Никто об этом не узнает

А потом ещё и увязался следом в кафе.

Ренат явно злился. Отволок его в сторону.

— Макс, это как понимать? Ты нафига нам на хвост упал? У меня всё было на мази, пока ты не пришёл, — затараторил он, косясь в сторону Алёны. — Ты нафига тут?

— Да как-то дома в лом сидеть. Дай, думаю, в кинцо схожу или в кафешке посижу, — дразнил его Максим.

— Макс, ты издеваешься? Ты другого места во всём городе не нашёл? — кипятился Ренат. — Она же при тебе не согласится…

— Так я и не хочу, чтобы она соглашалась, — вдруг совершенно серьёзно ответил Максим, и вся его показная весёлость вмиг исчезла.

Ренат сморгнул, уставился на него непонимающе.

— Я… не понял. То есть как — не хочу? Ты хочешь, чтобы в нашем споре Шило…

— Гонишь, что ли? Я вообще не хочу, чтобы её трогали. Ни ты, ни Шило, ни кто-то ещё. И знаешь что, я тут подумал и решил — класть я хотел на ваш спор.

— Ну, пипец! Спасибо! — воскликнул Ренат, громче, чем хотел, потому что тут же бросил на Алёну пугливый взгляд. Затем гораздо тише, но с волнением зачастил:

— Макс, так не делается! Поздно уже. Всё! Клал ты или нет, хочешь или не хочешь — сейчас это уже вообще никакого значения не имеет. Я мог бы отступиться, но Шило — нет. Он никогда не пойдёт на попятную. А значит, и я тоже, потому что проигрывать ему не собираюсь. Ты же помнишь, что на кону. Ты слово мне давал! Как друг обещал… Вот если бы ты добазарился с ним, я бы отошёл, без проблем. А так — извини… Мне, может, тоже её жалко, и тебя я понимаю, и из-за бати твоего очкую, вдруг тот узнает, хоть ты и сказал, что ему на неё вообще пофиг. И уже сам не рад, что встрял в этот спор по дури. Но, блин, всё это не перевешивает публичного унижения. Так что, Макс, извини…

Ренат вернулся за столик.

Максим отошёл к стойке бара. Ну а что делать оставалось? Уйти он не мог. Но и не кидаться же на него с кулаками. Хотя, если уж на чистоту, хотелось. Очень хотелось. И ему навалять, и Шилову, и вообще тянуло крушить всё вокруг. Но какой он с гипсом боец?

Да и если уж на то пошло, он прекрасно понимал Мансурова. И верил, что будь условие спора другим, не таким изощрённо-унизительным, Ренат бы поступился.

Максим не стал уж ему говорить, что и правда пробовал договориться с Шиловым. Перед тем, как рвануть за ними в кино, полчаса уламывал его по телефону. Разные компромиссы предлагал и просто просил по-человечески. Тоже, кстати, ещё то унижение.

Этот урод только посмеялся. Впрочем, этого и стоило ожидать.

— Чешское нефильтрованное, — попросил Максим бармена.

— Восемнадцать есть? — уточнил тот, явно для острастки.

— Что, паспорт показать? — зло откликнулся Макс.

— Двести рублей.

Макс положил деньги на стойку. Бармен нацедил пиво из анкерка, поставил кружку перед ним с нечитаемым выражением лица и переключился на других посетителей.

Пиво вдруг показалось совершенно безвкусным, но так хоть было чем себя занять в ожидании. Правда, чего именно он ждал — Максим и сам не знал. Просто наблюдал за ней. Один раз она оглянулась, потом сидела явно как на иголках. Занервничала? Вот и пусть. Нечего по барам со всякими шляться…

Тут Алёна поднялась и пошла в другой конец зала, где располагались уборные.

Максим сразу подобрался. Теперь, главное, её не упустить.

Не было её довольно долго. Он даже беспокоиться начал, но как только она вновь появилась, тотчас ринулся к ней.

