, точно так же как позднее в Неаполе или в Мадриде, он не питал ни малейшего расположения к народу, среди которого он жил. Его подлинной родиной был двор, и его преданность государю заменяла ему патриотизм [44] . Этим объясняется и та ненависть, которую он вызвал к себе во всех 17 провинциях, и то презрительное равнодушие, с которым он относился к ней. Своей непопулярностью он обязан был лишь своей ревностной службе королю, и он совершенно искренне мот считать себя жертвой долга. Действительно, по природе своей он не был ни фанатиком [45] , ни насильником, ни злодеем, и вопреки наветам, распространявшимся его врагами, не подлежит никакому сомнению, что он не подстрекал Филиппа II к его суровым мероприятиям и не хотел ни вводить в Нидерландах испанскую инквизицию, ни приводить нидерландцев к повиновению силой [46] . В частной жизни это был придворный прелат, т. е. любезный и тонко образованный светский человек, с непринужденными манерами, галантные похождения которого не раз служили темой скандальной хроники. В Неаполе в 1573 г., т. е. когда ему было около 60 лет, Гранвелла соперничал еще с Дон Хуаном, добиваясь благосклонности одной модной красавицы [47] . Великолепная вилла, которую он приказал выстроить себе в окрестностях Брюсселя, в Фонтенэ, и которая долгое время считалась одной из главных достопримечательностей Нидерландов, красноречиво свидетельствовала о его художественном вкусе и пристрастии к роскоши [48] . Достаточно просмотреть его переписку, чтобы убедиться, что в разгар самых спешных дел или в самые критические минуты он не упускал случая приобрести какие-нибудь греческие рукописи и медали. Но отличаясь ненасытной жаждой к высоким чинам и прирожденным властолюбием, он был верным слугой абсолютизма как из принципа, так и из корыстных побуждений и личной склонности. С первого же момента он не мог скрыть своей неприязни к нидерландским вольностям и особенно к привилегиям той высшей знати, которая не стеснялась в выражениях по адресу короля, а его самого считала обыкновенным выскочкой.

44

В 1567 г. он писал: «Я довольствуюсь тем, что живу с моим повелителем в добрых отношениях. Я настолько же не фламандец, как и не итальянец: я космополит, и мой символ веры состоит в том, чтобы заботиться о преуспеянии моих собственных дел и заниматься делами моего повелителя и народа в той мере, в какой это требуется, но не более». Gossart, L''Etablissement du r'egime…, p. 40.

45

В 1558 г. он, несмотря на настояния папы, был против официального осуждения сочинений Эразма. Gossart, Un livre d'Erasme r'eprouv'e par l'uliiversit'e de Louvain, «Bulletin de l'Acad'emie royale de Belgique», Classe de lettres, 1902, p. 438.

46

Gachard, Correspondance de Philippe II, t. I, p. CLXIX. Впоследствии, в разгаре борьбы, он действительно подстрекал короля к насильственным мероприятиям. Он был одним из тех, которые советовали Филиппу назначить дену за голову принца Оранского.

47

Gachard, 'Etudes sur don Juan d'Autriche, «Bulletin de l'Acad'emie royale de Belgique», 2-`eme s'erie, t. XXVII, 1869, p. 547.

48

Marx, Studien zur Geschichte des Niedeiiandischen Aufstandes S. 469.

Оба помощника Гранвеллы в «консульте» играли лишь роль простых статистов. Первый из них, фрисландец Виглиус, родившийся в 1507 г., принадлежал к тому кругу гуманистов, которые, достигнув зрелости как раз в период «плакатов» против ереси, не осмелились открыто признать себя сторонниками взглядов Эразма Роттердамского и предпочли уйти в науку. Как и многие другие, он сначала путешествовал за границей, читал лекции по праву в Бурже и в Падуе и открыл и опубликовал в Венеции сделанную Феофилом обработку юстиниановых «Институций». Его слава стяжала ему внимание императора Карла V и Марии Венгерской, назначивших его в 1541 г. членом нидерландского тайного совета, председателем которого он стал в 1549 г. Это был отнюдь не государственный деятель, а прекрасный юрист, опытный в делах, очень знающий и методичный и как хороший знаток и сторонник римского права искренне убежденный в законности абсолютной власти. Впрочем, у него была слабость к деньгам [49] , теплым местечкам и синекурам как для себя, так и для своих племянников, но при всем том он был в общем честным и добродушным человеком, сохранившим со времен своей молодости некоторый запас религиозной веротерпимости, которая навлекла на него впоследствии со стороны испанцев подозрения в ереси.

