Ночная

– Что ж, по крайней мере, у тебя работа уже есть, — с легкой завистью вздохнул Рэвен, поглядывая на внушительную стопку бумаги у меня в руках.

– Не переживай, у меня всегда найдется занятие для тебя, — зловеще пообещала ему дама Аино.

А дама Лоран сочла необходимым намекнуть, каким это занятие будет, и проявила недюжинный интерес к лейтенантским погонам, но тут же зевнула и потерла глаза.

– Кажется, на ближайшие пару часов — не найдется, — заметил Рэвен.

– Ты ее сначала убаюкай, — посоветовала дама Аино. — Оптимист…

А я решила, что это самый удачный момент, чтобы своевременно откланяться и не принимать участие в дежурстве над почивающей дамой Лоран, сославшись на необходимость сделать перевод договора для Раинера. Леди Аино не слишком обрадовалась, но возражать не стала — благо Рэвен подходящего предлога придумать не смог.

Поскольку новую комнату мне еще не выделили, я бесцеремонно оккупировала спальню Раинера. Храмовник как-то легко и естественно смылся следом за мной — и теперь сидел на кровати рядом со мной, ловя каждый переведенный лист. Чувствовалось, что с договорами он сталкивался нечасто, а потому зевал над текстом шире дамы Лоран, но подписывать, не читая, все же не рисковал.

Три часа спустя, заполучив очередной лист и вдумчиво уставившись поверх текста куда-то в стену, Раинер рассеянно спросил:

– Как думаешь, Рэвен еще у дамы Аино?

– Вряд ли, — честно ответила я. — А зачем он тебе? На условия договора он никак повлиять не может.

– Я и не затем, — вздохнул храмовник и отложил стопку переведенных листов.

– Читать-то будешь? — уточнила я, не дождавшись никаких пояснений.

– Завтра, — отозвался храмовник и, до хруста потянувшись, встал. Я успела отвести взгляд от его обнажившегося живота прежде, чем он заметил. — Сегодня я намерен грубо нарушить пару основных пунктов. Нет, — он остановил меня жестом, — не нужно за мной идти. Ты можешь побыть здесь, пока не решится вопрос с размещением. Я не знаю, когда вернусь.

– А как ты собрался… — я замолчала, потому как допрашивать закрывшуюся за храмовником дверь было явно непродуктивно.

Как он собрался искать Рэвена (или хотя бы выход из штаб-квартиры), не зная языка, я представляла смутно. Но навязываться не стала: в последние дни мы провели вместе достаточно времени, чтобы изрядно друг другу надоесть. Таскаться следом, как нянька за несмышленышем, я точно не собиралась. В первую очередь потому, что мне именно это и хотелось сделать.

– Обеты, — напомнила я своему отражению в зеркале на типовом шифоньере. — Ты бы им вообще не заинтересовалась, если бы не эффект запретного плода. Не твой типаж. Совсем.

Отражение кисло соглашалось. В награду за его благоразумие я раздобыла полноценный ужин, но доесть его не смогла. В одиночестве это занятие оказалось лишено всякого шарма — да и желудок за два года на Тангарре напрочь отвык от таких порций и трехразового питания. Оставив поднос на подоконнике, я послала благоразумие к чертям и забралась под чужое одеяло.

Раинер спал на этой постели слишком недолго, чтобы на ней остался сколько-нибудь заметный отпечаток хозяина. Но я все равно отчего-то мгновенно умиротворилась и задремала, обняв подушку.

Просыпаться же пришлось от нечеткого и хрипловатого:

– Пошел вон.

Я подскочила на кровати, зачем-то прикрывшись одеялом, и только потом сообразила, что уж ко мне-то Раинер обратился бы все-таки в женском роде.

Открытый дверной проем казался сплошным прямоугольником слишком яркого света — и на его фоне обманчиво худощавый силуэт храмовника, застывшего на входе, был виден особенно четко. Он стоял спиной ко мне, так что я окончательно успокоилась и проморгалась, рассмотрев, наконец, в коридоре куда более массивную фигуру Рэвена.

Лейтенант слегка пошатнулся, сфокусировав взгляд на храмовнике, криво ухмыльнулся и заявил на унилингве:

– Жадина.

– Ты себе даже не представляешь, — заверил его Раинер, будто смог понять чужой язык, и повторил: — Вон.

Рэвен хмыкнул, пробормотал что-то совсем уж нецензурное и, развернувшись, неверной походкой ушел в южное крыло. А Раинер звучно захлопнул дверь — и внезапным прыжком взлетел на кровать, всем телом впечатав меня в подушки.

Я даже пискнуть не успела.

Он сгреб меня в охапку прямо вместе с одеялом, не позволив и дернуться. С нажимом провел рукой по моей спине — и от лопаток к пояснице словно протянулся пылающий след от жесткой мозолистой ладони. Я резко выдохнула куда-то поверх его головы и прикусила губу. Нестерпимо захотелось коснуться его напряженных плеч, но Раинер держал меня так, что я вовсе не могла пошевелиться.

– Ведьма-а-а… — хрипло и безнадежно, но вместе с тем удивительно мелодично простонал он мне в шею, опалив винными парами.

Я вздрогнула и съежилась в его объятиях, зажмурившись от кольнувшего страха, — но он уже спал, уронив голову мне на грудь. Скосив взгляд, я убедилась, что храмовничьи ноги в форменных сапогах свешиваются с кровати, а рубашка выбилась из-под ремня и интригующе приоткрывает подживающий синяк на спине.

Значит, «еще один способ, получше, но он неуместен среди женщин и детей»?

Горячее дыхание все еще отзывалось предательской дрожью где-то в груди — и глубже. Горел призрачный след на спине, хриплый голос отдавался эхом в пустой голове. Я откинулась на подушку и глухо выругалась.

Обеты. О-бе-ты. А если бы градус пьянки оказался ниже необходимого?..

Я попыталась выбраться, но Раинер наглядно продемонстрировал, что в десятники храмовой дружины слабаки не выбиваются. Кажется, он был вполне способен удавить нахцерера простыми объятиями, и с головой в уксусе мы корячились совершенно напрасно — все решалось разорением винного погреба, быстро, эффективно и куда приятнее бдения на дальнем кладбище.

– Раинер!

Ноль внимания. Он только крепче сжал меня на манер любимой подушки — и еще и потерся щекой, не просыпаясь. Я безнадежно дернулась, но сумела только выдернуть из-под него одну ногу — и позиция сделалась и вовсе недвусмысленной. Когда раздался стук в дверь, я уже не знала, радоваться возможному спасению или смущаться от того, в каком положении меня застанут. Но провести остаток ночи в роли храмовничьей подушки мне не улыбалось однозначно, так что я обреченно призналась:

— Не заперто.

Оберон уже и сам в этом убедился, распахнув дверь.

– Доброй ночи, Эйвери, — невозмутимо сказал он и без лишних слов сдернул с меня храмовника.

Тот даже не проснулся, но, обняв уже настоящую подушку, недовольно нахмурился. Я дернула уголком рта и, сев на постели, потерла лицо, с удивлением обнаружив влагу на щеках.

– Ты в порядке? — тихо спросил Оберон. — Рэвен перебрал и спутал комнаты, и я подумал, что брат Раинер, должно быть, в такой же кондиции…