Новые праздники

Музычка была замечательная. В ней был тот самый столь предпочитаемый моим любимым Ваней очень спокойный, совершенно латентный драйв, сродни особому роду движения в музыке «Depeshe mode», хотя многие из тех, кому знакомо и то и это, возможно, не согласятся со мной.

А слова были и вовсе потрясшими меня до глубины души. Поэт был так крут, так изысканно попсов, при отменном чувстве вкуса, которое явно могло бы и, очевидно, делало свое дело в параллельном его, неизвестном миру «серьезном» искусстве.

Я уже пытался робко выразить вам свое восхищение этой песенкой. Это и была та самая песня «Без тебя» Кристины Орбакайте. Это было здорово.

Как вы знаете, там про несчастную, очень умную, клевую, больную на всю голову девочку, которой хуево в огромном городе одной, а любимый ее где-то хуй знает где ебет совсем не ее, которой, простите за Хайдеггера, блядь, «здесь и сейчас» невъебенно хуево.

Она идет по городу, может даже по какой-нибудь железнодорожной насыпи (О! Архетип блоковской Незнакомки и, конечно же, глупой бляди, как и ее создатель, Анны Карениной) и поет:

Под ногами

шепот гравия,

шорох гравия,

грохот гравия...

Как это охуительно! Вы поймите, блядь, как это клево само по себе на любое непрофессиональное ухо! А вы, блядь, пидаразы-филологи, врубитесь, что мало паронимически симметричных строк, а ведь сводятся воедино, в одну, блядь, душу, материально-тактильная фишка «под ногами», каковые ноги соприкасаются с некой поверхностью, и мир чувственного восприятия более высокого порядка; то есть включаются слуховые рецепторы, ибо «шорох», «грохот», «шепот» – это именно звуки. Героиня наступает на звук, а не на какой ни гравий; на душу, блядь, свою наступает. Не на гравий, а почти на противопехотную мину звука, который, кстати, развивается по нарастающей от шепота до грохота взрыва, через стадию шороха, сразу затрагивающего мистические пласты восприятия. Шорох – это не хухры-мухры. Это знак, маркер, буёк. Там, где шорох – там хлопающий ставнями зловещий ветер, буря, ночь и ветви, хлещущие несчастную снегурочку по розовым щечкам. Ах, бедная снегурочка. Будь проклят ебаный Лель! Все хуево! Бедная Лариса-бесприданница!

В этом взрыве ей, лирической героине, не суждено погибнуть, ей предстоит всю жизнь прожить в этом взрыве, медленно, как в ускоренной съемке, разрывающем все ее ткани, всю ее душу, обманутую каким-то неизвестным нам, оставшимся за кадром повествования ебарем. Будь он проклят, блядь! Такую девочку обидел!

А ещё там есть такие слова:

Все нормально, все по-прежнему,

но дрожу я под одеждою.

Вот это, блядь, «дрожу я под одеждою» – это вообще все равно что «Мертвые души». Правда там, при всей моей любви к Гоголю, всего лишь оксиморон, а здесь – хуева бездна. Это такая охуительная концепция пространства, словно в зеноновых парадоксах про Ахилла и черепаху. Это вам, блядь, не Лев Толстой бородатый.

И припев замечательный: Без тебя мне не мил этот мир. И я на полном серьезе считаю, что это охуительная рифма «мил – мир», потому что «л» и «р» – это во-первых, слогообразующие плавные, а во-вторых – сонорные, что, по моему мнению, совершенно их уравнивает и позволяет на этом основании считать рифму не только удачной, но к тому же и точной.

А уж слова, что, мол, «позвони, обмани» – и вовсе попали как нельзя более по адресу. Короче говоря, я чуть не расплакался прямо на катиной кухне. И ей тоже ужасно понравилась эта песня. И эта песня охуительна, как я не знаю что. И не надо мне в харю Кэйджем тыкать, Шниткой или Эдисоном Васильевичем Денисовым, царствие ему небесное! У нас и у самих маузеры найдутся! И у всех маузеры найдутся! И вообще скоро все в маузеры превратятся и на юг полетят неровными косяками, потому что каждый сам себе – голова, и никого не ебет, что эта его сама-себе-головость в трудный час оборачивается полной дезорганизованностью, каковая последняя всегда и во все времена неминуемо приводила и будет приводить к тотальному поражению, если не к окончательной гибели. Поэтому маузеры – это хуйня, конечно, но Кэйджем ты в нос мне не тычь, говно!..

Да, «позвони, обмани» – это совсем срубило меня в свете вообще всего того, что я пережил, что я чувствую и как что воспринимаю. Но не надо поддаваться истинно мещанским, в силу чего невъебенно живучим в нас представлениям, выливающимся в формулировки типа того, что «кто-то там испортил кому-то жизнь». Это все хуйня. Смерть мещанскому дискурсу!

Безусловно, и тут двух мнениёв бывать не могёт, что всегда существует огромный соблазн пожалеть себя, заплакать по своей выебанной и высушенной душе, и зло в сердцах воскликнуть: «Ты мне всю жизнь испортила!» Но это все говно. Хотя да, блядь, соблазн велик.

И честно говоря, я поддался ему где-то в середине лета, хотя он уже давно мне себя предлагал в качестве спасительной аксиомы. Как только я так воскликнул, все стало ещё хуже раз в пятьдесят.

Жизнь моя превратилась в какое-то сплошное отсутствие таковой. Кроме этого, мне было очень стыдно за то, что я позволил так хуевско все сформулировать, потому что мне очень не хотелось считать Имярек девочкой, которая способна на то, чтобы испортить кому бы то ни было жизнь.

Я, охуелая голова, думал три дня и три ночи, блядь. И придумал весь тот кусок, так безнадежно со всей очевидностью уже не годный к дальнейшему употреблению ни для ума, ни для хуя, превратить в... литературку. Это уже проверенный метод.

Триннадцатого августа сего года окончательно охуев от воздуха, обнаглевшего до такой степени, что он стал мне прямым текстом напоминать о своем собрате, который властвовал миром на заре нашей с Имярек Любови, я сел за компьютер и вывел первые строки данной ебанной поебени. Я рад, что все так разрешилось, и скоро уже разрешится совсем.

Да и потом, давайте-ка, просто взвесим чаши весов! Хуево быть человеком, которому испортили жизнь? Хуево. Хуево быть человеком, который испортил кому-то жизнь? Хуево. А как насчет того, чтобы стать одновременно и тем, кто испортил, и тем, кому, но не жизнь... а литературу?! То-то же, блядь!

Да святится имя любимой моей сумасшедшей девочки, столь окончательно испортившей мне всю Литературу! Ура! Ура! Ура! Ура! Ура! Ура! Ура! Ура! Ура! Ура! Ура! Ура! Ура! Ура! Ура! Ура! Ура! Ура! Ура! Ура! Ура! Ура! Ура! Ура! Ура! Ура! Ура! Ура! Ура! Ура! Ура! Ура! Ура! Ура! (Количество «ура» исторически достоверно.)

Ч А С Т Ь В Т О Р А Я

Где-то в сентябре-октябре, где-то в районе двух-трех часов ночи, где-то в «Спорт-баре» сидели Дулов, я и некто Костя Арсеньев. Этот Костя Арсеньев – поэт-песенник, на пару-тройку лет старше меня. У него уже состоялось несколько признанных народом (народом ли?) хитов на его тексты, точнее даже текстов на состоявшиеся впоследствии хиты.

В эстраде есть разные люди. Люди помоложе, с годом рождения где-то после шестьдесят пятого, ебут поэзию в рот и на мой взгляд очень правильно поступают. Они, молодые, любят музыку, а музыка круче. Им главное, чтоб текст был, конечно, чем лучше, тем лучше, но мелодийка для них важней. Они скривят рожу, если поэтец принесет им стишок, в котором в одной-двух строках будут лишние слоги, возможно и кайфовые для стишка, но не вмещающиеся в музыкальную фразу. И я считаю, что это правильно, поэтому у меня всегда все влезает. А если не влезает, то я переделываю все до тех пор, пока все не влезает, – благо лексикон у меня богатый. Мне искренне непонятны людишки-поэты, которые пытаются именно самовыразиться в писании попсовых текстов, то бишь состояться в них, в этих текстах, как поэты. Мне кажется, что это у них все от недостатка образования и общекультурной эрудиции. Мне намного легче, чем им. Кроме того, я в некоторых отношениях очень простой человек: мне платят деньги – значит я делаю то, что от меня требуется, мне не платят деньги некоторые почти друзья, потому что у них их нет – я все равно делаю то, что от меня требуется во-первых, потому что я хороший, а во-вторых, потому что люди, у которых нет денег, много не требуют.