Нидерландская революция

Тем не менее не удалось совершенно искоренить эти «камеры». Наоборот, число их оставалось довольно значительным в XVII в. Но их репертуар не внушал уже действительно никому никаких опасений. В крайнем случае очень щепетильных в нравственном отношении людей шокировала вульгарность их Kluchtspelen, которыми интересовались только простой народ и мелкая буржуазия. Они ничего не знали о новых направлениях, которые драматическое искусство приняло в Голландии, ибо религиозный разрыв, происшедший между севером и югом Нидерландов, сделал невозможным всякое духовное общение между ними. Этим объясняется устаревший архаический стиль в прозябавшей фламандской литературе. До 1670 г., как и в средние века, писались лишь пьесы о страстях господних и религиозные мистерии [1167] . Однако среди авторов встречались также некоторые утонченные от природы и оригинальные умы, острые и проницательные наблюдатели народных нравов, которые, несмотря на свое пристрастие к грубоватым шуткам, проявляли вкус к высокому и топкому юмору. К ним принадлежал например Вильгельм Ожье, талант которого несомненно развился бы, если бы он жил в менее душной и затхлой атмосфере и среди более понимающей и более требовательной публики, чем та, которой он должен был довольствоваться в Антверпене XVII в.

1167

Н. J. A. Ruys, Duytkens ende Willemynkens pelgrimage, Utrecht 1910, S. 41.

Правда, время от времени в Бельгию приезжали труппы иностранных актеров, совершавшие турнэ по стране и знакомившие ее с более высоким драматическим искусством, чем грубоватые шутовские приемы Kluchtspelen. Но и в эту область вмешивались духовные власти, эти блюстители чистоты нравов. Гентский епископ советовал в 1611 г. городскому управлению не давать разрешения играть в городе труппе английских комедиантов, игравших в Геверле у герцога Аренберга [1168] . Он возражал также в 1670 г. против спектакля, который хотели дать французские актеры [1169] . Словом, театр — все равно национальный или иностранный — был поставлен под контроль суровой цензуры, и «почтенные люди» должны были довольствоваться за неимением лучшего трагедиями, которые ученики иезуитов периодически ставили в своих школах в день раздачи наград или по большим ежегодным праздникам [1170] . В тот момент, когда на подмостках Франции появились первые пьесы Корнеля, в Бельгии серьезное драматическое искусство сводилось к школьной драматургии, писавшейся учителями-монахами для детей.

1168

D. De Potter, Pеtit cartulaire de Gand, p. 175. Аналогичное вмешательство со стороны епископа Турнэ имело место в 1610 г. Ph. de Hurges, M'emoires d'eschevin de Tournai, «M'emoires de la Soci'et'e Historique de Tournai», t. V, 1855, p. 265.

1169

De Potter, op. cit., р. 255.

1170

De B'ethune, Le th'e^atre dans les anciens coll`eges de Belgique, «M'elanges G. Kurth», t. II, p. 251 etc.; De B'ethune, Contribution `a l'histoire du th'e^atre dans les anciens coll`eges de Belgique, sp'ecialement `a Courtrai, «M'emoires du Cercle Historique de Courtrai», t. III, 1910; F. van der Uaeghen, Bibliographie gantoise, t. II, p. 81, 33, 34, 35; D. D. Brouwers, Les f^etes publiques `a D^inant, Namur 1909, p. 62; L. Lefebyre, Le th'e^atre des J'esuites et des Augustins dans leurs coll`eges de Lille du XVI au XVIII si`ecle. «Annales de l'Est et du Nord», t. III, 1907, p. 1 etc.

Влияние церкви на светскую литературу проводилось не только через драму. Разве поэзия не была для католической религии лучшим способом назидания и обращения инаковерующих? В связи с этим появляется совершенно новый тип писателя, священника-поэта, проповедующего в стихах о радостях божественной любви, о мерзости порока и ереси, стремящегося склонить души к мистицизму, «приправляя блюда вкусным соусом и посыпая их сахаром». Это был по существу тот же прием, какой применял Франциск Сальский, оживлявший священное красноречие красотами своего цветистого стиля, «совершенно так, как подают для возбуждения аппетита шампиньоны». Но Франциск Сальский писал главным образом для высшего общества, а через 20 лет иезуит Пуартэ (1605–1674 гг.), отдавший служению вере все воодушевление, всю силу и чистосердечие своего фламандского темперамента, обращался, наоборот, к простому народу и городскому населению. Несмотря на погрешности против хорошего вкуса, его сочинения в смысле оригинальности и. живости принадлежат к лучшему из того, что было в нидерландской литературе того времени. Они так же поднимались над банальностью, пошлостью и скучным однообразием, свойственным произведениям благочестивой поэзии того времени, как сочинения Марникса превосходили общий уровень писаний памфлетистов XVI в. [1171] .