49

Gachard, Correspondance de Philippe II, t. I, p. 350.

Столь же алчный, как и он, глава финансового ведомства Карл Берлемон, барон Гиержский, Первезский и Боренский, зато лишен был всяких политических талантов. Но осыпанный милостями Карла V и назначенный Филиппом II рыцарем ордена Золотого руна, он тесно связал свои интересы с интересами короля, а большего от него и не требовалось.

Три остальных члена государственного совета составляли по отношению к Гранвелле и его двум приспешникам антимонархическую оппозицию, или — что было в царствование Филиппа одним и тем же—национальную и антииспанскую оппозицию. Одним из этих трех членов был сир Филипп Ставело Глажон — второразрядная личность, запутавшийся в долгах и вынужденный бежать из Нидерландов в 1563 г., чтобы спастись от преследований своих кредиторов. По сравнению с двумя другими своими соратниками он — был простым статистом, так что в свете его ничтожества они еще больше выделялись.

Родившийся в 1522 г. в замке Ла Гамед в Генегау граф Ламораль Эгмонт, которому» исполнилось в это время 37 лет, был самым блестящим и самым популярным представителем высшей нидерландской аристократии. Его род, разбогатевший при бургундских герцогах, принадлежал к самой старинной голландской знати и гордился своим происхождением от легендарных королей Фрисландии [50] . Его дед Иоанн III был в течение 32 лет штатгальтером Голландии и Зеландии; его дядя Филипп, его отец Иоанн IV, его брат Карл погибли на службе императора — Два первых в Италии, а третий в Карфагене, при возвращении из похода на Алжир. Он искони пользовался неизменным расположением Карла V и платил ему за это безграничной преданностью. В 1541 г. он вместе с своим братом принимал участие в походе в Африку, сражался в 1542 г. против Ван Россема, участвовал в 1543 г. во взятии Дюрена, в кампании 1552 г. и в осаде Меца. Рыцарь ордена Золотого руна и камергер императора, он был в 1554 г. членом делегации, которой поручено было просить для Филиппа II руки Марии Тюдор, и именно он сочетался с королевой браком per procurationem — в качестве заместителя испанского инфанта. Спустя 3 года его блестящая смелость сыграла немалую роль при победе у Сен-Кантена; под его началом была одержана в 1558 г. победа при Гравелине. Эта блестящая служебная карьера сочеталась с исключительным общественным положением, благодаря которому он не знал себе равных. Он владел в Голландии огромными польдерами; ему же принадлежали во Фландрии княжество Гавер и индустриальный город Архмантьер. Когда он в 1544 г. женился на Сабине, дочери рейнского пфальцграфа Иоанна, Карл V и его брат Фердинанд придали его свадьбе особый блеск своим присутствием. Филипп II назначил его в 1559 г. штатгальтером Фландрии и Артуа. В дополнение ко всему этому он обладал всеми качествами, необходимыми для популярности; он был прямодушен, откровенен, щедр и великодушен и, несмотря на то, что у него было 13 детей, вел свой дом на такую широкую ногу, что совершенно затмил самых богатых вельмож страны. Жизнерадостный, гордый своей славой и симпатиями, которые он снискал себе среди окружающих, он откровенно и наивно выставлял напоказ свое тщеславие и свое честолюбие [51] . Он самонадеянно считал, что оказал королю достаточно услуг, чтобы занимать первое место в его совете. Это не был ни дипломат, ни политик, а импульсивный, находящийся всецело во власти минуты человек, неспособный к действиям, требующим зрелого размышления; словом, это был человек незаменимый, чтобы поднять и увлечь за собой массы, но неспособный руководить ими, отступавший в решительный момент перед ответственностью, которую он не решался взять на себя.

