Ночь Бармаглота

И некий импульс заставил меня подойти и протянуть ему руку, и пожать его руку, удивлённо вложенную в мою. Мы не обменялись рукопожатием, знакомясь на крыльце, и что-то заставило меня сделать это теперь. Я не имею в виду, будто я ясновидящий. Нет, ведь тогда бы я никогда туда не пошёл. Нет, я не знаю, почему пожал ему руку.

Просто импульс, но я очень рад, что последовал ему. Так же, как рад, что накормил и напоил его, а не отпустил на страннул смерть трезвым или на пустой желудок.

И ещё больше я рад, что сказал:

— Смитти, ты мне нравишься.

Он выглядел довольным, но слегка смущённым.

— Спасибо, док, — произнёс он, но впервые его взгляд не встретился с моим.

Мы вышли, спустились по тихой улице туда, где он оставил свою машину, и тронулись.

Странно, как ясно помнишь одни вещи и как смутно — другие. Помню, что на приборной панели была кнопочная радиостанция и что нажата была кнопка «WBBM» [16] , и что ручка переключения передач была из ярко отполированного оникса. Но не помню, была эта машина купе или седаном, и не имею ни малейшего представления, какой она была марки или цвета. Припоминаю, что двигатель был довольно шумным, что служит мне единственным ключом, была та машина новой или старой, и тот факт, что рычаг переключения передач помещался на полу, а не на подставке для рулевого колеса.

16

Новостная радиостанция, вещающая с 1924 года из Чикаго. Аббревиатура в её названии не имеет однозначной расшифровки.

Помню, что вёл он хорошо и аккуратно, а говорил мало, быть может, из-за шумного мотора.

Я направлял его, но теперь не помню, да это и неважно, какую дорогу мы выбрали. Впрочем, вспоминаю, что я не заметил подъездной дорожки к старому поместью Уэнтвортов — сам дом стоял двольно далеко от дороги, и его не было видно из-за деревьев даже при дневном свете, — но чуть дальше я узнал ферму, где жили мои тётушка с дядюшкой много лет назад, и понял, что мы проехали цель.

Тогда он повернул назад, и на сей раз я заметил подъездную дорожку, так что мы свернули и подъехали по ней между деревьями к самому дому, где припарковались.

— Первые здесь, — во внезапной тишине произнёс Смит, выключая двигатель.

Я вышел из машины, не зная, зачем; или зная? Я взял с собой бутылку. Снаружи было так темно, что я не мог её разглядеть, наклоняя вверх прямо перед собой.

Смит выключил фары и вылезал со своей стороны автомобиля. В руке у него был фонарик, и, когда он подошёл, я снова смог видеть. Я протянул ему бутылку и сказал: «Хотите?», а он сказал: «Читаете мои мысли, док», и взял её. Мои глаза уже немного привыкли к темноте, так что я мог видеть очертания дома и задумался о нём.

Боже, но это место очень старое, — вдруг понял я. Я хорошо его знал по тем летним неделям, когда ребёнком навещал тётю с дядей чуть дальше по дороге попробовать на вкус жизнь на ферме вместо большого города Кармел-Сити, штат Иллинойс.

То было больше сорока лет назад, и уже тогда дом был стар и необитаем. С тех пор там жили, но каждый раз недолго. Почему те немногие, кто пытался жить там, уезжали, я не знал. Публично они никогда не жаловались, по крайней мере, на привидений. Но никто ни разу не оставался там надолго. Возможно, причина заключалась в самом доме; место было в самом деле угнетающее. С год назад «Гудок» давал объявление об аренде по очень разумной цене, но никто не снял его.

Я подумал про Джонни Хаскинса, жившего на ферме между моим дядей и этим домом. Мы с ним несколько раз исследовали это место при дневном свете. Джонни был теперь мёртв. Его убили во Франции в 1918 году, почти в самом конце Первой мировой войны. Надеюсь, днём, ведь Джонни всегда боялся темноты, как я боялся высоты, а Эл Грейджер боялся огня, и каждый боится чего-нибудь ещё.

Джонни боялся старого дома Уэнтвортов, боялся даже сильнее меня, хоть и был несколькими годами старше. Он немного верил в призраков; по крайней мере, боялся их, хоть и не так сильно, как темноты. А я перенял от него долю этого страха и сохранял еще несколько лет, когда вырос.

Но не дольше. Чем старше становишься, тем меньше боишься призраков независимо от того, веришь в них или нет. К тому времени, как перешагиваешь отметку в пятьдесять лет, знаешь уже столько ныне покойных людей, что не все призраки, даже если они и есть, будут незнакомцами. Некоторые из лучших твоих друзей — призраки; так зачем же их бояться? И осталось не так уж много лет до того, как сам ты окажешься по ту сторону.

Нет, я не боялся ни призраков, ни темноты, ни дома с привидениями, но чего-то я боялся. Я не боялся Иегуди Смита; он слишком нравился мне, чтобы его бояться. Несомненно, я сглупил, приехав сюда с ним и ничегошеньки о нём не зная. И всё же я поставил бы немалую сумму, что он не опасен. Быть может, чокнулся, но не опасен.

Смит снова открыл дверцу и сказал:

— Я только что вспомнил, что захватил свечи; мне говорили, что электричества здесь нет. И тут ещё один фонарик, если хотите, док.

Конечно, я хотел. Я почувствовал себя чуть лучше, чуть меньше стал бояться того, чего боялся, как только собственный фонарик устранил для меня внезапную опасность оказаться в темноте одному.

Я провёл лучом фонарика по крыльцу, и дом стал таким, каким я его помнил. В нём жили достаточно часто, чтобы его ремонтировать или, по крайней мере, поддерживать в довольно хорошем состоянии.

— Пойдёмте, док, — сказал Иегуди Смит. — Мы могли бы подождать внутри.

И он тронулся по ступенькам крыльца. Они скрипели под нами, но были прочны.

Парадная дверь не была заперта. Смит, должно быть знал это, судя по тому, как уверенно открыл её.

Мы вошли, и он закрыл за нами дверь. Лучи фонариков заплясали впереди нас в длинном полумраке коридора. Я с удивлением отметил, что он покрыт ковром и меблирован; когда я исследовал его ребёнком, он был пуст и гол. Последний здесь живший съёмщик или владелец, уехав по какой-то причине, оставил мебель, быть может, надеясь благодаря этому сдать или продать дом.

Мы свернули в огромную гостиную слева от коридора. Там тоже была мебель, покрытая белыми чехлами. И относительно недавно, поскольку те не слишком испачкались, да и пыли вокруг особо не было.

Что-то вызвало у меня покалывание в затылке. Быть может, призрачный облик этой мебели в чехлах.

— Подождём здесь или поднимемся на чердак? — спросил меня Смит.

— Чердак? Зачем чердак?

— Там будет собрание.

Это нравилось мне всё меньше и меньше. Будет ли собрание? Действительно ли приехали сюда сегодня остальные?

Было уже пять минут второго.

Я огляделся и задумался. Лучше остаться здесь или подняться на чердак? Обе альтернативы выглядели безумно. Почему бы мне не пойти домой? Зачем оставаться здесь?

Мне не нравилась призрачная мебель в белых чехлах.

— Пойдёмте на чердак, — сказал я.

Да, я зашёл настолько далеко. Я хотел увидеть весь путь до конца. Если там на чердаке зеркало, а он хочет, чтобы мы прошли сквозь него, я и это сделаю. Только при условии, что он пойдём первым.