1171

H. J. А. Ruys, Duytkens enae Willemynkens pelgrimage, p. 41 etc.

Но если, несмотря на наличие нескольких крупных произведений, фламандская литература XVII в. была уже на пороге упадка, который обнаружился совершенно ясно после смерти Пуартэ, то по сравнению с нею французская литература производила впечатление еще более безжизненной. Это может показаться на первый взгляд странным, так как употребление французского языка сделало в тот период новые значительные успехи. И не потому, что он проник глубже в гущу народных масс или занял более важное место в административном аппарате страны. У мелкой буржуазии, занимавшейся своим ремеслом, сидя на одном и том же месте во Фландрии, не было нужды изучать французский язык, и вряд ли нужно особо отмечать, что он не преподавался детям бедняков в воскресных школах. Кроме того во фламандских областях общинные управления, провинциальные штаты и судебные коллегии вели свои заседания и переписку на фламандском языке [1172] . Судопроизводство велось на фламандском языке; нотариусы писали здесь свои протоколы тоже на фламандском языке [1173] , и наконец все постановления и указы издавались здесь на фламандском языке. Французский был лишь официальным языком центрального правительства, Большого мехельнского совета, счетных палат, которые впрочем не имели никакого соприкосновения с народом. Что касается армии, то она пользовалась французским лишь поскольку не применялся испанский. Наконец во второй половине XVII в: король не порвал еще с традицией назначать во фламандские диоцезы лишь епископов фламандского происхождения [1174] .

1172

Брабантский совет объявил в 1651 г. выговор брюссельскому городскому управлению, приславшему ему отчет на французском языке. A. Gaillard, Histoire du Conseil de Brabant, t. II, p. 85.

1173

За исключением случаев, когда стороны хотели, чтобы протоколы составлялись на французском языке.

1174

См. об этому поводу любопытную докладную записку «четырех членов Фландрии», поданную герцогу Вилла-Гермоза в «Annales d'ej`a Soci'et'e Historique de la ville d'Ypres», t. VI, 1873, p. 223.

Однако так как французский был языком центрального правительства, то естественно, что знание его требовалось от всех тех, кто хотел занять государственную должность [1175] . Но в особенности значительные непрерывные успехи он делал среди дворянства и в силу этого среди всех разбогатевших семей, стремившихся добиться дворянского звания. Установленная в государстве социальная иерархия предназначала французскому роль языка аристократии. Он принадлежал теперь подобно шпаге и гербам к числу отличительных признаков дворянина. К тому же расцвет французской литературы и культуры со времени царствования Генриха IV значительно содействовал распространению знания французского языка. Далее, в то (время как религиозный разрыв привел к духовному размежеванию между Бельгией и Голландией и в связи с этим обрек фламандский на роль провинциального языка, католической Франции нетрудно было оказывать свое влияние на католические Нидерланды. Однако она не пользовалась в них популярностью. Ее опять стали считать исконным врагом, в особенности с 1637 г. В том же положении, как и Янсений, ставший более чем наполовину французом и написавший все же против Франции свое сочинение «Mars Gallicus», находилось множество его современников. Но как могли они противостоять многовековому влиянию, которое оказывала эта страна? Даже такие истинно испанские по своим обычаям и взглядам государи, как Альберт и Изабелла, вынуждены были проявлять уважение к традиции и допускать, чтобы при их дворе говорили на языке Генриха IV. Кроме того, разве этот язык не был родным языком валлонского дворянства, оказавшего такую большую помощь в деле возвращения назад южных Нидерландов под власть Филиппа II и в лоно истинно католической веры? Но главное, не считался ли он официально «бургундским языком» и не служил ли он в качестве такового для подчеркивания перед Испанией независимости страны? [1176]

1175

B 1663 г. в прошении, обращенном к сен-тронскому городскому управлению, говорилось о необходимости знать французский язык, чтобы иметь возможность получить высокий пост. G. Simenon, L'instruction populaire `a Saint-Trond pendant l'Ancien R'egime, «Bulletin de la Soci'et'e scientifique et litt'eraire du Limbourg», t. XXIII, 1905, p. 176. Об обучении французскому в Термонде в это же время см. J. Broeclmert, Dendermondensia. Annales du Cercle arch'eologique de Termonde 1893, p. 376.

