Никто об этом не узнает

Казалось, боль из левой кисти перекочевала в затылок и теперь нещадно сверлила мозг. Хотелось прикрикнуть: «Давай уже быстрее!», но он сумел себя одёрнуть. Она тут ни при чём. Да и вообще неохота предстать перед ней истеричкой, не переносящей боль.

Наконец Алёна выудила упаковку со шприцем-двойкой и ампулу анестетика.

— Вот! Что дальше?

— Вон там у отца бухло есть всякое, — Максим кивнул на напольный глобус-бар. — Достань вискарик.

Алёна принесла непочатую бутыль Джонни Уокера.

— Хороший выбор, знаешь толк, — усмехнулся Максим, но тут же снова поморщился. — Теперь откупорь и дай мне. Не смотри так. Это дезинфекция. Смерти мы не боимся, но сгнить от всякой заразы тоже неохота. Так что давай, действуй.

Алёна отвинтила крышку и протянула бутылку Максиму.

— А ты пока вскрой ампулу и набери в шприц. Будешь делать мне укол.

Алёна округлила глаза, но, чуть помешкав, повиновалась. Шоркнула несколько раз скарификатором по насечке на ампуле, надломила.

— Готово.

Максим щедро полил собственные пальцы, а заодно и ковёр, а затем отхлебнул виски прямо из горлышка. Закашлялся, отставил бутылку.

— Давай, коли по чуть-чуть вот сюда и сюда. Ну и сюда, ¬— указывал он на побагровевшие, отёкшие фаланги.

Алёна явно трусила, шприц в её руках мелко подрагивал, и сама она выглядела непривычно бледной, но сумела всё-таки аккуратно ввести кончик иглы, сосредоточенно наблюдая, как под сбитой кожей вздулся пузырёк. Капельки лекарства выступили наружу, и она принялась за следующий палец.

Максим за её манипуляциями не следил, вместо этого он то и дело прихлёбывал виски.

— По-моему, лучше всё же к врачу. — Первое, что она вымолвила после того, как сделала инъекции.

— Зачем мне врач, когда есть ты и интернет? — расслабленно произнёс он.

И виски, и блокада уже начали действовать. Боль отступила, навалилась сонливость. Сидя на ковре, он откинулся назад, пристроив затылок на диван и прикрыл отяжелевшие веки.

— Но вдруг перелом? — не отступала она. — Там же надо гипс или что-то такое…

— Завтра, — одними губами прошептал он.

Какой уж там вдруг? Этот лужинский урод-водитель однозначно переломал ему пальцы, а может, и рёбра. Но сейчас хотелось одного: спать. Всё остальное завтра.

Она спорить не стала и вообще притихла, сидя рядом с ним на полу. Максим разомкнул вдруг веки и скосил на неё глаза.

— Ты почему меня рисовала?

Вопрос явно застал её врасплох, но помедлив, она ответила смущённо:

— У тебя лицо такое… выразительное. Я увидела, ну и захотелось нарисовать. Тебя это обидело?

— Обидело? — он взметнул удивлённо брови.

— Ну, не обидело… неприятно, может, стало?

— Что ж тут неприятного? Наоборот! Но я удивился. Мы же с тобой как бы… не очень поладили. А тут такой шикарный портрет.

— Тоже скажешь — шикарный! — улыбнулась она.

— Конечно, шикарный. Хотя… какой исходник, такой и портрет.

— Да ты сама скромность! — коротко засмеялась Алёна.

— Неее, скромность тут ни при чём — это объективность. Что смеёшся? Так оно и есть. — Максим развернулся к ней и теперь полулежал-полусидел боком, подперев щёку здоровой рукой. — Ты знаешь, была у меня пару лет назад подруга, немного старше, но не суть. Так вот она на полном серьёзе утверждала, что я похож на какого-то забугорного актёра. Не современного, правда, да и имени его я уже не помню. Но тогда, вот когда она об этом сказала, я погуглил, интересно же, ну и нашёл. И знаешь, что там написано про него, про того актёра? Что он был иконой стиля и секс-символом. Так-то.

— Джеймс Дин это.

— Что?

— Того актёра зовут Джеймс Дин. И ты правда на него очень похож.

— Ну вот — о чём я и говорю. Икона… — самодовольно усмехнулся Максим, затем добавил совершенно серьёзно: — А ты круто рисуешь, честно. Прямо как настоящий художник. Мне понравилось.

— Спасибо, — порозовела она. — А ты играешь на гитаре просто невероятно… и поёшь. Мне слышно было… А что это за песня?

— Это же «Нирвана». Не узнала, что ли? The man who sold the world. Хотя Курт её перепел, изначально это песня Дэвида Боуи. Но Курт есть Курт. Он бесподобен.

— Я не очень в музыке разбираюсь, то есть совсем никак, но вот ты пел, и… В общем, это было так здорово! Очень!

Потом она опустила взгляд на его левую руку, и блеск в её глазах погас. Посмотрела на него с сожалением и тихо спросила:

— А как же теперь? Ты не сможешь больше играть?

— Да, — хмыкнул он, — сегодня выступить вряд ли удастся. Придётся ближайшие концерты отменить.

— Ты ещё и шутишь! — покачала головой Алёна. — А всё-таки кто это сделал?

— Да это Ник приезжал…

— Тот, который…?

— Тот, который.

— И это он тебя так? — удивилась она.

— Да ну конечно! Нет! Ну, он пытался там мне что-то предъявить за тебя, даже руками махал, но вломил мне их водила… сука…

— Спасибо, — зарделась она. — Ты — замечательный брат.

Максим пристально посмотрел на неё, будто размышляя — сказать не сказать?

— Я тебе не брат.

Алёна поняла его слова явно неправильно, судя по тому, как вмиг потухла её улыбка, а на лицо набежала тень.

— Мы, конечно, не совсем… — пролепетала она, отведя взгляд в сторону.

— Я не брат тебе, серьёзно, — повторил Максим. — Отец женился на моей матери, когда я уже родился и усыновил меня. А родной мой папаша… короче, я без понятия, кто он и где он. Такие вот дела.

Алёна снова повернулась и уставилась на него оторопело.

— Как так?

— Ну вот так, — пожал он плечами.

— Я… я не знала… Так, значит…

— Значит, мы с тобой не брат и не сестра. И если я тебя поцелую, это не будет извращением. И кстати, не стоит об этом маленьком секрете никому трепать, окей?

Сделав ещё один большой глоток Джонни Уокера, Максим отставил бутылку и медленно поднялся, покачнувшись.

— Всё, я спать.

— Дойдёшь? Или помочь? — следом встала Алёна.

— У меня ж рука сломана, а не нога.

— Ну, ты ещё и хорошенько продезинфицировался изнутри.

— Лааадно, пойдём, раз уж тебе так хочется уложить меня в постель, — нагло улыбнулся он.

Алёна залилась краской, даже отступила сразу, но стоило ему вновь покачнуться, подхватила его и, приобняв за талию, повела к лестнице.