Новое открытие древней Африки

Рассказ Гамиту поразительно скромен, если учесть, как далеко эта экспедиция отклонилась от проторенных путей. Много раз в нем фигурирует упоминание об осле. По всей вероятности, там это животное никогда не встречалось. Верхом на осле Гамиту проехал по широкой изъезженной дороге прямо в столицу Казембе. Одетый в белые панталоны и синий нанковый жилет с красными позументами, в замшевой шапочке на голове, он был тепло принят местными жителями. Однако осел испортил всю картину, ибо, испугавшись шума, пустился наутек, унося на спине своего владельца. Это обстоятельство было, по-видимому, воспринято весьма доброжелательно, и слава Гамиту только увеличилась.

«Утром 29 ноября их пригласили предстать перед Муато Казембе, они вошли в просторный двор, где уже ожидала огромная толпа...

Расквартированные здесь солдаты составляют гарнизон Лунды общей численностью примерно до пяти тысяч человек, вооруженных луками, стрелами и копьями. Знать и военачальники носят в кожаных ножнах большие мечи длиной 18 и шириной 4 дюйма, которые называют здесь росие. О военной дисциплине эта армия не имеет никакого представления». В Софале за 300 лет до Гамиту Барбоша встречал точно таких же надменных представителей знати с мечами на левом боку.

Гамиту и его товарищи увидели Муато на троне. Он был «одет с такой элегантностью и пышностью, какой португальские офицеры не встречали ни в одном местном государстве. Голова его была увенчана „митрой“ из перьев ярко-красного цвета, вышиной с фут, с диадемой из драгоценных камней. Сзади шею его закрывали веерообразные брыжжи из зеленой материи, скрепленные двумя булавками из слоновой кости».

На плечах Муато Казембе была накинута узорчатая мантия, украшенная знаками королевской власти в виде синих лент и отороченная мехом. Предплечья монарха обвивали голубые бусы, а от талии до колен он был закрыт желтой материей, которая была «несколько раз обмотана вокруг его тела и закреплялась булавкой из слоновой кости». Гамиту нашел его наряд «весьма элегантным и свидетельствующим о хорошем вкусе».

Вокруг монарха по рангам стояли придворные, воины, шуты, королевские жены и наложницы, а также вожди и советники. У самого Муато – на вид ему было лет 50 – манеры «отличались величием и любезностью, а его внешность и осанка были по-своему весьма импонирующими. Никто из нас не предполагал встретить такой этикет, церемониал и пышность у правителя, владения которого так далеки от побережья, а подданные кажутся варварами и дикарями».

Вот каким предстал перед европейцами в XIX веке неизвестный правитель одного из внутренних районов Африки. И не только двор Муато давал основания говорить о существовании здесь законности и порядка – подобную картину можно было наблюдать и при дворах других африканских владык. Старейшины бушонго еще полвека назад рассказывали Гордею о «золотом веке», когда Мамба Болонгонго запретил метать ножи и ввел в стране ковроткачество и другие мирные ремесла. Если даже история государственности бушонго, вопреки легендам, не насчитывает 15 столетий, то их великолепные деревянные скульптуры безошибочно свидетельствуют о длительном и плодотворном государственном развитии.

После путешествий по Центральной Африке Ливингстон неоднократно заявлял, что на огромных пространствах африканского континента царят мир и спокойствие. Эту точку зрения полностью разделяет его современник Крапф, говоря о Восточной Африке. По мнению Ливингстона, африканские племена не стремятся принять христианство, но в то же время «не противодействуют ему», а, напротив, «каждый правитель гордится, если европеец – путешественник или резидент – посещает его территорию, и обеспечивает полную безопасность его жизни и имуществу».

