Новиков-Прибой
Шрифт:
«Под южным небом» — это короткая история любви русского матроса Петрована Силкина к знойной итальянке Терезе. История, рассказанная с необыкновенным юмором и вместе с тем полная сочувствия к наивному влюблённому, у которого «душа с якоря сорвалась». И, действительно, «сорвалась», ведь чтобы увидеть свою «сеньору», с которой свела его пьянящая южная ночь, он, лишённый за опоздание на корабль берега на целый месяц, отсидевший сутки в карцере, сбегает в «самоволку», пустившись вплавь к женщине, чей образ неотступно стоит перед его глазами. И с каждой минутой, проведённой без неё, видится она Петровану всё краше и желаннее.
Сочинённый для караульного рассказ о богатой вдове самому Силкину уже кажется правдой. И он готов зажить новой беззаботной жизнью в прекрасной и весёлой стране Италии с милой Терезой. Правда, перед тем, как прыгнуть за борт, на мгновение в его памяти всплывают «родная
Берег оказался гораздо дальше, чем представлялось Петровану тогда, когда он добирался до него на шлюпке.
Верный себе, автор рассказа не упускает случая нарисовать неповторимую картину моря:
«Проходит час, другой, а Петрован всё плывёт к заветному берегу, плывёт, не останавливаясь, не обращая внимания на усталость. Тихо. Море не шелохнётся, влюблённое в звёздное небо. При каждом взмахе рук вода, густая, как ликёр, легко удерживая рулевого, переливается и ласково звенит. Тёмная вдали, она горит вокруг него, рассыпаясь миллионами искромётных ночесветок, а круги, расплываясь, вспыхивают зарницами, узорятся лучезарными очертаниями, вздрагивают огневыми струйками. Он опрокидывается на спину и, отдыхая, лежит несколько минут без движения. Весь тёмно-бархатный купол, от горизонта до зенита, будто обрызган разноцветными кристаллами. Звёзды, красиво излучаясь, опускаются ниже, и дрожат их золотые ресницы, как у милой Терезы. И почему-то кажется, что сейчас польются сверху струнные звуки и заполнят весь простор моря неслыханной мелодией. Грезится о том, что всё прошлое безвозвратно ушло, начинается новая жизнь, необыкновенно чудесная, как сама Италия».
Изнемогшего Петрована, с трудом очнувшегося утром на берегу, мало заботит мысль о том, что он мог бы не доплыть. Воодушевлённого предстоящей встречей матроса радует всё вокруг: «Под лёгкими налётами ветра, морщась, светло играет море, кружатся, резвясь, чайки, а вдали, надувшись, золотятся паруса уходящих лодок».
Крушение всех надежд в виде вернувшегося из плавания мужа своей возлюбленной Петрован Силкин переносит стойко. На то он и русский матрос!
Новикова-Прибоя чрезвычайно интересовала жизнь нового рабоче-крестьянского флота. Особенно хотелось ему написать о подводниках, тема эта была увлекательная, новая, неизведанная. В конце 1921 года Алексей Силыч получает командировку для изучения жизни и быта подводников на Балтийском флоте и направляется в Кронштадт на крейсер «Адмирал Макаров» с аттестатом военного моряка. Здесь состоялось первое знакомство с жизнью советских моряков крейсера, а попутно — с плавбазой подводных лодок.
Вице-адмирал Щедрин вспоминает:
«Базировались мы тогда на одной из плавбаз. В дивизион входила и одна лодка старого типа, знаменитая „Пантера“, первой открывшая боевой счёт советского подводного флота, потопив в Финском заливе корабль интервентов. Там я узнал, что экипаж „Пантеры“, особенно её командир Александр Николаевич Бахтин, офицер Фёдор Викентьевич Сакун и старшина команды электриков Сергей Николаевич Дукин, оказал писателю большую помощь, когда он собирал материал для повести о подводниках».
Ф. В. Сакун рассказал писателю случай с «Агешкой» — подводной лодкой «АГ-15», происшедший в 1917 году. Перед погружением в Аландских шхерах один матрос грубо нарушил дисциплину. Самовольно, ни у кого не спрашивая разрешения, после изготовления отсека к погружению, он открыл верхнюю крышку кормового люка, чтобы выпустить чад от плиты. А командир, находясь на мостике, не зная этого, отдал приказание о начале погружения. Лодка ушла на глубину буквально у него из-под ног с открытыми двумя люками.
Подводники в кормовом отсеке моментально погибли — их затопило. А матросы, оставшиеся в центральном посту во главе с помощником командира лейтенантом К. Л. Мациевичем, героическими усилиями закрыли крышку рубочного люка и задраили кормовую переборку. Когда лодка упала на грунт, все перешли в носовой отсек и сообщили о себе, как изображается в повести, запиской в выстреленной торпеде. Только четверо смогли позже выбраться на поверхность из «братской могилы» через носовой люк.
