Ночное кино

– И все? – спросил я, отметив, как странно, старательно он это выговорил. Я поневоле вообразил, как он беззвучно выскальзывал из постели среди ночи, пока Стейс спала, прокрадывался в темный подвал, открывал картонную коробку, смотрел на красное пальто – то самое пальто.

– Ага, – сказал он. – Все.

– А мобильный? Сумка?

Он покачал головой:

– Не-а.

– А остальная одежда?

– Ничего. У нее, понимаете, отец знаменитый. В Голливуде кино снимает. Я решил, ей захочется красивых тряпок. Оставил записку, спросил размеры. Потом взял отгул, съездил в Либерти, купил джинсы какие-то, черные ботинки и красивую черную футболку с ангелом.

В этой одежде Александра и умерла.

– Когда все разрулил, – продолжал Морган, – сходил в музыкальную комнату, оставил записку между струн в пианино, где она мне оставляла. Мол, когда будет готова, пускай сыграет «Вспыхни, звездочка, мигни» [32] . Это мне будет зеленый свет. Прямо на следующую ночь я приду за ней в два часа, пока медсестра с охранником кувыркаются в бойлерной.

– Почему именно эту песню? – спросил я.

– Александра ее прежде играла, – улыбнулся он. – Как услышу – вспоминаю ее. В ту ночь Стейс загремела в больницу на постельный режим. Пришлось перейти на дневные смены. Александру не видел неделю. Боялся, что она сыграла, а я пропустил. Но в первую же мою ночную смену она прибежала в музыкальную комнату, и я запсиховал, не знал, сыграет ли. А она сыграла. Прямо под конец. То есть все по плану.

32

«Вспыхни, звездочка, мигни» («Twinkle Twinkle Little Star», 1806) – стихотворение английской поэтессы Джейн Тейлор (1783–1824), популярная детская песенка на мелодию французской песни «Ах, расскажу я, мама» («Ah! vous dirai-je, Maman», 1761).

Морган посмотрел на нас – в глазках мерцал свет. Вспоминая, он снова оживился.

– На следующую ночь, где-то около часу, я поставил старые видеозаписи. Сказал дежурному на въезде, что у Стейс опять тревога по беременности и мне надо срочно домой. Пошел в «Модсли», думал, придется просачиваться в палату. А Александра уже стоит у дверей в этой своей белой пижаме, ждет. Сердце у меня колотится как ненормальное. Дергаюсь, как школьник, потому что, ну, я же впервые ее вижу во плоти. А она берет меня за руку, и мы бежим по газону, вот так запросто. – Он застенчиво ухмыльнулся. – Как будто она вела меня. Как будто это она все спланировала. Я открыл багажник, она туда забралась, и мы уехали.

– В багажнике же темно? – спросила Нора. – Если у Александры никтофобия, она бы туда не полезла.

Морган гордо улыбнулся:

– Я все предусмотрел. Положил ей два фонарика, чтоб не боялась.

– А на воротах вас не остановили? – спросил я.

– Остановили, конечно. Но я сказал, что жена опять заболела, и меня пропустили. Как только выехали, я остановился, Александра вылезла из багажника. Я привез ее сюда – душ принять, переодеться. И дочку спать уложил. Стейс еще не выписали, за ребенком соседка приглядывала. Я спросил Александру, куда она хочет дальше, а она сказала, что на станцию, потому что ей надо в Нью-Йорк.

– Она сказала зачем? – спросил я.

– Я так понял, встретиться с кем-то.

– С кем? – встрял Хоппер.

– Не знаю. Она застенчивая была. Молчаливая. Только смотрела на меня. Но дочка моя, Мелли, ей понравилась. Почитала ей на ночь, пока я Стейс в больницу звонил.

– А куда именно в Нью-Йорк она ехала? – спросил я.

– «Уолфорд-Тауэрс»? Что-то такое.

– Это она вам сказала?