1176

G. Kurth, Notre nom national, Bruxelles, 1910, p. 16.

Таким образом как раз в разгар борьбы между бурбонской и габсбургской династиями дворянство и примыкавшая к нему богатая буржуазия во фламандских частях Бельгии окончательно склонились в пользу французского языка [1177] . Оверций жаловался в 1620 г. на презрение, выказывавшееся его соотечественниками их родному языку [1178] . Популярность французского языка непрерывно росла по мере усиления значения аристократии. Особое желание изучить его проявляли женщины. Это объяснялось тем, что школы урсулинок, прибывших из Франции, вскоре сумели привлечь к себе всех молодых девушек из буржуазных семей [1179] . И хотя во фламандских провинциях все продолжали говорить на фламандском языке, но на нем больше не читали и, находясь в хорошем обществе, старались изъясняться непременно по-французски. Некоторые «снобы» даже до того офранцузились, что делали вид, будто не понимают родного языка [1180] . Если в частных библиотеках наряду с книгами благочестивого содержания или специальными сочинениями попадались и кое-какие беллетристические произведения, то это были французские [1181] . Наконец в суде адвокаты ссылались на французское право, на французских юристов, на французские законы [1182] .

1177

Приведем несколько примеров. В Брюсселе в 1638 г. иезуиты проповедовали три раза в неделю на фламандском и два раза на французском языке. В Куртрэ примерно в это же время на проповедях на французском языке присутствовали «totius urbis honestiores» (виднейшие граждане города). Waldack, Historia Provinciae Flandro-Belgicae Societatis Jesu, p. IX, 24. В Антверпене в XVII в. существовала «Gallica sodalitas», «Imago primi saeculi», p. 774.

1178

Rerum Belgicaium, «Annales», Frankfurt, 1620, p. 2.

1179

V. van der Haeghen, Inventaire des Archives de Gand, p. 295.

1180

Отец-иезуит Буурс в своем сочинении (Bouhours, Les entretien! d'Ariste et d'Eug`ene, p. 37) заявляет следующее: «В стране, в которой мы находимся, лица знатного происхождения делают его (т. е. французский) настолько предметом особого своего изучения, что совершенно пренебрегают своим родным языком и вменяют себе в заслугу, что они никогда не обучались ему. Брюссельские дамы проявляют не меньший интерес к нашим книгам, чем к нашим модам; дцже простой народ, при всей его-неотесанности, разделяет в этом отношении вкусы порядочных людей; он научается нашему языку почти так же быстро, как и своему собственному». Знакомству с этим местом из сочинения о. Буурcа я обязан г-ну Когену.

1181

A. De Poorter, Een inventaris van 1632, в журн. «Biekorf», 1905.

1182

См. предисловие Ансельмо к первому тому «Piaccaeten van Brabant».

Однако это офранцужение господствующих классов не получило выражения в какой бы то ни было литературной деятельности, которая действительно заслуживала бы названия псевдофранцузской. Немногие литературно-бесформенные мемуары [1183] и несколько вымученных и скучных творений иезуитов, капуцинов или священников, писавших для высшего общества — вроде например «Трелей благочестивого жаворонка» («La pieuse alouette avec son tirelire») иезуита де ла Шоссе, «Магдалины» («La Magdeleine») капуцина Реми, «Удела христианского рыцаря» («Apanages d'un chevalier chr'etien») иезуита Мартина — достаточно красноречиво свидетельствуют об уровне французской литературы в Бельгии в первой половине XVII в. О некоторых наивных попытках привить в Бельгии вкусы французской академии или дух отеля Рамбулье или изысканного искусства итальянской литературы свидетельствует «Поэтическая скамья» («Le Banc po'etique») барона Кэиси в конце XVII в., «Флемальская академия» — («Acad'emie de Fl'emalle»), основанная около 1641 г. французским священником Брегиэ де ла Круа, «Триумфальный кружок мадемуазель Виньякур» («Triomphante bande de M-lle de Vignacourt») в Генегау [1184] и наконец в самом сердце Фландрии, в замке Ронселе созданный Андрианом Госпицием Адорном [1185] «Суд по любовным делам короля Лендра» («Сонг d'amour du roi de Lindre»).