50

Chronique des seigneurs et comtes d'Egmont, «Bulletin de la Commission royale d'Histoire», 2-`eme s'erie, t. IX, 1857, p. 13 etc.

51

Гранвелла, называл его «amigo de humo» («любителем фимиама»). Weiss, Papiers d''Elat de Granvelle, t. VII, p. 135.

Разительной противоположностью его был принц Оранский. Хотя он совершенно не обладал привлекательными качествами графа Эгмонта, зато он во много раз превосходил его силой ума и характера. Игра случая привела в Нидерланды этого человека, которому суждено было сыграть здесь столь решающую роль [52] . Старший сын графа Вильгельма I Нассау-Диленбургского, которому предстояло вступить в управление немецкими владениями своего рода, он был ребенком всего И лет, когда внезапная смерть его кузена Рене Нассауского неожиданно изменила всю предстоявшую ему жизненную карьеру. Этот Рене принадлежал к той ветви Нассауского дома, которой благодаря женитьбе графа Энгельберта I (умер в 1443 г.) на богатой наследнице рода Поланенов (1403) достались обширные брабантские сеньориальные владения Бреда и Гертрейдснберг (в Голландии). Иоанн IV, сын Энгельберта (умер в 1475 г.), играл значительную роль при бургундском дворе. Его старший сын граф Энгельберт II отличился своей преданностью Карлу Смелому и Максимилиану. Филипп Красивый, уезжая в 1501 г. в Испанию, назначил его правителем бургундских провинций. Он умер в 1504 г., не оставив потомства и наметив своим наследником своего племянника и воспитанника Генриха, который вскоре приобрел исключительное влияние при дворе. Генрих Нассауский, «граф Нансо» французских военных песен, был одним из наставников Карла V, а впоследствии одним из лучших его полководцев. Он женился сначала на Франсуазе Савойской, затем на Клодине Шалонской, принцессе Оранской и, наконец, по сватовству императора — на донне Менсии Мендоза, маркизе Зенетт. Его сын от второй жены, Рене, сделался в 1530 г., по завещанию своего дяди с материнской стороны Филибера Шалонского, принцем Оранским, а после смерти своего отца, в 1538 г., — самым крупным нидерландским вельможей. Он был штатгальтером Голландии, Зеландии, Утрехта, Фрисландии и Гельдерна и в 1544 г. был смертельно ранен при осаде Сен-Дизье. Так как у него не было детей, то он завещал свои обширные владения и свой титул принца Оранского своему юному кузену Вильгельму как ближайшему родственнику мужского пола.

52

О семье Вильгельма, его детстве, его воспитании, его действиях и поступках в Нидерландах до начала царствования Филиппа II см. прекрасное изложение: Rachfahl, Wilhelm von Oranien und der Isiedcrlaudische An fs land, Bd. I, II.

Но Карл V не мог допустить этого семейного соглашения, не поставив некоторых условий, так как Вильгельм был лютеранином. В то время как его дядя сражался за императора, его отец примерно в 1536 г. принял протестантскую веру, примкнул к шмалькальденскому союзу и воспитал своих детей в новой вере. Впрочем, желая обеспечить своему сыну только что доставшееся ему блестящее наследство, он легко согласился отправить его к брюссельскому двору, предоставив воспитать его там в духе католической веры. Здесь наставником мальчика был младший брат Гранвеллы, и Вильгельм вскоре усвоил обычаи, язык и взгляды высшей бургундской знати. Его брак в 18 лет с Анной Бюрен, дочерью знаменитого полководца Карла V, окончательно сроднил его с Нидерландами и безусловно снискал ему особое расположение старого императора. Последний предоставил ему в 1553 г., во время войны с Францией, ответственный военный пост и в день своего отречения от престола появился перед генеральными штатами, опираясь на руку все того же Вильгельма Оранского.

