Ночное кино

Говорил он со злым вызовом – не о товарищах по несчастью, надо думать, а о себе. Я обогнул белую фуфайку на полу, подошел к шезлонгу, по которому отчаянно всползали колготки, и сел.

– Хрен его знает, где они нашли этих вожатых, – сказал Хоппер, всунув фильтр в самокрутку, и наклонился лизнуть бумажку. – Небось, в одиночках Рикерс-Айленда. Там был один такой жирный азиатский пацанчик, Орландо. Так они его натурально пытали. Он был из этих, рьяных баптистов, вечно у него Иисус то, Иисус се. Они его голодом морили. Парень за всю жизнь десяти минут не провел без «Твинки» во рту. Не поспевал за остальными, заработал солнечный удар. А они все равно велели ему искать силу в душ'e, просить Господа о помощи. А Господь занят был. Помочь ничем не смог. Какой-то «Повелитель мух» на стероидах. У меня до сих пор кошмары.

– А ты как там оказался? – спросил я.

Он раскинулся на диване, усмехнулся. Сунул самокрутку в угол рта, поджег. Вдохнул, поморщился, выдул длинную дымовую струю.

– Дядька мой, – пояснил он, вытянув ноги. – Я мотался с маманей по Южной Америке, она тогда на одной миссионерской секте крышей поехала. Я слинял. Дядька живет в Нью-Мексико. Нанял какого-то бугая, чтоб меня нашли. Я вписывался у друга в Атланте. Как-то утром сижу хлопья ем. Подкатывает такой бурый фургон. Если б Смерть на тачке разъезжала, она бы вот эту себе купила. Окон нет, только два маленьких в задней двери, и вот сразу видно, что там какого-то невинного ребенка похитили и типа обезглавили. Раз-два – и я уже в фургоне с медбратом. – Он тряхнул головой. – Если этот чувак – медбрат с дипломом, я тогда, сука, в конгрессе заседаю.

Он помолчал, затягиваясь.

– Отвезли меня на базу в Спрингдейле. Национальный парк «Сион». Две недели тренируешься с другими такими же чеканутыми, индейские ловцы снов плетешь, слюной сортиры оттираешь – жизненно важные, знаешь ли, навыки. Потом отряд идет на десять недель в поход по глуши, с остановками на шести озерах. С каждым озером ты типа все ближе к Господу и самоуважению, но это херня, на самом деле ты все ближе к психопатии, потому что мозг тебе компостируют мощно.

– И Александра тоже ходила в поход, – сказал я.

Он кивнул.

– А она почему там оказалась?

– Без понятия. Большая была загадка. Явилась, когда уже в поход отправлялись. Вечером накануне вожатые сказали, мол, так и так, к нам еще кое-кто присоединится. Все озверели, потому что этот кое-кто, значит, отвертелся от курса молодого бойца, а по сравнению с этим «Цельнометаллическая оболочка» – просто «Улица Сезам». – Он помолчал, покачал головой, а потом, глядя на меня, скупо улыбнулся. – Но мы как увидели ее – все, вопросов больше не было.

– Почему?

Он перевел взгляд на стол:

– Она была потрясная.

Кажется, хотел продолжить, но смолчал, подался вперед, стряхнул пепел.

– Кто ее привез? – спросил я.

Он поднял голову:

– Не знаю. Утро, завтрак, она сидит за столом. Одна, за деревянным столом, в углу, кукурузный хлеб жует. Упаковалась, оделась, бандану красную нацепила. Мы-то все были раздолбаи. Кругами бегали, как куры безголовые, – такие вот сборы. Потом пошли наконец.

– И ты с ней познакомился, – подсказал я.

Он потряс головой, постучал сигаретой о блюдце.

