Никто об этом не узнает
Шрифт:
Гости, навскидку человек двадцать, тотчас смолкли и все как один уставились на него с неприкрытым изумлением.
Глава 4
Никто Алёне не рассказывал о том, как трудно вливаться в чужую семью.
Да, отец ей родной, но ощущение, что она здесь чужая, лишняя, никому не нужная, не ослабевало, а наоборот лишь крепло.
Даже с отцом, к которому Алёна тянулась всей душой, общение давалось нелегко. Причём обоим. Но он во всяком случае ни разу не выказал к ней недоброго отношения, напротив — подарки делал, старался узнать её поближе, время уделял, пытался ввести в
И вот теперь отец, её папа, такой красивый, умный, важный и занятой, заботится о ней. Спрашивает постоянно, не надо ли чего, что бы её хотелось и готов, очевидно, купить всё, что она ни пожелает.
Алёна отнекивалась, неудобно ведь. Да и вообще не в вещах дело. Но отец всё равно одаривал и одаривал. Вот так, неожиданно, у неё появилось всё, о чём она и не мечтала: красивая одежда, модный телефон, планшет, компьютер. Это трогало до слёз. И хотелось непременно сделать ему в ответ что-нибудь очень хорошее, но что — она не знала.
На следующий день после её приезда, Нина, ассистентка отца, по его поручению отвезла Алёну в салон. Там было так красиво и дорого, что она лишний раз выдохнуть боялась.
Однако её приняли как британскую королеву — постригли, что-то сделали с бровями, отчего, густые и чёрные от природы, они теперь выглядели изящно, точно нарисованные. Маникюр она пережила спокойно, но педикюр её здорово смутил. Ну а во время манипуляций с лицом Алёна чуть не уснула.
После салона всё та же ассистентка покормила её в ресторане. Правда, от цен в меню пропал аппетит, да и еда, если уж честно, не слишком впечатлила.
— Как тебе салат с рукколой? — спросила Нина.
Алёна пожала плечами, постеснявшись ответить, что салат и всё остальное — так себе. Хотя подмывало вставить, что сама бы она приготовила вкуснее.
После обеда Нина неожиданно привезла её к обычному многоквартирному дому сталинской постройки.
— Мы тут зачем? — удивилась Алёна, оглядывая двор колодцем.
— Дмитрий Николаевич велел отвезти тебя к Лилии Генриховне.
— Кто это? Зачем мне к Лилии Генриховне?
— О-о, — протянула Нина, — эта старая ведьма всю жизнь проработала диктором на радио, ещё в советское время. Старая школа. Потом уже учила других дикции и орфоэпии, ну это как правильно ставить ударение в словах. Слышала, у неё даже безграмотный за три месяца начинает говорить, как выходец из высшего общества.
Алёна покраснела, уловив посыл.
— Я так плохо говорю, да?
— Ну… с ударениями у тебя кошмар, это точно. Вот что это за слово — звонит? Звонит же! Ну и говор какой-то… странный, в общем. Да и в целом, она тебя подтянет по русскому.
Лилия Генриховна оказалась суровой на вид старухой, передвигающейся по тёмной, захламлённой квартире в инвалидном кресле.
Встретила она Алёну без особой радости, но и неприязнь тоже не выказывала. Сухо позвала за собой в гостиную, а Нине велела заехать часа через три.
Занимались они за круглым столом, прикрытым тяжёлой тканевой скатертью, отороченной бахромой.
Вообще, Алёна теперь поняла, почему Нина назвала старуху ведьмой. Та была совершенно нетерпима к ошибкам, раздражалась чуть что, гневно сверкая глазами, ну и с выражениями не церемонилась. Ещё и кот у неё водился, чёрный, без единого пятнышка. Разлёгся рядом на стуле и смотрел надменно
и злобно.Так что после трёхчасового занятия Алёна чувствовала себя буквально выжатой.
Зато вознаграждением стал ужин с отцом, наедине.
Заведение было таким же помпезным, как и то, куда днём возила её Нина, но еда вкуснее, во всяком случае, ничего экстравагантного — мясо на углях, свежие овощи. И хотя то и дело за тсолом повисало неловкое молчание, этот вечер всё равно запомнился ей как самый прекрасный за всю её недолгую жизнь.
Отец сначала задавал дежурные вопросы, не смотрел в глаза и держался напряжённо.
Она же наоборот, несмотря на чувство неловкости, вовсю старалась разрядить обстановку, сблизиться с ним, рассказывала про всё подряд, что в голову взбредёт. Особенно разошлась, когда делилась впечатлениями о старухе-дикторше. Отцу, видать, были знакомы её ощущения, потому что он ожил, заулыбался.
А потом случился конфуз — она нечаянно опрокинула бокал вина и багровые капли попали на его брюки.
Алёна ужасно расстроилась и, пытаясь промокнуть салфеткой пятна, запричитала:
— Ой, папа, папочка, прости! Я такая неуклюжая…
Он вдруг не рассердился, наоборот — улыбнулся даже. После этого инцидента напряжение его как будто спало, и взгляд он больше не отводил, и разговор пошёл как по маслу. Они и смеялись, и болтали. Пока не вернулись домой…
Дома папа сразу стал неуловимо другим. Замкнутым, отстранённым.
Жанна Валерьевна и вовсе, как показалось Алёне, посмотрела на неё с ненавистью. Папина жена её, в общем-то, не обижала, но обращалась свысока. Практически с ней не разговаривала, а когда и случалось такое — буквально цедила сквозь зубы. Алёна кожей чувствовала неприязнь мачехи и не знала, как себя с ней вести, чтобы не раздражать ещё больше.
Да и Артём хоть и спросил довольно миролюбиво, как прошёл её день, всё равно неосознанно чувствовалось — относился к ней тоже плохо.
Но хуже всего дела обстояли, конечно, с Максимом. Они, Жанна Валерьевна и Артём, хотя бы старались делать вид, что терпят её. Максим же открыто высказывал всё, что на уме.
А самое обидное — ей-то он почему-то нравился. Необъяснимо. Вопреки. Вот нравился и всё тут. Она даже рисовала его! Но устыдившись, спрятала скетчбук подальше.
Если бы он не был её братом, она бы, наверное, грезила о нём. Хотя влюбиться в такого — это беда. Это катастрофа. Ясно сразу.
В любом случае, его ненависть ранила больнее, чем презрение Жанны Валерьевны и неприязнь Артёма. Почему-то очень сильно, прямо до боли не хотелось, чтобы он так к ней относился. Хотя, понимала сама, иначе и быть не могло. И на то есть тысячи причин. Начиная с того, что папа изменил его матери с её матерью, и теперь Алёна — живое тому напоминание. И заканчивая простой, но жестокой правдой — кто он, и кто она. Небо и земля. Принц и нищая. Красавец и страшилище.
Ну, нет. Страшилищем она всё же не была. В детдоме, например, за ней ухлёстывал Чусов и утверждал, что в жизни не видал таких, как она. Но… рядом с Максимом она почему-то чувствовала себя совсем невзрачной.
А ещё, несмотря на его злость, грубость и ершистый нрав, она не ощущала в нём настоящей, продуманной жестокости, от которой истинный циник получает садистское удовольствие. Он просто казался человеком, который с чего-то вдруг решил, что терять ему нечего, а потому готов очертя голову лететь вместе со всем миром в тартарары.