Никто нигде
Шрифт:
Мэри выписала мне рецепт. Мне показалось, что она интерпретировала мое признание как доказательство шизофрении. Я, естественно, была оскорблена. Выходит, я все-таки сумасшедшая? Поверить этому я не могла, но и страшилась этого — а Мэри, сама того не подозревая, подтвердила мои опасения.
Моя подруга Робин говорила: люди верят в то, во что хотят верить. Поведение Мэри это подтверждало. Кэрол принимала таблетки как попало, накапливала и выпивала сразу помногу — как и все прочие лекарства. Однажды, проглотив восемь таблеток разом, запила их доброй порцией коньяка и позвонила Мэри домой.
Кэрол теряла сознание, и я чувствовала, как накатывает на меня страх безнадежности —
Мэри ответила на звонок. Разговаривала спокойно, как будто ничего не случилось. Мне трудно было понять, что она говорит, но сознание мое уцепилось за описанную ей картину: она на кровати, рядом с ней сидит кошка, она играет с кошкой в шахматы. Мне вспомнилась похожая сцена из фильма с Ширли Темпл. Я снова вернулась в свои три года. Голос мой «переключился на автопилот»; ко мне волнами возвращалось ощущение себя. Казалось, я лечу сквозь самое себя. Такое чувство бывало у меня и раньше — без таблеток и алкоголя. Но сейчас, благодаря всему этому, мне удалось быть с Мэри самой собой более, чем когда-либо раньше. Может быть, как раньше, сыграло свою роль и разделяющее нас расстояние телефонной линии.
Мэри сняла меня с таблеток. Единственным их результатом стало то, что я убедилась: не стоит выдавать Мэри такие секреты, которые могли бы и в самом деле помочь серьезно изменить мою жизнь. Пусть все идет как идет, думала я: эта стратегия основывалась не на том, чтобы заново пережить события, происшедшие в «их мире», но на том, что я отказывалась от защиты, которая отгораживала меня от последствий этих событий. Этот набор тайных защит, глубоко символических, пришел из тех времен, когда я еще не представляла, как описать их словами.
Мэри, очевидно, плохо представляла себе мир, так хорошо мне памятный — мир до вторжения прикосновений, слов, ожиданий ответа и участия. Она помогала мне в расчистке построек, возведенных на незрелом фундаменте, давящих и душащих меня. Мне было по-прежнему два года, и настоящую меня она так и не видела.
Я работала в магазине неподалеку от больницы. У хозяина было две дочери моего возраста, но это не мешало ему ко мне приставать.
Общаться с кем-то или обслуживать покупателей мне было тяжело, но я как-то справлялась — так и проходил день за днем. Я привязалась к одному покупателю — старику, который каждый день со мной здоровался и махал мне рукой; он стал моим новым дедушкой.
Быть может, цепляясь за фигуры, напоминавшие мне дедушку, я пыталась продолжить свое эмоциональное развитие с того места, где оно оборвалось. Но в то же время дедушка начал умирать для меня задолго до того, как скончался на самом деле. Помню, я всегда верила, что он, как и отец, умер, когда мне было три года.
В три года оба они перестали быть жителями «моего мира»; отец продолжал жить, но всего лишь как один из окружавших меня взрослых, а дедушка умер два года спустя, и бабушка после его смерти переехала жить за город.
Хорошо помню, как я искала глазами дедушку — в такой же безутешной тоске, в какой стояла у его кровати, когда нашла его мертвым. Быть может, так должно чувствовать себя привидение, которое является в мир живых, но не может сказать им ни слова.
Однажды старик, что заходил к нам в магазин, как обычно, помахал мне рукой и поздоровался; я смотрела прямо на него, но его не видела, и он решил, что я его игнорирую. Чуть позже в тот же день он снова зашел за чем-то, но сделал вид, что меня не заметил.
— Добрый день! — обратилась я к нему.
Но он
вышел, не сказав ни слова.Я запаниковала. Тело «включило автопилот», а я перестала понимать, что происходит вокруг меня. Магазин превратился в хаотическое скопище цветов и звуков. Я смотрела на тех, кто работал со мной вместе, — и не узнавала их. Не понимала, зачем я здесь и как отсюда выбраться. Схватив сумку, я вылетела из магазина. Выскочила на улицу — и как будто попала в кошмар: движущиеся стены людей, мои ноги со всех сторон окружены чужими ногами. Я бросилась бежать. Продиралась сквозь толпу, многоголосый городской шум бил мне в уши. Надо добраться до чего-то безопасного. Чего-то знакомого. Мэри! Мэри мне поможет. Она — моя единственная надежда.
Передо мной оказался трамвай. Разбросав людей, словно неодушевленные предметы, я вскочила внутрь. По салону шел человек. Снова и снова он повторял что-то. Я его не понимала.
— Платим за проезд! — говорил он.
Я рванула кошелек, и все монеты, что там были, покатились ему под ноги. Я вскочила, бросилась к дверям, свирепо заколотила в них кулаком. Я в ловушке — некуда идти, некуда бежать, некуда спрятаться! Я начала истерически рыдать; рыдания мои становились все громче, я уже ничего, кроме них, не слышала. Дверь открылась.
Я выскочила за два квартала до больницы и бросилась бежать, не глядя по сторонам. Вслед мне визжали тормоза, и люди кричали что-то обидное. В какой-то миг прямо передо мной оказался автомобиль. Он резко затормозил, но я, не удержавшись, упала вперед и распласталась на капоте.
Блеск капота поразил меня. Приподнявшись на локтях, я уставилась на двоих людей за ветровым стеклом. От резкой остановки их бросило вперед, на лицах застыло потрясение.
Одного из них я узнала: это был известный политик. Удивленная тем, что он мне знаком, я показала на него и громко произнесла его имя, словно в первые школьные дни, когда училась называть предметы. Это было единственное прояснение. Следующее, что помню — как я врываюсь в дверь амбулаторного психиатрического отделения.
Я забыла, как зовут Мэри. Забыла, как подняться наверх, где она работает. Забыла, как заговорить.
Стоя у стола регистратора, я в панике пыталась что-то произнести — но изо рта вылетали лишь бессвязные нечленораздельные звуки, только усиливавшие мою панику. Я рыдала и задыхалась.
Казалось, я тону в слезах. Сквозь слезы я отчаянно вглядывалась в глаза регистраторши — и все пыталась произнести имя Мэри. Регистраторша была крупная женщина, добродушная на вид: она напомнила мне мать моей подруги. Она держалась спокойно, терпеливо и дружелюбно — а я тряслась перед ней, плача, задыхаясь, запинаясь на каждом звуке, пока наконец мне не удалось выговорить:
— М… М… М-мэри!
Женщина сняла трубку телефона и вызвала Мэри. Та спустилась — и немедленно начала действовать. Она попыталась меня обнять, но я опасливо отпрянула. Тогда она протянула мне руку. Я вошла следом за ней в лифт, тревожно оглядываясь через плечо.
На этот раз мы пошли в другой кабинет, не в тот, где она обычно меня принимала. Новое помещение меня насторожило, но с Мэри я чувствовала себя в безопасности, поэтому молча села. Она посмотрела на меня сочувственно, потом открыла сумку и достала леденец. Совсем как дедушка, когда мне было три года, когда он меня еще не потерял. Сжавшись на стуле напротив Мэри, словно загнанная в угол крыса, я воровато сунула леденец в рот. Потом хихикнула — так поразил и обрадовал меня способ, который нашла Мэри, чтобы войти в мой мир.