Новеллы
Шрифт:
— Эх, — сказал он, — зря ты, брат, голову ломаешь. Оставь ты все эти премудрости да отправляйся на боковую. Под утро сон самый сладкий, как, бывало, говаривал покойный барон. А то, может, ты уже что-нибудь придумал?
Помощнику писаря стыдно было сказать правду.
— Не придумал, так придумаю, — отрезал он упрямо. Но голос его прозвучал не совсем уверенно. Он снова зажал уши и отвернулся от разговорчивого соседа.
Староста еще с минутку смотрел на него, потом покачал головой и вздохнул: сердце у него было не злое, и он от души жалел молодого соседа.
—
«Рауска ее надует… Обманет и бросит… Ни за что на ней не женится», — успокаивал себя помощник писаря. С отчаяния он ухватился за эту внезапно осенившую его мысль, и она показалась ему такой обоснованной и удачной, что он начал подгонять под нее все остальные. Теперь ему казалось, что он повесился лишь для того, чтобы Рауска благодаря его смерти услышал о Юлине Мелдере, соблазнил ее и бросил и чтобы она поняла, из-за чего ее постигла такая кара. «Да! Не такой Рауска глупец, чтобы на ней жениться. Ни за что не женится!»
Но не прошло и нескольких недель, как помощнику писаря пришлось убедиться, что Рауска оказался именно таким глупцом. Однажды мимо кладбища на гору поднялся длинный-предлинный свадебный поезд. Словно окутанная легким облачком, сидела Юлиня Мелдере, убранная в белую фату. Лицо ее сияло от счастья, и все смотрели на нее и дивились ее красоте и счастью. И было чему подивиться, чему позавидовать: целая мыза, двухэтажный жилой дом в пять комнат, рояль, мягкая мебель, каменные хлева, тридцать дойных коров, пять лошадей… Да где тут счесть все добро!
А тот, благодаря кому пришло к ней все это счастье, сидел на своей могиле, пожелтевший, как воск, крепко зажав руками уши. Как безумный, вперил он взор в желтый песок. Снова и снова он думал о том, как же это получилось, что об истинной причине его смерти знал лишь один человек — волостной писарь и что именно благодаря этому человеку Юлине Мелдере привалило этакое счастье. Неужели возможна подобная нелепость, противоречащий всякой логике случай? Но тут он махнул рукой и той же ночью отправился на мызу к Рауске.
Да, здесь оставалось лишь смотреть да завидовать. Этакого богатства не сыщешь во всей округе. Юлиня Мелдере теперь по праву может задирать свой носик. И кто же ее благодетель? Он, чья смерть должна была стать для нее страшным наваждением на всю жизнь, червем, неустанно грызущим сердце, несчастьем и гибелью!.. О вечная дисгармония, вечная путаница! О жгучая насмешка над самим собой, над делом собственных рук! И помощника писаря охватил такой стыд за свою жизнь и самоубийство, и свои долгие, как сама вечность, размышления, и за то, что он еще пытался разобраться во всей этой бессмыслице. Старосте он не смел на глаза показываться.
Первую ночь после свадьбы Рауска и его молодая жена вовсе не спали. А на вторую ночь, как только Юлиня уснула, во сне ей привиделся повесившийся помощник писаря. Вошел, ни слова не говоря, уселся в ногах кровати и, сгорбившись, уставился на Юлиню. По тому, как он отчаянно таращил глаза, видно было, что он изо всех сил старается заглянуть
ей в самое сердце и разгадать какую-то тайну. Юлиня вздрогнула, вскрикнула и проснулась. Рауска тоже проснулся и спросонья пробормотал:— Что с тобой?
— Помощник писаря… — пролепетала Юлиня, прячась с головой под одеяло.
— Что? Какой помощник? — проворчал Рауска, протянув руку, и ощупал кровать с ее края.
— Который повесился… Я думала…
— А, вздор. Нечего думать, спи.
Юлиня послушалась, повернулась на другой бок и уснула.
1905
КУРИНЫЙ ВЗЛЕТ
Вечер накануне свадьбы.
У крыльца небольшой усадьбы Ирбьи, на круглой, посыпанной мелким гравием площадке, подвыпивший конюх с трудом удерживает сытых, лоснящихся вороных коней. Вороные бьют копытами, грызут удила, встряхивают гривами, так что в падающем из окна свете ярко поблескивают позолоченные бляхи оголовья. Конюх успокаивает лошадей, намотав вожжи на руку, откидывается назад и стоит, поглядывая по очереди на все восемь ярко освещенных окон, расположенных по обе стороны крыльца.
На крыльцо выходят владелец усадьбы Ирбьи Мейер и его будущий зять, аптекарь Зоммер. Несмотря на изрядную полноту, Мейер с юношеской ловкостью вскакивает на козлы и вырывает у конюха вожжи. Парень поспешно отскакивает прямо на газон, засеянный сочной зеленой травой и мелкими синими цветочками и огороженный колючей проволокой, оплетенной широколистым вьюнком. В другой раз Мейер не простил бы парню такую неловкость, но теперь он только смотрит на него и от души хохочет.
Зоммер — он тоже под хмельком — старается влезть на козлы к Мейеру, но тот со смехом отталкивает его ногой.
— Куда ты — еще свалишься… Полезай в тарантас да держись крепче. Сегодня мне хочется прокатиться…
Бормоча что-то невнятное, Зоммер лезет в тарантас.
На крыльце появляются госпожа Мейер и ее дочь Элла.
— Карлис! — взволнованно восклицает госпожа Мейер. — Что вы собираетесь делать?
— Проехаться… прокатиться… — смеется Мейер. — Да так, чтобы ветер в ушах свистел. Но-о!
Зоммер, привольно развалившись на мягком сиденье тарантаса, с кривой пьяной усмешкой оборачивается к невесте. Но она не смотрит в его сторону. Лошади вдруг шарахаются. Мейер умело сдерживает их и хлещет кожаными вожжами по мокрым спинам. Они испуганно приседают.
Элла спускается на нижнюю ступеньку.
— Право, это безумие, — вяло говорит она. — Арнольд, вы с папой в таком состоянии… Темно, дороги не видно — долго ли до беды…
— Не бойся, душенька! — Зоммер подмигивает Элле. — До завтрашней ночи я не умру, будь уверена…
— Оставь эту затею, Карлис, — озабоченно говорит госпожа Мейер. — Ведь темно, да и лошадей нужно поберечь к завтрашнему.
Мейер на мгновение трезвеет и с подчеркнутой учтивостью отвечает жене: