Норвежская рулетка для русских леди и джентльменов
Шрифт:
Хорошо, что в данный момент он меня не видит: с подпухшими веками, красным носом и «кефирным» выражением лица, а то бы исполнил совсем другую песню.
– А… здравствуй, Коля. А я думала, Аленин Кисс звонит. Как у тебя дела? Хотя… наверное, глупый вопрос – по голосу чувствуется: дела идут если не отлично, то хорошо. Приятно, когда у человека веселое настроение, – с вежливым аристократическим прононсом в красивой комбинации с затаенной печалью отозвалась ненаглядная красавица, то есть я. Мне всегда казалось, что у романтической дамы чьего-либо сердца должны быть именно такие интонации.
– Представь себе, ненаглядная Ника, что как раз сейчас я дегустирую будущий президентский обед в составе
По своей либо темности, либо занятости я газет в последнее время не читала, телевизор не смотрела и о завтрашнем прилете президента России ничего не знала, но вроде бы он действительно когда-то сюда намеревался.
– А что же ваша группа гурманов уже успела одобрить?
Мне стало искренне любопытно, что же президенты и короли едят на своих официальных обедах.
– А вот специально тебе зачитываю: королевские креветки в соусе карри; мясо молодого барашка с подливкой чили; белые куропатки в вине и с фруктами трех видов; жареный лосось с тарталетками из овощей; традиционная норвежская каша из сметаны; жаренная на открытом огне рыба тюрбо, панированная травами; рулет-пашот из морского окуня с начинкой из раковых шеек…
Кто-то отвлек Николая пространными вопросами об организации транспортных потоков и средств связи.
– А еще мне до дегустации в торжественной обстановке вручили медаль «Министерству иностранных дел Российской Федерации 200 лет» с зелененьким таким удостоверением…
Вернувшись к разговору со мной, Николай начал совсем о другом.
– Коль, а на десерт что у вас станут подавать?
– А, это… Сейчас найду… Вот, утка с запеченными грушами и сладким ягодным соусом; «горгонзола дольче» – это сыр, сервированный с каштановым медом; еще мусс-желе с черничным кремом… Ой, опять! Зовут, зовут. Пауза окончилась, опять идти мучиться. Эх, нечем потом замолить такой великий грех чревоугодия. Целую, пока. Завтра позвоню и дорасскажу остальное. Да, передай Алене, что сумел достать все, что она просила.
С этими оптимистическими заверениями Колин голос и сам Коля умчались в свою веселую, почти карнавальную суматоху, а я опять осталась один на один в четырех стенах. Нет, все-таки после Колиной болтовни немного полегчало на сердце.
Пена моя опала и остыла до слегка теплого состояния, пришлось ее отпустить и наполнить ванну по новой. От только что зажженных свечек лилового, зеленого и голубого цвета потянулись едва вначале уловимые ароматы сирени, лилий и орхидей. Пока все приготовлялось, я забежала на кухню, налила себе полную стопочку армянского коньяка, кстати, тоже подарка от Коленьки, зажмурившись, одним махом его выпила и закусила шоколадкой.
Через несколько минут ярче и одновременно мягче засияли огни во всем доме, стены приобрели слегка розоватый отсвет, окружающее пространство как бы скруглило углы и сделалось гораздо теплее. Оставалось только позаботиться о медитативной музыке. Я выбрала диск с индейскими напевами и природными шумами и, как ребенка, прижав к груди переносной проигрыватель, пошла обратно в ванную к новым и, конечно же, еще более переливчатым мыльным пузырям.
Добрая сверкающая вода вместе с мягко мерцающими в полутьме мирными огоньками свечей и нежными весенними ароматами словно бы нашептывали сказки, чем расслабляли невероятно; нежно, но уютно растворяли в четырех окружающих
стихиях до полного забвения…– Вероника, ты это что?! Ты с собой что-то сотворила, сумасшедшая? Немедленно открой глаза! Немедленно, ты слышишь?!
Клекот птичьей стаи вдруг превратился в рассерженный голос, и не на шутку перепуганная, даже чуточку взъерошенная Алена принялась звонко хлестать меня по щекам.
– Кончай, Алена! Не цепляйся ко мне со всякими глупостями. Просто человек случайно заснул в ванне, разве не понятно? Который сейчас час?
– Да уже половина второго ночи! Я прихожу домой усталая, захожу умыться и вдруг тут вижу безжизненно лежащее в холодной воде тело. Чуть не умерла со страху!
– Ну, извини! Вовсе не имела цели так тебя напугать. Ладно, пойду лягу в кровать.
Мне так неумолимо хотелось спать, что в постель я рухнула, как подкошенная, где в ту ночь опять забылась в поистинне мертвецком сне, без всяких сновидений.
И снова та же Алена растолкала мое, наверное, и в самом деле почти неживое тело.
– Да что ты хочешь от меня, Алена? Дай поспать спокойно человеку!
– С тобой что-то неладное сегодня творится. Я уже почти выбегаю из дома, а ты не встала даже по звонку будильника. Ты что-то принимала вчера на ночь? Брала мой зеленый пузырек с самой верхней кухонной полки? Скажи правду!
Бросив два, сначала недоумевающих и сонливых, а затем уже беглых и встревоженных взгляда и на несколько озадаченную, с легкой примесью возмущения подругу, и на электронные часы-будильник, я вскрикнула и, подобно раненой птице, беспорядочно заметалась по трехкомнатному Алениному жилищу.
– Что ты все ко мне пристаешь, а? Какой еще зеленый пузырек? Я в глаза его никогда не видела! Разве не видно – человек смертельно опаздывает. Ведь у нас сегодня самое начало обменного сервера в активной директории, а в системной инженерии самое начало пропустишь – вообще потом ничего не поймешь. Еще ладно, что хоть ко второй паре успеваю!
Вновь аллертная и собранная, как всегда элегантно одетая и полностью приведенная в порядок и боевую форму Алена Анатольевна Политова-Ларсен уже вполне собралась на выход в сутолоку и суету обычного рабочего дня на своей относительно крупной интернациональной фирме.
– Бедная, бедная киска! – вдруг патетически воскликнула лучшая подружка, взирая из коридора на мои хаотически метательные передвижения из спальни в ванную, из ванной на кухню и обратно. При этом ее миндалевидные очи с легкой поволокой сочувственно заблестели. Была Алене присуща такая интересная черта: время от времени она проникалась сочувствием в отношении сирых, убогих, болезненных, престарелых инвалидов или наркоманов. С той поры, как я у нее поселилась, мне стало казаться, что глубоко и истинно подружка могла жалеть или даже любить человека, только если он пребывал в одном из вышеперечисленных состояний.
Раньше меня просто потрясало ее душевно-участливое отношение к тем, кого общество награждает званием «социальных отбросов», а люди часто презирают. Алена же казалась мне святой. Боже, как трогательно и милосердно она останавливается возле лежащих в полузабытьи и зачастую в грязной луже тел, грациозно возле них приседает, непременно кладет в непременно дырявую и засаленную шапку несколько блестящих новеньких крон и старается развлечь несчастных полуучастливой-полусветской беседой, тогда как остальные прохожие равнодушно спешат мимо по своим суетным делам. Наблюдая такое, поневоле задумаешься о тех редких в истории человечества людях, может быть, даже из числа первых христиан и последних гуманистов, кто, подобно Алене, обладал даром глубокого милосердия и деятельного сострадания к человеку. Становится просто стыдно, что себя-то к их числу ты отнести никак не можешь.