Никто нигде

Я бежала в ночь — в чужом городе, среди чужих. Позвонила по телефону доверия, и незнакомка на другом конце провода сделала то, что нужно было сделать — усомнилась в том, что мне хватит решимости уйти от Дэвида. Именно это мне и требовалось — вступить в борьбу, кому-то что-то доказать. Я вернулась к фургону и просунула под дверь записку.

В записке я просила Дэвида встретиться со мной днем в городе — в определенное время, в определенном месте. Затем прокралась обратно в машину, которая была припаркована рядом, с выключенными фарами и работающим мотором. Уехала на другой конец этого чужого города, остановилась и заснула — голодная, замерзшая, бездомная.

На следующий день я вернулась в фургон — именно тогда, когда Дэвид ждал меня в другом месте. Забрала все свои личные вещи, а все остальное оставила, вместе с самим фургоном: только бы он оставил меня в покое. На этого скота я потратила полтора года жизни — и готова была заплатить любую цену, лишь бы от него отделаться.

Я ехала в ночи, пока у меня не начало двоиться в глазах. Я страшно устала, проголодалась, а денег было в обрез — только-только, чтобы добраться до своего штата. Уснула в машине, на стоянке, возле трейлера, полного лающих собак — и была счастлива. Так счастлива, как со мной не случалось с ранних дней нашей жизни с Тимом. Наконец-то я ощущала настоящее «счастье». Я чувствовала его внутри себя — и, для разнообразия, в кои-то веки оно отражалось на моем лице, мирном и спокойном.

* * *

К Тиму я приехала без предупреждения. Девушка Тима вошла в мое положение — она знала, через что мне пришлось пройти и как сильна связывающая нас с Тимом дружба. Я оставалась у них, пока не нашла себе работу и жилье, а потом так же тихо съехала.

Комнату себе я сняла в живописном пригороде, как можно дальше от Тима. У хозяйки дома была маленькая дочка, двух лет: она мной заинтересовалась, а я начала открываться и выходить из своей скорлупы. Я стала выходить из дома и встречаться с людьми именно как «я». Прежде я никогда этого не делала — в отличие от Кэрол, я не стремилась общаться во что бы то ни стало.

* * *

Несколько молодых людей сели напротив меня и попытались меня разговорить. Они были ирландцами; из того, что они говорили, я не понимала ни слова — и, увидев, что они не отстают, так им и сказала. Лишь один из них молчал и смотрел мне в глаза. Потом показал взглядом в сторону танцпола. Я молча согласилась.

Мы поехали на вечеринку к его другу. Оказалось, что быть в компании и не общаться — для меня вполне приемлемо. Я молча осматривалась, если меня о чем-то спрашивали — отвечала коротко и не выказывала желания продолжать беседу. Наконец его друзья оставили попытки завязать со мной разговор. Сам он тоже по большей части молчал; моя молчаливость и отстраненность, казалось, интригует его, но не смущает.

Серьезных отношений не хотели ни я, ни он. Просто хотели быть рядом — и нас обоих это вполне устраивало. Мы знали, что не стремимся к привязанности или какой-то интеллектуальной близости друг с другом. Это были самые равные, нетребовательные, комфортные отношения в моей жизни. В молчании, с незнакомцем я смогла, не чувствуя угрозы, получать удовольствие от прикосновений.

У этого человека была дислексия и проблемы в общении, схожие с моими. Все прочие обстоятельства его жизни меня не волновали. В любом случае, много общего у нас бы не нашлось. Мы свели все разговоры к минимуму, а общались в основном при помощи осязания. Из-за нашей чрезвычайной чувствительности наши отношения были не столько сексуальными, сколько чувственными. Мы встречались три месяца. Дальше он начал по-своему пытаться узнать меня получше — и это стало началом конца.

* * *

Я снова начала болеть. Вернулась астма и мышечные боли, мучившие меня, когда я жила с Дэвидом. Я начала засыпать средь бела дня — беспробудным сном, на несколько часов. И снова начала ловить себя на том, что часами сижу, ничего не делая, уставившись в пространство.

Мне было очень сложно на чем-то сосредоточиться. Я смотрела телевизор, не имея понятия, что происходит на экране — лишь ради мелькания цветов, фигур, движений. Единственное, что выводило меня из этого состояния — телевизионная реклама: ее простенькие мелодии и песенки привязывались ко мне и звучали в ушах еще часами, днями, порой и неделями.

Однажды я вышла из здания через ту же дверь, в которую вошла, но вдруг увидела, что здание каким-то образом переместилось. Теперь оно стояло на другой стороне улицы. Я снова вошла, повернувшись к улице спиной, и снова вышла. Но здание по-прежнему стояло не на той стороне улицы, где было, когда я вошла туда в первый раз.

Я испугалась. Спросила у кого-то, как называется эта улица. Улица была та же самая. Где-то здесь была припаркована моя машина, но теперь, потеряв чувство направления, я не понимала, где ее искать.

— Извините, не подскажете, где Митчелл-стрит? — спросила я, хотя выросла в этом городе и знала здешние улицы, как свои пять пальцев.

— Вон там, — проговорил голос, и рука указала куда-то в сторону.

Я двинулась в указанном направлении, все больше тревожась.

Как, ради всего на свете, Митчелл-стрит оказалась в той стороне?

Мне стало страшно, я заплакала. Незнакомый голос спросил, что у меня стряслось.

— Я заблудилась, — объяснила я. — Не знаю, где искать свою машину.

— А какая у вас машина? — спросил голос.

Я объяснила, добавив, что припарковала ее на той улице, где сейчас стою, но не понимаю, в каком направлении идти. Человек, вызвавшийся помочь, показал мне мою машину, и я бросилась к ней.

Казалось, весь мир вывернулся наизнанку и перевернулся вверх тормашками. Все вокруг превратилось в зеркальное отражение того мира, в котором я жила лишь несколько минут назад.

Я забралась в машину и сидела там, растерянная и испуганная. Названия улиц были мне знакомы; до сих пор я всегда без труда находила дорогу. Но теперь оставалось только ехать туда, куда указывали знакомые названия.

Я двинулась вперед — и, как будто в зазеркалье, скоро обнаружила, что каждый раз сворачиваю не туда и еду не в том направлении. В результате я оказалась совершенно на другом конце города. Вместо того чтобы ехать домой, я, как в зеркале, ехала прочь от дома. Все вокруг перевернулось вверх дном.

Еще два дня после этого я то и дело оказывалась «в зазеркалье». Я страшно боялась, что схожу с ума. В конце концов решила: сумасшедшая я или нет, во всяком случае, мне нужна такая работа, где можно будет весь день сидеть на одном месте.

* * *

Я отправилась в театральный магазин. Ряды бархатных масок с перьями и блестками, парики всех возможных стилей и размеров, костюм медведя в натуральную величину, свисающий с потолка на шнурке или угрожающе скалящийся у кассы — все очаровало меня с первого взгляда. Я поняла: здесь я смогу работать.

Хозяйка магазина искала продавца с пятилетним опытом работы. У Кэрол пятилетнего опыта не было — но она покорила хозяйку своей непосредственностью и нескрываемым восхищением перед ее товарами. Было решено: если что-то способно увеличить продажи — то это энтузиазм Кэрол.