К моменту начала царствования Филиппа II Вильгельму, родившемуся 24 апреля 1533 г., было всего 22 года, и ничего в нем не предвещало его гениальности. Его жизнь до этого времени ничем не отличалась от жизни других представителей высшей знати, его современников. Подобно им он участвовал в походах и подобно им развлекался в мирное время тем, что без счета тратил деньги, щедро устраивая для своих друзей и своих офицеров бесконечные пирушки, на которых он проявлял себя таким мастером выпить, как и его дяди [53] . Его огромное богатство обеспечивало ему, несмотря на его молодость, влияние, с которым могло конкурировать только влияние графа Эгмонта. Помимо Бреды и Гертрейденберга он владел еще огромными территориями в Люксембурге, не считая княжества Оранского. Его доходы, исчислявшиеся минимумом в 150 тыс. флоринов, делали его самым богатым нидерландским вельможей [54] , но в нем особенно ценили то, что он нисколько не чванился этим. Он был прост, любезен и радушен со всеми. От него нельзя было никогда услышать гневного или грубого слова, даже по отношению к его слугам. Вместе с тем он обладал широкими познаниями и говорил на 7 языках, не считая французского, ставшего ввиду его пребывания при бургундском дворе его обычным разговорным языком [55] . Наконец, несмотря на непонятное прозвище «Молчаливый», полученное им впоследствии, он обладал природным красноречием [56] . Но самыми характерными его чертами были острота ума и упорство воли. Уже издавна при брюссельском дворе вошло в поговорку: «Умен, как принц Оранский, и решителен, как граф Эгмонт» [57] . Если он был медлителен в принятии решения, то, однажды приняв его, он был уже непоколебим. Позднее он писал о себе: «О тех пор как господь наградил меня моим малым разумением, я всегда старался не обращать никакого внимания ни на слова, ни на угрозы при исполнении дела, которое я мог делать с совершенно спокойной совестью» [58] . Воображение и чувство, казалось, не играли у него никакой роли, и этот склад его ума прекрасно сочетался с индиферентизмом в религиозных вопросах. Он был такой же католик, как затем лютеранин, а еще позднее кальвинист, без энтузиазма и без глубокой убежденности. На самом деле это был государственный деятель, смотревший на религиозные вопросы скорее под углом зрения политика, чем верующего. Если в 1561 г. он запретил исповедание протестантской веры в своем княжестве Оранском, то сделал это лишь для того, чтобы не допустить «нарушения общественного спокойствия», а отнюдь не потому, что считал это — как хотел бы того Гранвелла — «оскорблением небесного и земного величества» [59] . Несомненно в глубине души он издавна мечтал для Нидерландов о таком же «религиозном мире», который установлен был в Германии. Если вообще присмотреться ближе, то нетрудно убедиться, что позиция принца в религиозном вопросе вытекала из его политической позиции. Знатный вельможа, он не склонен был отказываться от привилегий, которыми он пользовался по своему происхождению. Больше чем кто-либо, он гордо требовал свободы говорить и действовать без стеснений, так как он был не только, как другие нидерландские вельможи, рыцарем ордена Золотого руна и провинциальным штатгальтером, но был отпрыском княжеского рода, желавшим сохранить по отношении) к Филиппу II такую же независимость, какой пользовались его родственники в Германии по отношению к императору [60] . И хотя он стал с головы до ног бургундцем, но граф Нассауский не исчез в нем бесследно. Он не желал признать себя простым вассалом испанского короля и никогда не склонял головы перед тем абсолютизмом, утвердить который призван был Гранвелла. Благодаря своему иностранному происхождению он занял среди высшей аристократии исключительное положение, которое в сочетании с его богатством и его талантами привело к тому, что вокруг него вскоре объединились рассеянные до того представители, оппозиции. Не было никого, кто бы лучше способен был руководить ею или лучше умел создавать все новые препятствия для своего противника, все время скрывая от него свою игру с такой ловкостью и с таким макиавеллизмом, по сравнению с которыми двоедушие Филиппа производило лишь впечатление грубой и наивной тактики.

