Никто об этом не узнает

— Ты по себе не суди! — выдавила она с усилием. Во рту вдруг пересохло.

Он удивлённо взметнул брови, затем нахмурился.

— Ты про что?

— Про всё! — Чёрт, опять вырвалось с явными нотками истерики. Но как тут успокоиться, когда он всего в нескольких сантиметрах, когда его дыхание опаляет кожу, когда глаза так близко, что голова кругом идёт?

— Про что — про всё? — похоже, недоумевал он совершенно искренне. — Я тебя даже не трогал никогда, даже не думал о… Или ты про то, что мы тогда с тобой в коридоре целовались?

Его взгляд сместился к губам и почти тотчас потемнел, налился странной тяжестью, пугающей и волнующей одновременно.

— При чём тут это… я вообще не про себя, — пролепетала Алёна, чувствуя, как горят губы от этого взгляда, как жар наполняет её изнутри.

— А про кого? О, ты про Крис, что ли? — догадался он и тут же пренебрежительно фыркнул: — Пффф.

— Я слышала, как вы сегодня ночью…

— Ну да, было. Но что с того? Это вообще неважно. Для меня это никакого значения не имеет.

Его ответ обескуражил её настолько, что непроизвольно вырвалось:

— Зато для меня имеет!

Алёна спохватилась, но поздно. Всё он понял и посмотрел так, будто знает теперь все её мысли, даже самые потаённые. Как же стыдно!

— Это был просто секс, к тому же по пьяни, — произнёс он хриплым полушёпотом, снова мучая взглядом губы. — Этого бы даже не случилось, если б ты вчера уехала со мной. И если тебе это неприятно, больше такого и не случится. Обещаю. Только не ходи к Мансурову.

Словно в ответ на его слова телефон вновь зазвонил. И морок, сковавший её порукам и ногам, рассеялся. Снова Ренат. Как же вовремя этот его звонок! Она ведь почти сдалась, почти подчинилась этому странному, точно гипнотическому, влиянию.

— Пропусти меня! — потребовала Алёна. Но Максим наоборот упёрся ладонями в подоконник, заключив её в плен. Она с силой рванулась вбок, забыв о его сломанных пальцах. — Пропусти немедленно!

Он коротко взвыл, сморщился, но отстранился лишь на мгновение и тут же грубо схватил её здоровой рукой, рывком прижал к себе, зашептал горячо:

— Да не будь ты такой дурой! Почему ты не слышишь меня? Почему не поймёшь никак? Я же сказал, что ему от тебя нужно…

Алёна попыталась оттолкнуть его.

— Я тебе не дура! — зашипела она, выворачиваясь. Но он притиснул её к себе ещё крепче. — Пусти, я сказала!

— Не дура, не дура, — прошептал в самые губы, отчего новая волна мурашек осыпала её кожу. — Конечно, не дура, — И рвано выдохнув, впился поцелуем.

Целовал он с таким неистовым отчаянием, будто погибал и искал спасения.

Телефон продолжал назойливо пиликать, но она едва ли различала его трели. Всё, что она слышала — это срывающиеся вздохи, всё, что чувствовала — это жар его тела, мягкие, нетерпеливые губы, незнакомое томление. Голова шла кругом, сердце колотилось где-то у самого горла, и всё внутри скручивалось в сладком спазме.

Внезапно поцелуй их прервался, жаркие объятия разомкнулись, да так резко, что казалось, будто она секунду назад парила в тёплом воздухе и вдруг упала на холодную твердь.

Алёна непонимающе распахнула глаза и отшатнулась.

Отец, белый как полотно, держал Максима за грудки.

— Как ты… как ты посмел? Подонок! — цедил он сквозь зубы. — Как ты посмел тронуть её?

Алёна, онемев от потрясения, наблюдала, как отец припечатал Максима спиной к стене. Тот не сопротивлялся, не пытался освободиться, ничего не говорил и даже не смотрел на отца. Он продолжал смотреть на Алёну, неотрывно, всё с той же страстью, как будто до сих пор целовал её, как будто они были здесь только вдвоём.

Отец негодовал, бесновался, выкрикивал страшные слова, угрозы, ругательства, а потом вдруг с размаху ударил Максима кулаком. Голова его откинулась, глухо стукнулась о стену. На губах тотчас выступила кровь.

Алёна вскрикнула, зажмурившись, а в следующий миг закричала:

— Папа! Не надо! Оставь его!

Отец, как ни странно, послушался. Убрал руки, повернулся к Алёне, посмотрел с такой горечью, что стало нестерпимо стыдно, затем решительно шагнул к ней и, взяв под руку, вывел из комнаты.

На пороге она обернулась на кратчайшее мгновение, но успела поймать отчаянный взгляд Максима, взгляд, который, наверное, забыть уже не сможет.

* * *

Алёна напряжённо вслушивалась в крики за стеной. Там, в своём кабинете, отец ругался с Жанной Валерьевной.

— Это хорошо ещё, что я вернулся домой рано, хотя не должен был. Даже подумать боюсь, что стало бы, задержись я чуть дольше. Твой поганый сын чуть не изнасиловал мою дочь! Ты это понимаешь? И теперь можешь хоть реветь с утра до ночи, хоть отцу своему жаловаться, но ноги этого мерзавца в моём доме не будет! Ты ещё спасибо скажи, что я его просто отошлю. Таким, как он, место в колонии.

— Дима, прошу, не надо! — рыдала мачеха. — Почему ты думаешь, что он… что он силой её…?

— Да потому что я всё видел собственными глазами! — орал отец. — Я ещё во дворе был, только вышел из машины, посмотрел в её окно, а там такое… Она отбивалась, а он… он хватал её, девочку мою…

— Но ведь они просто целовались! Ты же сказал…

— Просто? Просто?! Да ты совсем рехнулась? Он её схватил, лез к ней насильно. И дальше дело не зашло только потому, что я вовремя вмешался!

Они спорили и ругались не час и не два. Самого Максима в доме не было, его почти сразу отправили к деду.

Несмотря на решительность отца, Алёна до последнего надеялась, что ярость у него схлынет и он сможет выслушать её спокойно.

Однако поговорить получилось только утром. Да и то не получилось.

Он не слышал её. Верил, что она его просто покрывает по наивности своей или же, возможно, «подонок запугал девочку».

— Не проси за него. Он тут не останется. Это решено и это не обсуждается. Я жалею только об одном, что не отослал его раньше.

Отец убеждал её, что так будет лучше для всех, а для неё — в первую очередь. И возможно, он прав, потому что рядом с ним, она бы никогда не успокоилась, продолжала мучиться, томиться, разрываться между долгом, стыдом и чувствами, которыми управлять, оказывается, совершенно не умела.