Ночные видения

Когда богатый человек решает, что ему надо построить дом, он также решает, что ему надо покупать пищу, одежду, развлекаться и так далее, все это делает дом родным. Люди вслед за богачом селятся здесь один за другим, и потом эти люди строят магазины, чтобы продавать в них свое дерьмо, и строят дома, чтобы содержать в них свое дерьмо, и, наконец, оглядываются и говорят:

– Да, блин, похоже, я теперь здесь живу. – И Холстоны маячили надо всем этим в своем смешном кошмарном доме с его черной железной решеткой, как будто для гриля, и красными фасадами из красного кирпича, и когда они стали умирать, все типа пожимали плечами и считали, что они сами на себя это навлекли строительством дома, который будто взят из готического романа.

Последний член семьи Холстона умер задолго до моего рождения, но я их все равно знаю. Их все знают. Невозможно вырасти здесь и не знать их, потому что смерть не могла заставить их уйти. Понимаете, они умирали слишком быстро от своего рода болезни, которая сначала унесла младшую дочку, а затем и всех остальных. Они не меняли своих завещаний, не аннулировали документов, гарантировавших, что в тяжелые времена никакой член этой семьи не сможет лишить остальных их драгоценного родительского гнезда.

Никто не может его купить. Никто не может его продать. Никто не может снести. Когда он сам разрушится – а это рано или поздно произойдет, ведь все когда-нибудь рушится, – мы сможем расчистить землю и отдать ее под городскую застройку, но пока ежегодные осмотры дома ничего такого не обнаружили, даже проседания почвы под фундаментом из-за действия грунтовых вод. Дом в идеальном состоянии, особенно если принять во внимание, что он стоит пустой и никто за ним не ухаживает уж семьдесят лет. Олени поедают траву, и она так коротка, что кажется подстриженной. Дожди моют окна, ветер выдувает мусор из желобов.

Этого достаточно, чтобы вы поняли, почему люди верят в призраков. Которые предположительно в доме имеются: Мэри Холстон, младшая девочка, та самая, которая заболела первой. Говорят, она по-прежнему в одиночку ходит по коридорам, ищет кого-нибудь, кто бы с нею поиграл. Вечно.

Этого также достаточно, чтобы в вечер Хэллоуина сделать дом привлекательным для скучающих подростков, он влечет их так же, как одинокая свеча, горящая в рое мошек. Ходить у нас тут в захолустье некуда, и взрослые ясно дали понять, что они категорически против вандализма, но патрулировать сад холстонского дома не будут. Если он достаточно долго будет предоставлен в наше распоряжение, то мы его, пожалуй, разрушим.

Впрочем, нет. Он переживет меня. Всех нас переживет. За исключением маленькой Мэри Холстон с ее призрачным садом, растущим в тени дома, где она умерла.

Мы собрались за воротами, пестрая шайка подростков, искавших возможности безнаказанно дать волю своим разрушительным инстинктам. Была Элиза со своими аэрозольными баллончиками краски, жвачкой, желтыми волосами и черными джинсами в обтяжку, которые всегда казались приглашением потаращиться и потом об этом пожалеть. Был Чак, чей рюкзачок распирало от яиц и банок с жидкостью, непотребный запах которой я чувствовала с того места, где стояла. Была Айко со своей бейсбольной битой и прищуром, о котором всех нас так и тянуло высказаться. Был Тайлер со своими вечными синяками на лице и руках, который никогда не хотел о них говорить, но зато мог куском кирпича артистически выбить окно с расстояния в шесть метров. Мы приветствовали друг друга кивками и грубыми оскорблениями, старались выглядеть круто, старались выглядеть небрежными, старались выглядеть так, будто сердца у нас не колотятся и будто кожа натянута не слишком, не как одежда, из которой мы уже выросли.

