Никогда_не...

Я же, впиваясь глазами, снова изучаю его лицо, совсем как во время нашей первой встречи. Но в этот раз пытаюсь найти следы сходства со всеми теми, кого так хорошо знаю, чтобы понять, насколько была слепа, не замечая очевидного.

Но очевидного ли? Несмотря на общие, присущие всей семье черты — темные, со смоляным отливом волосы, густые «цыганские» ресницы и темно-синие, удивительно яркие глаза, — я по-прежнему не вижу выраженного сходства с матерью и сестрами, а уж с отцом и подавно. Кажется, что от Бориса Олеговича у него только и есть, что отчество и редкие веснушки на щеках. Конечно, если бы я увидела его в кругу семьи, сразу стало бы ясно, что все они близкие родственники. Но сам по себе Артур… другой.

Сколько себя помню, Тамару Гордеевну и девочек отличала какая-то статность, величавая размеренность. Их лица — «кровь с молоком», выразительные, округлые, без изломов и острых линий совсем не похожи на то, что я вижу в их брате и сыне. В Артуре нет и следа той сглаженности, одна только напряжённая хлёсткость — широкие скулы, нос с едва заметной горбинкой, ломаная и резко высеченная линия челюсти, неглубокая, но хорошо заметная ямка, рассекающая подбородок надвое. Какое характерное лицо, подумала я тогда. Сплошной вызов, резкость и противоречие. Он слишком отличается от своей семьи, будучи на неё, тем не менее, похожим.

Так чего же в нем больше — сходства или отличия?

Но вместо этого, самого главного вопроса задаю совсем другой.

— Когда ты узнал?

— Что узнал? — Артур с готовностью откликается, хотя и не до конца понимает, о чем я.

— Когда ты узнал, кто я такая?

— В школе.

— В школе? — теперь я не до конца понимаю его ответ. — Это когда?

— На выпускном, когда тебя на сцену вызвали. Я опоздал, помнишь?

— Помню… — сдавленно говорю я, понимая, что мне очень хочется вернуться в тот день. Тогда всё было так беззаботно — я ещё не успела подслушать разговор девчонок в курилке, не оскандалилась со сцены, не поссорилась с Наташкой, и Виола не сделала свой роковой шаг ради тысячи лайков. Все было так безмятежно, как в последние часы перед бурей.

— Я пришёл тогда позже всех, сразу в актовый. А потом увидел тебя. Ты как раз спрашивала в микрофон, никого, мол, не смущает слово «жопа», — Артур не может сдержать улыбку, и я тоже.

— М-да… Это было так себе, — чтобы чем-то заполнить возникшую паузу, говорю я.

— Это было круто, — его голос теплеет и он совсем немного, едва заметно, наклоняется ко мне — а я тут же делаю шаг назад. Слышу, как негромко он втягивает в себя воздух, и опускаю глаза, заводя руки за спину. Даже сейчас я не могу избавиться от ощущения что в этот самый момент трогаю его, пусть взглядом, но от этого не менее ощутимо — его шею, плечи, провожу руками по груди, касаюсь спины. И чтобы этого не случилось на самом деле, сажусь на пороге, не прикрывая дверь, и подкладываю ладони под себя. Так будет надёжнее.

— И? И что дальше? — спрашиваю, наблюдая, как Артур садится напротив меня, прямо на щебень, на нагретую за день пыльную землю.

Вот так, рядом, и то же время отдельно, мы сидим у открытой двери, без права на шаг в жизни друг друга.

Как же глупо это все, на самом деле…

— Дальше я подошёл к своим — и все понял.

— Сам? — все ещё не могу уловить его мысль.

— Нет. Мне… — он по-прежнему избегает конкретики. — Мне сказали.

— Кто сказал, Артур? — я начинаю злиться, подводя его к правде. Если он и дальше продолжит так обтекаемо говорить, чего доброго, придётся поверить, что ничего не произошло, что между нами все как вчера, и его родные так и стоят за невидимой стеной, куда он их спрятал. — Тамара Гордеевна, твоя мать? Борис Олегович, той отец? Наташа, моя давняя подруга и твоя родная сестра?

Он едва заметно вздрагивает, как будто эти слова бьют его куда-то в уязвимое место. А вот пусть бьют — так же, как осознание их родства било сегодня меня. Возвращаю эту маленькую месть с каким-то садистским удовольствием и такой же нескрываемой агрессией, с которой он бил мяч о стену во время нашей первой встречи.