53

Луиджи д'Аррагона, посетивший в 1517 г. Брюссель, упоминает как об одной из достопримечательностей города об огромной кровати, стоявшей в главной зале нассауского дворца для мертвецки пьяных собутыльников («Reise von Luigi d'Aragona», ed. Pastor, S. 65). Вильгельм Оранский в течение всей своей жизни питал слабость к застольным излишествам, которые, впрочем, ему позволяло его крепкое здоровье. Gachard, Correspondance de Guillaume le Taciturne, t. VI, p. LXVI.

54

Gachard, Correspondance de Guillaume le Taciturne, t. VI, p. 249 и Correspondance de Philippe II, t. II, p. 115. B 1557 г. Бадоэро оценивал доходы принца в 80 тыс. скуди (Alberi, Relazioni, 1-`ere s'erie, t. III, p. 298). В этих документах речь идет только о доходах принца Оранского в Нидерландах. Рахфаль (Rachfahl, Wilhelm von Oranien, S. 210) исчисляет общую сумму его доходов в 200 тыс. ливров. Эгмонт, самый богатый после него из нидерландских вельмож, если не считать герцога Арсхота, который стал играть политическую роль значительно позже, имел годовой доход в 62 тыс. флоринов, Берг — в 50 тыс., Кулембург — в 31 тыс., Гогстратен — в 16 тыс., Горн и Бредероде — в 8 тыс. Gachard, Correspondance de Philippe II, t. II, p. 115.

55

Все собственноручные черновики его писем написаны по-французски.

56

Gachard, Correspondance de Guillaume le Taciturne, t. II, p. III.

57

Gachard, Correspondance de Guillaume le Taciturne, t. II; p. III.

58

Groen van Prinsterer, Archives de la maison d'Orange t. V, Leyde 1838, p. 245.

59

Gachard, Correspondance de Guillaume Je Taciturne, t. II, p. 16–22; P. I. Bioh, De Godsdienst van Willem van Oranje, «Verspreide studien», Groningen, 1903, S. 126 ff.; Marx, Studien…, S. 274. Я еще вернусь в дальнейшем к этому вопросу. По-моему, Вильгельм, так же как и большинство вельмож его времени, был сначала приверженцем взглядов Эразма Роттердамского и Кассандера.

60

Он писал в 1560 г. правительнице, желавшей, чтобы он попросил у короля разрешения вступить в брак, что «вассалы этой страны вольны в своих браках и что не приличествует налагать на них подобную обязанность». Gachard, Correspondance de Marguerite de Parme, t. 1, Bruxelles 1867, P. 160.

Если граф Эгмонт и принц Оранский с самого же начала стали пользоваться исключительным влиянием в государственном совете, то этим они обязаны были поддержке со стороны значительной части дворянства. К тому времени, когда они начали играть роль, почти все старые слуги Карла V сошли со сцены. Ни один из новых вельмож не знал лично Шьевра и Маргариты Австрийской. Даже самые старые из них были еще детьми в то время, когда Карл выступал в роли бургундского государя; ни один из них не был свидетелем его блестящих побед в Германии и в Италии; ни один из них не помнил лет, предшествовавших внезапному взрыву реформации и борьбе с ересью. Они знали только оборотную сторону этого долгого и славного царствования — неудачные войны с протестантами и не приведшие ни к чему войны с Францией. Они увидели государя уже состарившегося, окруженного министрами-иностранцами, душившего провинции налогами, расшатавшего кредит Антверпена, наводнившего страну немецкими и испанскими войсками, преследовавшего протестантов. Они не могли в нем найти никаких следов того национального государя, который так дорог был их отцам.