Эпизод этот и стал основой «Подводников». Заглавие повести подсказал писателю Ф. В. Сакун, он же дал материал о большевике-подпольщике Михаиле Дьякове, который плавал с ним на подлодке «Единорог» и послужил прототипом Зобова с новиковской «Мурены». Сам Сакун выведен в повести под фамилией Власов. В Центральном военно-морском музее хранится экземпляр книги «Море
зовёт» с автографом автора. Он подарил её командиру «Пантеры» А. Н. Бахтину.В результате общения с балтийскими подводниками сначала был написан рассказ «В царстве Нептуна». Переработав его, Новиков-Прибой написал повесть «Подводники». По единодушному признанию критиков, это одно из наиболее заметных и значительных произведений послеоктябрьского периода творчества А. С. Новикова-Прибоя.
Автор воссоздаёт картину боевых будней экипажа подводной лодки «Мурена», действующей против немцев в годы Первой мировой войны.
Люди, отрезанные от мира… Что чувствуют они там, глубоко под водой? Это больше всего занимает писателя. Но особенности мироощущения крестьян и рабочих, одетых в матросские форменки, диктуются прежде всего тем, что происходит на суше. Под водой не скроешься от земных проблем…
На повесть «Подводники», напечатанную в номере первом альманаха «Вехи Октября» в 1923 году, сразу же откликнулся А. Воронский, который отметил, что повесть читается с повышенным интересом. «Тема сама по себе выигрышная, экзотическая, — пишет он. — Приключения, рассказанные автором, куда драматичней иных, описанных Жюль Верном и Майн Ридом. И всё это — истинная правда, без тени фантастики, таинственности, уголовщины и разных надуманных трюков. Повесть усиленно можно также рекомендовать нашему юному поколению: помимо всего прочего она очень сюжетна».
По мнению Воронского, сюжет повести более чем авантюрен: «плавание на подводной лодке с боевыми заданиями во время войны 1916 года к турецким берегам. В заключение лодка „Мурена“ садится безнадёжно на дно. Оставшиеся в живых спасаются через люк с помощью сжатого воздуха: вещь совершенно фантастическая».
Таких необычайностей, пишет А. Воронский, в рассказах и повестях Новикова-Прибоя сколько угодно. Но читатель им верит от начала до конца.
«Они не возбуждают сомнения, всё кажется естественным и правдоподобным. Происходит это от одной основной черты в писательской манере Новикова-Прибоя: он описывает и изображает только то, что видел и слышал. Конечно, у него есть и вымысел, и художественная обработка материала, и композиция, но прежде всего он прочно стоит на почве реально воспринимаемого им мира. Он — серьёзен, положителен, он хорошо знает, о чём пишет. Он — не турист, не собиратель интересных фактов, его записная книжка — его жизнь. Кровавыми и прочными рубцами запечатлены её записи. Он не переспрашивает, не проверяет, не роется в энциклопедических словарях. Занятие, полезное для художника, но Новикову-Прибою не нужное в его рассказах, ибо он пишет только о том, что пережил, что приобретено в скитаниях, в опасностях, в бою.
Я стою у правого минного аппарата. Одной рукой держусь за ручку боевого клапана, а нога поставлена на рычаг стопора… Около нас, у рупора переговорной трубы, в качестве передатчика и наблюдателя, стоит минный офицер… Я рванул за ручку боевого клапана и в то же время нажал ногой на рычаг стопора. Точно жирная туша, шмыгнула из аппарата отполированная мина, потрясла весь корпус лодки» («Подводники»).
«Да, это было так, автор сам стоял у минного аппарата. Управлял стопором и пускал мину. Правдиво от первой до последней строки. Нет, он не перепутает, не назовёт одно другим, не затемнит, не обойдёт осторожно молчанием чего не знает. Его мир твёрдый, знаемый, изученный, солидный. <…> Он выбирает объектом для своих рассказов и повестей виденное и слышанное. Здесь он находит себя и оформляется как писатель. Это его удел, его угол преломления. Оттого необычайные рассказы не воспринимаются как искусственное нагромождение ужасов, как нарочитый подбор исключительных случаев и фактов. Они убеждают».
Конечно, критик, как положено, и поругивает автора (за высокопарные и истёртые фразы, стремление идти по линии наименьшего сопротивления в использовании некоторых литературных приёмов), но дальше пишет:
«По-настоящему у Новикова-Прибоя получается другое. Подводная лодка „Мурена“ миной потопила немецкий транспорт со скотом. Корабль, объятый пожаром, идёт ко дну; часть скота бросается в воду, через борт: „За нами увязываются быки… Один из них, самый большой, чёрный, белоголовый, впереди всех. У него вырваны рога, а может быть, отшиблены снарядом. Он поднимает окровавленную морду и мычит в смертельной тоске… ‘Мурена’ увеличивает ход. Быки начинают отставать. Только один белоголовый, самый сильный, всё ещё держится недалеко от нас… Его трубный рёв начинается низкой октавой и кончается высокой, немного завывающей нотой. Матросы смотрят назад, за корму, молча“…
Это — настоящее. Без сильных и лишних слов, а сильно, ибо дана подлинная художественная картина…»