Он виновато потупился:

– Нет. Она попросилась к компьютеру. Пока была в ванной, я проверил в браузере, куда она заходила. На сайт отеля какого-то на Парк-авеню.

– «Уолдорф– Тауэрс»? – предположил я.

Морган кивнул:

– Вроде похоже. Она оделась, нацепила это красное пальто, и я в жизни никого красивее не встречал. Повез ее на станцию. Добрались часа в четыре утра. Я дал ей денег каких-то, оставил в машине, а сам пошел добывать два билета до Гранд-Сентрал.

– Два билета? – переспросил я.

Он сконфуженно кивнул.

– Вы хотели уехать с ней.

Он опять потупился:

– Сейчас-то сам понимаю, что бред. Но я романтик. Думал, мы вместе уедем. Она все время мне улыбалась. Но когда я вернулся к машине с билетами, ее уже не было. Я видел, как подъехал поезд. Выбежал на платформу, а двери уже закрылись. Я бегу, в вагоны заглядываю, мне дурно уже, а потом я ее нашел. Сидела прямо у окна. Я постучал. А она медленно так повернулась, посмотрела на меня. До конца жизни этот взгляд не забуду.

Он помолчал, ссутулился.

– Она меня не узнала.

Он с дрожью выдохнул.

– И вскоре вас уволили? – тихо спросил я.

Он кивнул:

– Как выяснилось, что Александра пропала, меня сразу вычислили.

– Когда вам стало известно, что она умерла?

Он прикрыл глаза:

– Президент клиники меня вызвал.

– Аллан Каннингэм?

– Он самый. Сказал, что по закону мне ничего не будет, если дам подписку о неразглашении, заявлю, что действовал один, и никогда, ни за что на свете никому не расскажу…

– Морган!!!

Опять Стейс. Перепугала нас всех – мало того что голос пронзительный, так еще и совсем близко. Мы не видели ее, но по темной гравийной дороге к нам приближались тяжелые шаги.

– Морган! Они что, еще не уехали?

– Лучше сматывайтесь, – прошипел Морган.

Я оглянуться не успел, как он вырвал у меня из рук бумажку и помчался назад по дороге.

Я кинулся за ним:

– Записка – мы бы хотели оставить…

Но он улепетывал с отменным проворством. Я едва за ним поспевал.

На гребне холма возникла Стейс. Я застыл. Дробовиком она не размахивала – что ужаснее, она размахивала детьми. На руках у нее лежал полуголый младенец, а за руку, посасывая палец, держалась девчонка в ночнушке.

– Они уезжают, – сказал Морган. – Не поняли, как до шоссе добраться.

Он обнял ее за плечи, что-то еще сказал и повел семейство в дом, на ходу запихивая бумажку в задний карман.

Вот черт. Я хотел забрать записку, сравнить почерк с тем, что на конверте с обезьяной.

Деволли скрылись, но я слышал, как они шуршат листвой. Стейс невнятно огрызалась, младенец хныкал.

Я развернулся и зашагал по гравию туда, где в луче фар меня ждали Хоппер и Нора. Не успел я сделать и десяти шагов, позади покатился камешек.

Я вздрогнул, обернулся и обнаружил, что не один.

За мной шла девчонка в ночнушке.

Лицо во тьме – точно камень, глаза – черные провалы.

Шла она босиком. Белизна ночной рубашки сияла лиловым; вишенки походили на звенья цепей и колючую проволоку. Приглядевшись, я заметил, что на сгибе локтя она несет гнилую утопленницу Ляльку.

Сначала накатило отвращение, затем острое желание бежать со всех ног.

Девочка вытянула руку. По спине у меня побежали мурашки.

Она целилась в меня взглядом, крепко сжимая в кулачке что-то черное и блестящее. Не поймешь что, но похоже на пупса.

Не успел я сообразить, что творится, она развернулась, бросилась назад по дороге и белым вихрем исчезла за гребнем.

Я постоял, озирая пустоту холма, отчего-то предчувствуя, что девочка вернется.

Она не вернулась. И стояла поразительная тишина.