— Нет, — говорит он, опираясь локтями о согнутые колени и едва заметно пригибая голову, как будто принимая все эти удары, и тут же снова поднимает взгляд, пересекаясь с моим. — Наталья была с тобой, в первом ряду. Я сел на ее место и спросил, почему оно свободно. И мне сказали, что она сегодня на почетных местах, рядом с почетной гостьей. То есть, с тобой. Злата сказала. Ты у неё теперь типа кумира, кстати. Она тоже собралась после школы куда-то ехать поступать — но только не на фотографа, а на художника. Говорит, будет рисовать социальную несправедливость. Знала об этом, нет? — несмотря на поганое настроение, он улыбается краешком губ, меня же такие слова вынуждают снова давить в себе рыдания.

Как же обидно это все, черт, как обидно. Я люблю их, они любят меня — и именно поэтому я не могу быть вместе с Артуром.

Он снова подаётся вперёд, но я делаю предупреждающий жест рукой и Артур останавливается, не решаясь успокаивать меня против моей воли.

— Я не училась в универе на фотографа, — утирая слезы, говорю я. — По образованию я обычный планктон, торговый представитель. Поступила на факультет с самым низким конкурсом, лишь бы свалить отсюда. А технику мне ставили на фото-курсах. Я много их прошла, ещё со школы, самых разных — от очень хороших до пустой траты денег. Так можешь Злате и передать. Главное — желание… А не профильное образование. Хотя, как же ты ей передашь… Мы с тобой вроде как незнакомы в их глазах. И не будем знакомы, Артур. Ты понял меня? Никогда не будем знакомы.

На этот раз он пригибает голову уже сильнее — и в этом жесте я читаю не уступку, а упрямство. Его руки, свободно лежащие на коленях, снимаются в кулаки. Не согласен, да? А придётся согласиться.

— И что дальше? Давай, не тяни. Расскажи, как ты лихо меня провёл и решил вести какую-то свою игру.

— Я не играл, Полина, — он снова сморит мне прямо в глаза и в его взгляде я вижу ответные отблески злости, как будто приписываю ему ложные мотивы. Да, конечно. Наверное, это я выдумываю что-то на пустом месте, и он не скрывал от меня того, о чем должен был сказать сразу же, как узнал, что мы связаны через его семью.

— И что бы это дало? — слышу его голос и понимаю, что от волнения, как обычно, проговорила эти мысли вслух. — Вот сказал бы я тебе, там, на крыльце — знаешь, я видел тебя со своей сестрой. Ты бы поехала тогда со мной?

— Конечно, нет, — говорю, ни капли не сомневаясь в этом.

— Потому и не сказал, — упрямо повторяет он. — Потому что знал, что так будет… И не хотел этого.

— Отличная позиция, Артур. Просто отличная… — сдерживаюсь изо всех сил, чтобы не начать орать на него. — То есть, ты решил попридержать правду, зная, как я на неё отреагирую, понимая, что она рано или поздно всплывет… А пока — немного развлечься со мной, пока есть время. Зачем терять шансы, которые сами идут в руки? Да?

Он смотрит на меня так, как будто сейчас тоже сорвётся.

— Ты что, дура? — эти слова звучат как пощечина, и по его плотно сжатым губам я вижу, что конкретно задела его за живое. — Я не хотел ничего говорить, чтобы ты не начала париться и придумывать разную херню. Вот как сейчас. Так что правильно делал, что не говорил. И до последнего не сказал бы.

Чувствую, как у меня даже дыхание спирает от возмущения. Прекрасная позиция. Та самая знаменитая гордеевская упёртость, за которую на моей памяти вечно ругали девочек — будьте мягче, не рубите с плеча. Вот только почему это должно касаться меня?

Потому что ты сама сказала, что любишь всех в этой семье, каждого по-своему. А, значит, принимаешь со всеми достоинствами и недостатками — насмешливо шепчет тот самый пронырливый голос, и я только зло отмахиваюсь от него рукой.

— То есть… — делаю глубокий вдох, чтобы успокоиться, — ты узнал, что я подруга Наташи — и очень спокойно к этому отнёсся?

Если я хочу узнать, что на самом деле творилось у него в голове, нужно сделать шаг назад, в сторону вопросов, а не обвинений — поэтому стараюсь держать себя в руках.