Никогда_не...

— Да есть такое, — здесь я не совсем честна, потому что сама забалтывала его. Но Эмельке пока не обязательно знать, о чем я говорила с предметом ее тайных воздыханий. Хоть бы они только не стали более явными. Наташка же меня натурально закопает под землю за то, что не только перетянула дочь на свою сторону, но еще и задурила голову всякими мальчиками.

— Ну, что, как дела у вас? — спрашиваю, чтобы перевести тему с Дениса на что-то более пространное. — Как дедушка? Получше себя чувствует?

— Уже лучше, — охотно делится со мной последними новостями Эмелька, пока я, разворачиваю макбук к себе и открываю список ее друзей. — Спина уже не болит, только радикулит прихватил — и это летом-то! Уже ходит по дому. Бабушка его шерстяным платком обвязала, а мы над ним смеёмся. Потому что он сам теперь как бабушка.

— Смеётесь? — с легкой укоризной перебиваю ее я. — Эмель, ну что ж вы так? Ему посочувствовать надо. Он же ради вас старался.

— Ну, не знаю, — сдвигает плечами Эмелька, явно не испытывающая сопереживания к больному дядь Боре. — Это ж надо додуматься — подстудиться в такую жару! — и в ее тоне и голосе явственно слышатся нотки Тамары Гордеевны. — Только наш дед на такое способен. Зато теперь сможет свою наливочку хлебать открыто, она ему боль облегчает.

Ладно, защитить честь дяди Бори у меня будет время, когда приду к ним в гости с лукошком обещанных ягод. А пока стараюсь убрать из головы все лишние мысли и углубляюсь в изучение странички Эмель и ленты ее новостей.

Вся лента ожидаемо окрашена в траурные тона. Все обсуждают вчерашние похороны, которые прошли в очень странной атмосфере. Оказывается, в город таки набежали приезжие репортеры, которых не пустили ни на кладбище, ни на прощальную церемонию. Не обошлось и без нескольких потасовок — горожане встали на защиту своих, и ни одному приезжему не удалось снять передачу или сунуть свой любопытный нос туда, куда их не просили. Да, пусть местные сами нехило спекулировали на трагедии (на следующую пятницу, спустя неделю после злосчастного выпускного, было назначено открытие поминальной стены; в одном из местных пабликов проводили конкурс на лучшие стихи памяти Виолы, все местечковые сообщества наводнили новые коллажи и саморисованные портреты, непременно в ангельском стиле) — но чужаков к своему горю, никто не подпустил.

Еще одно доказательство правильности слов Артура и Дэна о том, что общество здесь закрытое и живет по своим правилам, хоть и кажется на первый взгляд, что у него душа нараспашку.

Листаю дальше вниз, с удивлением замечая, что некоторые из трагических фото соседствуют с перепостами популярных мемов или стихов-пирожков, полных чёрного юмора, выглядящих не всегда уместно рядом со словами скорби. Иногда в ленте проскакивают селфи на фоне входа на кладбище — хорошо хоть не на фоне свежей могилы, замечаю я про себя. Похоже, согласно последним веяниям виртуального мира, в этом нет ничего такого — просто факт из жизни, трагичный или веселый. Само понятие неуместности съёмки в каких-либо местах уже давно ушло на задний план. И если среди фотографов давно считалось, что не бывает запретных поводов, и даже посреди страшной трагедии стоит оставаться бесстрастным и снимать, не поддаваясь эмоциям, то сейчас эти принципы перешли и к фото-аматорам, которым считается я человек, обладающий мобилкой с простейшей камерой в ней. А значит — каждый.

Вижу, что Эмель тоже наблюдает за этим парадом траурных фото без особого энтузиазма, периодически опуская глаза и пристально разглядывая остатки молочной пенки на стенках чашки, и решаю перейти уже конкретно к персоналиям.

Первой нахожу страничку Виолы — на аватарке красуется жизнерадостное, улыбчивое фото, и я не могу избавиться от ощущения сюрреализма происходящего. А ведь через сто лет, думаю я, соцсети нашего времени превратятся в виртуальные кладбища, в сборище страничек мертвых людей. Многие из тех, что популярны сейчас, постепенно заполнятся мертвыми, живые будут уходить на новые и новые площадки. Уже сейчас есть старые и молодые соцсети. А вскоре появятся и мертвые. Смерть всегда возьмёт своё, за ней будет последнее слово. Дело только в во времени. А она как никто умеет ждать.