Или, может быть, так было только со мной. Элиза никогда не обнаруживала никаких признаков того, что ей небезразлично, что о ней думают. Отец Чака охотно выручал его из бед, как будто переживал собственные бурные подростковые годы, и то ломал чей-нибудь почтовый ящик, то швырял яйцами в чужой дом. Айко ненавидела всех, включая и своих лучших друзей, а Тайлер…

Иногда мне казалось, что Тайлер надеется попасть вместе с нами в такую переделку, которая закончится отправкой в исправительное учреждение для несовершеннолетних на прилично долгий срок. Надеется недостаточно сильно, чтобы выйти и сотворить что-то самостоятельно, но все же надеется. В этом заведении из него, наверно, сделали бы отбивную. И из всех нас тоже. Но по крайней мере, там бы нас лупили не близкие родственники.

– Эмили, – произнесла Айко голосом, который был подобен лезвию бритвы. – Ты опоздала.

– Я собирала припасы, – сказала я и приподняла рюкзачок. Айко посмотрела на него с усталым безразличием. – Спички. Стеклорез. Полезные вещи.

– Зачем нам стеклорез? – спросил Тайлер.

– Потому что если сможем забраться в дом до того, как сюда вызовут полицию, то сможем найти дерьмо и получше, – сказала я.

Тайлер помолчал и кивнул.

– Круто.

То, что кто-то мог вызвать полицию, было далеко идущим предположением. Даже взрослые на наши ночные похождения смотрели сквозь пальцы, пока мы, как это было принято в городе, пытались разнести дом Холстона. Кто-нибудь, услышав звон стекла или запах дыма, мог захотеть призвать нас к порядку, но только для того, чтобы мы не слишком расходились и не начинали громить дома, состояние которых кого-то действительно заботило. Подростки, по крайней мере, по мнению взрослых, делавших вид, будто им на нас наплевать, – дикие животные, за которыми приходится присматривать, чтобы не стали буйными.

Элиза щелкнула пузырем из жвачки.

– Как мы попадем внутрь?

– А резак на что? – сказал Чак, вытаскивая его из рюкзачка и размахивая им как мечом.

Элиза хлопнула в ладоши. Даже Тайлер улыбнулся. Айко отвернулась и, нахмурив лоб, посмотрела на закрытые ворота.

– Вы это видите? – спросила она.

– Что видим?

– Кто-то… – Она замолчала и покачала головой. – Ничего. Просто игра света. Давайте. Начнем эту вечеринку.

С такими же словами, вероятно, должен был начаться конец света. Начнем эту вечеринку. Хотелось бы мне услышать, как на это кто-нибудь хотя бы раз ответил:

– Давайте не будем.

Хотя бы раз.

– Сегодня Хэллоуин, – прошептал ветер под свесом крыши в густеющих сумерках октябрьского вечера. Он нес пыль и опавшие листья, и они запутывались в паутине, вызывая пауков из их убежищ и заставляя их падать в разросшуюся траву на цветочных клумбах, как крупные черные капли дождя.

– Сегодня Хэллоуин, – проухала сова в деревьях в тыльной части сада, расправила крылья, широко раскрыла желтые глаза, настороженно посмотрела на дом, сжала когтями ветку, на которой сидела, расщепляя древесину и кору, и беззвучно взлетела, как тень.

– Сегодня Хэллоуин, – выдохнула Мэри, прижавшись носом к стеклу окна в спальне и не сводя глаз с фигур, входивших в ворота. В этом году их было пять, пять ряженых, пришедших поиграть с нею, стать ей друзьями и, может быть, даже – если она будет очень-очень доброй, очень-очень удачливой, а они – очень-очень умными – она позволит им на некоторое время остаться.

О, как они надеялись, что им позволят на время остаться!

– Сегодня Хэллоуин, – повторила Мэри и, глядя на пришедших друзей, крепко обхватила себя руками.

Так близко к дому Холстона мы еще не бывали никогда. Мы довольно долго молчали, прежде чем Тайлер наконец высказал то, что чувствовал каждый.

– Тут херня какая-то происходит, и мне это не нравится.

Айко, настороженная, как кошка, которой наподдали ногой, остановилась и посмотрела на него.

– Что ты хочешь сказать? – спросила она.

Тайлер вызывающе посмотрел на нее.

– Только не говори мне, что ты этого не видишь.

– Я не говорила, что не вижу, – ответила Айко. – Я хочу знать, что видишь ты.