Никому о нас не говори

— Никуда ты с ним не поедешь, — грозно проговаривает она. Смотрит то на меня, то на Тима, стоящего позади.

И, если бы не его присутствие и спокойное дыхание за моей спиной, я не знаю, как бы вообще сейчас держалась.

— Я поеду именно с ним, а не с тобой, к твоей тётке.

— Тогда ты мне больше не дочь, — эти слова так просто слетают с её языка.

А ладонь Тима сильнее сжимается на моей талии. Он притягивает меня к своей груди. Помогает держаться на дрожащих ногах.

— За что ты так со мной, мам? — шепчу я, а сердце будто цыганской иглой проткнули. Боль слева вовсю жжёт рёбра.

— Я хочу, чтобы из тебя нормальный человек вырос, а не потаскуха какая-то…

Всё. Хватит. Это острее и невыносимее, чем просто унижение. Я судорожно хватаю воздух ртом, проглатывая в себя подступающий всхлип, и бросаюсь к своим кроссовкам, лежащим у дивана. Влезаю в них онемевшими от холода ступнями, наконец застегиваю толстовку под самое горло, хватаю рюкзак и, прежде чем сбежать отсюда, всё же оборачиваюсь к маме.

— Я надеюсь, что ты придёшь в себя и изменишь своё решение. Я очень о многом хотела бы с тобой поговорить…

Смотрю прямо ей в глаза, а там ничего, кроме пелены злости и непонимания. Слышу за спиной, как Тим открывает дверь веранды… Слышу его шаги… Он уходит, а я чувствую, что должна сделать то же самое: уйти вслед за ним.

Возможно, это неправильно и глупо, но сейчас я не вижу смысла оставаться с мамой. Кроме криков, скандалов и оскорблений меня ничего не ждёт. А я устала от разборок…

Но даю себе ещё всего пару мгновений и не отвожу взгляд от мамы. Наверное, надеюсь, что в её глазах промелькнет хоть какое-то просветление. Тогда у нас будет шанс поговорить…

Нет. Мамин взгляд лишь темнеет, наливаясь злостью. Она сжимает кулаки и спокойно произносит:

— Уйдёшь — никогда не прощу и не пущу на порог.

Горячие слёзы режут изнутри горло, а я искренне не понимаю, за что меня надо прощать. И точно знаю, что слушать подобное не хочу…

Со всей силы прижав к груди рюкзак, я оставляю маму на веранде одну. Хотя даже не представляю, как себя вести, если она кинется за мной. Не драться же с ней, как с Петровой. Эта жуткая мысль делает каждый мой шаг вперёд тяжёлым… Замёрзшие ноги налились свинцом.

Но мама остаётся за закрытой дверью веранды.

Тимур ждёт за калиткой. Взглянув на меня, он сразу протягивает ладонь, а в ответ я протягиваю ему свою…

До машины мы поднимаемся по улице молча. А я ещё и со страхом, что услышу за спиной голос мамы.

Да и в салоне Тим ни о чём не спрашивает. Закинув свои вещи на заднее сиденье, он заводит мотор и даже не ждёт, пока тот прогреется. Сразу жмёт на газ.

Куда он меня везёт? Сейчас мне всё равно. Потому что, как только я перестаю прижимать к груди свой рюкзак, сдержать слёз уже не могу.

Ощущаю себя плотиной, давшей огромную трещину… Я закрываю лицо ладонями и реву в голос.

Глава 47

Глава 47

Под шуршащим накрахмаленным одеялом тепло. Тим укутал меня в него по самый нос, которым я то и дело шмыгаю.

До конца я всё никак не успокоюсь.

Стоит мне только пустить в свою голову воспоминания о том, что произошло в Богудонии, как слёзы накатывают новой волной.

Как ни странно, оттуда мы вернулись в город. Тим привёз меня в небольшой отель, сняв в нём номер.

Всю дорогу сюда я рыдала взахлёб. Чувство разочарования, обиды, злости кипело в крови. И стыд тоже никуда не делся. Всё-таки мама застала меня с Тимуром не в шахматы играющей.

В страшном сне я ждала разоблачения, боялась, что, узнай она правду, всё обернётся грандиозным скандалом. Но мама переплюнула саму себя.

«Шалава».

«Потаскуха».

Она вогнала мне эти слова в душу так, что и гвоздодёром не вытащишь. Это больно.

Ведь мама должна любить своего ребёнка не за что-то: не за оценки, поведение, успехи, — а лишь потому, что он просто есть. Просто так. По умолчанию. Почему же у нас всё по-другому? Что я сделала не так? Или не сделала?

Эти вопросы мучили так, что я с трудом двигалась. Тим буквально заставил меня принять душ. Сам раздел, собрал мои волосы в хвост, настроил воду, пока я откровенно захлёбывалась слезами.

Я плакала, даже стоя под тёплыми струями из душевой лейки. Тим вытащил меня из ванной, закутал в махровый отельный халат и отнёс в кровать.

И я так и лежу. Не двигаюсь. Просто слушаю шум воды в ванной. Теперь там Тимур. И смотрю в одну точку — на соседнюю белоснежную подушку. Глаза уже горят от солёных слёз, которые всё никак не хотят заканчиваться.

В ванной быстро становится тихо. И уже через пару минут Тим забирается ко мне под одеяло. Распаренный и ещё немного влажный после душа. Он обнимает меня со спины и сразу притягивает к себе. Гладит ладонью по влажным волосам. От его тепла и нежности мне сразу же хочется зарыдать ещё сильнее. Но я пытаюсь держаться. Делаю один глубокий вдох, проглатывая в себя подступающий всхлип. Правда, выходит дерьмово. Я издаю звук, очень похожий на скулёж.

— Если хочешь, можешь ещё поплакать, — шепчет мне в затылок Тим.

— Куда уж больше, — хриплю я севшим от рыданий голосом. — У меня и так глаза уже, наверное, как две щёлки.

Тим слегка приподнимается надо мной и заглядывает в моё лицо.

— Ну да… — произносит наигранно строго. — Лучше не плакать. Точно как щёлки. Жуть.

В другой раз я бы улыбнулась. Шутливо пихнула бы в бок Тимура. Я ведь понимаю, что ему хочется разрядить обстановку. Но сейчас всё мимо… Даже выдавить из себя что-то наподобие улыбки я не готова.

И Тим чувствует это. Он ещё крепче обнимает меня, прижавшись носом к моим волосам.

— Забавная штука получается. Я могу неделями не появляться у отца — ему плевать. А у тебя какой-то запредельный контроль, — задумчиво вздыхает Тимур.

— Мама не была такой раньше, — тихо всхлипываю я.

— Возможно, ты просто не замечала этого.

— Тим… — мой голос срывается, и меня опять трясёт. — Я же не такая… не такая, как она говорила…

Объятия Тимура становятся сильнее. Он стискивает меня под одеялом так, будто бы я сейчас могу исчезнуть. Я зажмуриваюсь и вжимаюсь в его руки.