Особенно это странно ощущать сейчас, пока не пришло полное осознание того, что человека на фото больше нет. В этом случае смотреть на его радостные снимки, читать задорные статусы и смешные переписки в комментариях как-то особо дико и противоестественно.

Обращаю внимание на дату последнего посещения и вздрагиваю — суббота, полдень. Время, когда реальная Виола была уже мертва.

— Это, наверное, мама ее, она страничку закрыла, — подсказывает Эмель в ответ на мой вопрос, как такое могло случиться. — А то первое время тут такое в комментах писали… Левые в основном. А потом какие-то журналисты пошли… В общем, пришлось все почистить, и закрыть, друзья и родные ее помогли. Люди как звери какие-то, теть Поль. Видят, что у семьи горе, они ведутся на оскорбления — и еще больше стараются. Так стыдно как-то… Ну как такими можно быть?

Не могу сказать, что такой же вопрос не вертелся у меня в голове, когда я впервые увидела в ленте обсуждений смерти Виолы предложения взаимной рекламы и объявления о сдаче комнат. Эмель же, впервые столкнувшись с этой стороной человеческой натуры, переживает гораздо сильнее.

Снова отвлекаюсь от тяжёлых мыслей на открытое окно браузера. Верхний, самый последний пост — фото самой Виолы в корсете, на шпильках и в чулках, просвечивающих сквозь игривую нижнюю юбочку. Она собирается на выпускной и стоит, облокотившись о туалетный столик, подкрашивая губы. Снята со спины, так, что лицо можно увидеть только в отражении, из зеркала она хитро подмигивает и улыбается. Пост подписан: «Карета готова, а я — на лабутенах нах!»

Внимание тут же привлекают комментарии под постом. Верхние, самые первые выглядят вполне традиционно — восторги и восхищения. Среди всех «Ах, какая красоточка» и «Лучшая, лучшая!» замечаю послание от странного, трудно читаемого ника — чёрные сердечки-эмоджи в ряд. С учётом того, что это были последние часы жизни Виолы, сердечко эти смотрятся мрачновато, с пугающейся символичностью.

— Да не, тут как раз ничего такого нет, — снова поясняет Эмель. — Это прикольно так… Стильно. Не тупые розовые смешнявочки, типа «девочки, записываемся на ноготочки», а чёрный, самый классный цвет.

— Декаданс типа? — уточняю, вспоминая подобные веяния и в моем тинейджерстве.

— Что? — переспрашивает Эмелька, не понимая, о чем речь.

— Ну, вся вот эта тленка, для избранных. Кто радуется жизни — тот дебил и ничего не понимают, а умные люди предпочитают совсем другое. Как у «Агаты Кристи», знаешь? «Я крашу губы гуталином, я обожаю чёрный цвет»

— Это книга такая? Так я не читаю детективы, не люблю их, тёть Поль. Честно… — извиняюще улыбается Эмель и я только грустно вздыхаю.

Какими бы интересными и ещё не успевшими нахвататься дурацких стереотипов, ни были подростки, субкультурной пропасти между поколениями никто не отменял. Чтобы кто-то из моих старых друзей не знал этой песни и не продолжил бы: «Напудрив ноздри кокаином, я выхожу на променад…»

— И звезды светят мне красиво, и симпатичен ад… — рассеянно напеваю про себя, понимая, что не первый раз попадаю в эту ловушку. Совсем недавно кто-то ещё не смог подхватить за мной что-то такое привычное, такое естественное для моих сверстников. Правда не могу вспомнить, кто и когда. Ну да ладно! Не это самое главное сейчас.

Сейчас я просматриваю длиннючую ленту комментариев, по времени все больше приближаясь к вечерним и ночным. Вот еще один от Виолы — спустя три с половиной часа, сделанный с телефона. Кажется, цитата из песни или копипаст одного из популярных интернет-стихов:

«Не спрашивай «Это зачем?»

Я прячу от света лицо.

Я верю никто не узнал.

Пускай продолжается бал…

Я — королева ночи