– Не-а. Она отдельно держалась. Все, само собой, знали, кто у нее папаша и что она – та малявка из «Дышать с королями», и все ее осаждали. А она в ответ обдавала холодом, только «да» и «нет», ни слова больше. – Он пожал плечами. – Не то чтобы дулась. Просто ей не катило дружить. Скоро все на нее окрысились, особенно девчонки, потому что вожатые ее не дергали, все спускали с рук. Каждый вечер полагалось у костра заливаться про все говно, из-за которого мы там оказались. Кражи. Попытки самоубийства. Вещества. У некоторых полицейские досье подлиннее «Войны и мира». А Сандра не говорила ничего. Ее всегда пропускали, без объяснений. Одна была улика – эластичный бинт на запястье, она с ним приехала. Через пару недель в походе сняла, а под бинтом тяжелый ожог. Откуда взялся, не говорила.

Надо же. Этот самый ожог, вместе с татуировкой на ступне, упоминался в сообщении о пропаже без вести – единственные ее особые приметы.

– На второй день в походе мы поспорили, – продолжал Хоппер. – Кто первый проговорит с Сандрой дольше пятнадцати минут, получит две дозы экстази, которые один лос-анджелесский чувак, Джошуа, прятал в наконечниках на шнурках треккингов. – Он запрокинул голову, выдохнул дым к потолку. – Я решил обождать, настропалиться, а эти пускай там пока сами со своим джихадом. Ну они и давай. Сандра обломала всех. Одного за другим.

– А тебя нет, – сказал я.

Легко вообразить: два подростка, красавцы, нашли друг друга посреди дикой природы юности, расцвели в пустыне двумя орхидеями.

– Вообще-то, как раз наоборот, – сказал он. – Меня она обломала тоже.

Я вытаращился:

– Гонишь.

Он покачал головой:

– Я сделал ход где-то через неделю после того, как всем крылышки пообрывало. Сандра всегда шла последней, ну и я тоже. Спросил, откуда она. Сказала, что из Нью-Йорка. А потом отвечала односложно и один раз кивнула. Ну и я в ауте.

Он затушил сигарету на кофейном столике и бросил к остальным бычкам, сдвинулся поглубже на диване.

– Александра ничего никому не говорила десять недель? – спросил я.

– Да нет, она говорила. Обглоданный такой костяк разговора. Все рано или поздно ломались, у всех случались пятнадцать минут побега из Шоушенка, все выли в небеса. Поход, вожатые эти, вуайеристы хреновы – всякое прошлое говно из тебя по-любому вытекало. Ломались все. Где-то правду говорили, где-то – только чтоб отстали. Все по очереди претендовали на «Оскара» – рыдали про родителей, про то, как просто хотят быть любимы. Кроме Сандры. Никогда не плакала, никогда не жаловалась. Ни разу.

– А о родных упоминала?

– Нет.

– А об отце?

– Ничего. Прямо сфинкс какой-то. Мы ее так и звали.

– И что – всё? – спросил я.

Он потряс головой, откашлялся.

– Три недели в походе. Орландо, жирный азиат, дошел до ручки. На солнце обгорел так, что вся рожа в волдырях, а вожатые ему только пузырек с каламином сунули. Засохшая розовая корка по всему лицу, рыдает не умолкая, как прокаженный какой. Ну и ночью Джошуа сует ему таблетку Е, в подарок типа. Взбодрить слегка. Орландо, видимо, закинулся с утра, когда мы дальше пошли, потому что в девять он внезапно офонарел – давай с обнимашками лезть, рассказывать всем, какие они красивые, а у самого шары на полвосьмого, и брыкается, как Джон Траволта на конкурсе твиста. Один раз мы его потеряли, пришлось возвращаться – а он носится по полянке и в небеса лыбится. Ястребиное Перо, старший вожатый, прямо озверел.

– Ястребиное Перо? – переспросил я.

Хоппер ухмыльнулся:

– Вожатые велели, чтоб мы друг друга звали по-индейски, хотя почти все там были белые и в контакте с природой примерно как бигмак. Ястребиное Перо – а он такой сильно завернутый христианский мудак – хватает Орландо за шкирку, отводит в сторону, спрашивает, что Орландо сожрал и где взял. А Орландо так заторчал, что хохочет себе и твердит без остановки: «Это просто немножко тайленола. Это просто тайленол».

Я невольно рассмеялся. Хоппер тоже улыбнулся, но веселье его мигом испарилось.