Надо её просто увести, силой уволочь отсюда, если понадобится. Пусть она думает о нём что угодно, сейчас это неважно. Лишь бы помешать им остаться наедине. Потому что, наверное, иначе он просто не сможет с этим нормально жить…

* * *

Она не поехала. Она захотела остаться с Мансуровым…

Максим даже и не знал, что бывает так больно. В первый момент он просто опешил от неожиданности. Она хотела остаться с его другом? Выходит, она к нему, к Ренату, относится всерьёз. Что-то чувствует уже к нему?

Но как бы это ни било, как бы ни ранило, как бы ни подмывало бросить в лицо: «Ну и катись к нему» и уйти, Максим продолжал её уговаривать, просить, убеждать, требовать, наконец.

Потому что неважно, какое у неё там отношение к Мансурову. Это всё равно ничего не меняет, ведь ему-то на неё плевать.

Но она оказалась глуха и глупа, нестерпимо глупа! Не хотела ничего слышать, не хотела ничего понимать. Упёрлась и всё тут.

Максиму, казалось, что его попросту сейчас разорвёт от того, что не может до неё достучаться. Он едва не выкрикнул в запале всю правду про их спор. Да и выложил бы, конечно, потому что дошёл до предела и потому, что плевать уже было на всё, и на своё обещание, в том числе.

Но тут вмешался идиот-охранник. И дальше всё завертелось стремительно и сумбурно.

Максим и понять ничего не успел, как его грубо вышвырнули на улицу.

Скатившись со ступеней, он с разлёту приложился сломанной рукой об асфальт и задохнулся от боли. Поднялся, стиснув челюсти, чтоб не взвыть, затем выругался от души. Посмотрел на освещённый холл кафе за стеклянными дверями.

Алёны уже не было. Вернулась к Ренату…

Зато охранник стоял как неприступный страж на входе, скрестив руки на груди, и всем своим видом давал понять, что не пропустит. Мол, только сунься — ещё хуже будет.

Соваться Максим и не стал, показал ему bras d'honneur [7] и пошёл прочь.

Сначала медленно, тяжело, потом вдруг сорвался в бег стремительный и бесцельный.

Незаметно оказался в сквере, уже к этому часу опустевшем. И хорошо, что никого не было, — люди сейчас его не просто раздражали, а вызывали безудержную ярость, которая колотилась внутри, заставляя его бежать и бежать.

Остановился он внезапно, когда вдруг почувствовал, что выбился из сил.

7

bras d'honneur — оскорбительный жест, когда правую руку резко сгибают в локте, а ладонь левой кладут на сгиб.

Отдышался мало-мальски, чуть наклонившись вперёд и уперев руки в колени. Выпрямился, из груди вырвался полустон-полувздох.

Нет, ярость никуда не делась, всё так же клокотала, рвалась наружу, затмевала разум. Сглотнув, он обвёл взглядом пустынный сквер и вдруг сдуру пнул металлическую урну.

— Да пошли вы все! — выругался вслух.

И, развернувшись, пошёл в сторону дороги.

* * *

Утром, едва разлепив веки, Максим поморщился — всё было не так. Непривычно, неприятно. Голова гудела как чугунный колокол. Болели рёбра. Правое плечо затекло. Но самое скверное — это тягостное чувство, противно свербящее где-то за грудиной. Пока ещё смутное, неясное, оно постепенно расползалось, становилось крепче, пронзительнее. И затем сформировалось в чёткую мысль: «Алёна вчера осталась с Мансуровым».

Тотчас его будто током прошило, скрутило внутренности болезненным спазмом.

Максим попробовал высвободить руку. Кристина недовольно завошкалась, сонно пробурчала под нос что-то невнятное, но затем тоже проснулась. Плавно села в кровати, по-кошачьи потянулась.

— Макс, такая рань! Ты чего вскочил? Ещё два часа можно спокойно спать.

— Крис, прости, тебе надо домой. Будет лучше, если тебя никто не увидит.

— Ты шутишь? — Кристина ошеломлённо уставилась на него, тут же прикрывшись уголком одеяла. — Макс, если это шутка такая, то это не смешно.