1183

Как например «M'emoires guerriers» принца Карла Александра Круа (Антверпен 1642), или мемуары графа Мерод-Оньи (Моне 1840).

1184

«Annales du cercle arch'eologique de Mous» t. V, 1864, p. 173.

1185

T. de Limbourg-Stirum, La cour du roi de Lindre, «Messager des Sciences Historiques», 1892, p. 17 etc.

По сути дела эта скудость и эта незрелость не могли никого удивить, ибо все препятствовало дворянству принимать участие в литературной жизни или хотя бы даже тому, чтобы оно было подходящим читательским кругом для настоящих писателей. Так как оно было отстранено от участия в важных государственных делах, то оно не оказывало влияния на политическое руководство страны и совершенно перестало интересоваться им. Оно сплотилось на несколько лет вокруг двора Альберта и Изабеллы, но какое глубокое влияние мог оказать этот двор, сгруппировавшийся вокруг иностранных государей? В полную противоположность парижскому двору он — в действительности не имел никакого влияния. Он способен был ввести в заблуждение пышными празднествами [1186] , но это не могло скрыть того факта, что он не имел решительно никакого значения. К тому же он распался тотчас же после смерти эрцгерцогской четы, и окружавшие его придворные вернулись в глушь своих провинций продолжать свое спокойное и монотонное существование, посвященное отчасти заботам о своих хозяйствах, отчасти же о делах местного управления. У них не было там почти никаких других развлечений кроме охоты. Почти все они довольствовались литературными познаниями, приобретенными в каких-нибудь иезуитских школах. Наиболее любознательные дополняли их путешествиями в Италию и многие из них коллекционировали по возвращении древности, картины и монеты. Они прочитывали или пробегали научные сочинения, но при той духовной спячке, в которую они были погружены, литература была — и не могла не быть для них — лишь освежающим отдохновением, светским и благородным препровождением времени, предлогом для галантных собраний и средством понравиться дамам.

1186

E. Gossart, L'auberge des princes en exil, «Anecdotes de la cour de Bruxelles au XVII si`ecle» Bruxelles 1905, p. 37 etc.; Gossart, Un divertissement `a la cour des archiducs, «Belgique artistique et litt'eraire», octobre», 1909.

II

C конца средних веков в Нидерландах сделалось установленным правилом, что изобразительные искусства всегда играли в них несравненно более блестящую роль, чем наука. Это наблюдалось как в бургундский период, так и в эпоху Возрождения, и XVII век не был в этом отношении исключением. Наоборот, никогда контраст этот не был так разителен. Достаточно обратить свои взоры к Рубенсу, чтобы кроме него ничего не видеть. Это такое ослепительное явление, перед которым все остальное его окружающее отступает на задний план.

И тем не менее, как ни разителен на первый взгляд этот контраст, но между литературой и искусством того времени есть нечто общее в их характерных чертах. Над ними одинаково господствовало влияние католической церкви, ибо они были тесно связаны с победой контрреформации и католицизма.

Нетрудно понять, почему им суждены были столь различные судьбы, хотя они подчинены были одному и тому же руководству. Причину этого следует искать в самой природе их. Идея и форма, легко отделяющиеся в литературных произведениях, наоборот, неразрывно связаны в творениях изобразительных искусств. В них невозможно оторвать чувство, вдохновившее артиста, от способов его выражения. Скажет картины является лишь предлогом, благоприятным случаем выразить путем рисунка, колорита и освещения некий идеал красоты, некую концепцию о человеке или природе. Философские и религиозные взгляды художника не проецируются на его полотна. В них выражается самая сущность его личности на немом и универсальном языке форм и красок.

Нетрудно понять, какие последствия это имело для отношения католической церкви к Ренессансу. В то время как она присвоила себе стиль, язык и методы гуманистов, отбросив однако их мировоззрение, она вынуждена была, наоборот, принять художников такими, какими они были, и меры, принятые ею по отношению к ним, не стеснили ни в чем существенном их свободы или творческой фантазии. Оловом, если ей удалось задушить дух Ренессанса в литературе, то она не могла сделать того же в области изобразительных искусств. Архитекторы, художники и скульпторы, которых она призывала строить или украшать свои храмы, непосредственно примыкали к своим предшественникам и продолжали их традиции.