Миссионеры, кости и мясо которых варятся в горшках каннибалов, давно уже стали объектом юмора. На самом деле только 6 из 300 миссионеров, проникших в Восточную и Центральную Африку до 1884 года, были убиты африканцами, причем всякий раз у последних были на это особые причины. Иными словами, представление о хаосе не имеет ничего общего с действительностью, а разговоры о том, что человек в Африке непрерывно рискует жизнью, – лишь пустая болтовня. Путешествовавший по Центральной Африке фактически находился в большей безопасности, чем в Европе, что свидетельствует прежде всего о гостеприимстве местных жителей.

Но кроме гостеприимства, безопасность путешествий по Африке говорит об уважении к человеческой жизни и о существовании там законности и порядка. Все это казалось европейцам тем более удивительным, что они редко могли сказать, откуда и зачем они пришли туда. «Им трудно было дать объяснение своим поступкам, – писала Марджори Перхэм, – очень часто они вели себя недостойно и угрожающе... И все же этим людям, всецело зависевшим от местного населения и часто испытывавшим острую нужду, позволяли переходить от одного вождя к другому, от одного племени к другому, ограничивая их в одном месте за то, что они слишком явно выдавали свои нетерпимые намерения, а в другом месте отказывая им в подарках, которыми вожди обычно награждали путешественников».

Эта картина говорит о многом. Она отражает внутри доиндустриального общества существование и всеобщее признание разумных и надежных норм человеческого поведения, она дает возможность предположить, что обитатели внутренних частей Африки прошли далекий путь, творчески приспособляясь к местным условиям. Искусство Африки, которое шокировало викторианскую Англию, могло возникнуть только там, где люди самостоятельно нашли ответы на вечные вопросы, касающиеся частного и целого, индивидуума и коллектива. Их философия, их взгляды на человечество и мироздание выражают неповторимый гений Африки. К ее религии и искусству слово «грубый» совершенно неприменимо, как ни старались европейцы, путешествовавшие по «Черной Африке», уверить мир в обратном. Ничто не свидетельствует здесь о примитивизме или отступлении перед насилием и темными силами природы. Может быть, кое-что удивляет, кое-что взывает о помощи, но во всяком случае понятия африканцев о человеческом обществе и его структуре не дают никаких поводов для обвинений их во врожденной неполноценности.

Сейчас, в середине ХХ века, мы начинаем понимать это все более ясно. Оторванные от передовых идей, которые содействовали развитию цивилизации у других народов, африканцы шли по пути прогресса, самостоятельно решая возникающие перед ними проблемы и руководствуясь при этом собственными законами развития. Медленно, но верно они шли вперед, оставаясь изолированными. Их развитие прекратилось лишь там, где работорговля нанесла наибольший урон. Большей части материка удалось избежать этой ужасной участи.

Ее избежало, например, племя лози в Северо-Западной Родезии. Законность и порядок в этом племени, а также существующая у него концепция правосудия опровергают все измышления о «безмозглости» и отсталости африканцев. Напротив, в ХХ веке правосудие у лози отличается такой же зрелостью и базируется на тех же принципах, что и современное правосудие в Европе и Америке. И там и тут, утверждает Глукмен, процессуальные нормы в основном сходны. «В целом, – продолжает он, – процесс правосудия у лози скорее совпадает с правосудием на Западе, чем отличается от него. Судопроизводство у этого племени основывается на тех же источниках закона, как и на Западе: стабильность окружающей среды, обычай, правосудие, прецедент, равенство, законы природы и общества, общественная политика, мораль...»

Таким образом, структура общества оказалась в Африке достаточно сильной, чтобы оно выжило. Однако бесспорно и то, что государства Южной Африки железного века пришли в упадок и распались. Их правителей либо изгнали, либо низвергли с высоты прежнего величия. Их сильно укрепленные каменные поселения и крепости, строившиеся многие годы, оказались заброшенными в одиночестве пустыни.

Варвары у ворот

Европейцы, вторгшиеся на земли матабеле и машона примерно 70 лет назад, не могли найти ничего, что подтверждало бы связь между обнаруженными ими развалинами и людьми, которые жили рядом с ними. Такой упадок африканской цивилизации вызван тремя основными причинами.