Новый год по новому стилю

Я кивнула, испугавшись, что на меня сейчас ещё больше семейной грязи выльют. Спасибо, не надо. Я сама все узнаю о Грише и от Гриши. Без заинтересованных посредников!

— Вот и славно. Теперь я хоть понимаю, что парень на тебя запал, а не на Любу. Будь я мужиком, тоже б запала, — добавила Елена Владимировна с улыбкой и кратким, нервным, смешком. — И это отлично. Мать он в четыре года потерял, но сестра у Насти тоже была хороша. Гриша на женской красоте воспитывался. То и странно, что Ульяну выбрал. Хотя тут я все испортила, конечно… И никогда себе не прощу. Ладно, — она снова подняла рюмку и кивнула на мою, которую я, поднимая для тоста, чуть не выронила. — За вас! Чтобы у вас все было хорошо!

Я пригубила вина — сладкого и терпкого одновременно, как наша с Гришей… Хм, наши с Гришей отношения. Любовь у нас только с большой буквы, и это женское имя. Хотя бы пока.

— Что он вообще тебе про отца рассказал?

Я смотрела на Елену Владимировну, на ее блестящие теперь уже от вина губы: что ответить? Нечего ответить… Гриша столько всего говорил, а в итоге ничего не рассказал, как выясняется. Или не захотел: пугать или расстраивать… Или на самом деле меня это просто не касается.

— Мне это важно, понимаешь? — говорила хозяйка, вжимая в мраморную столешницу локти. — Это мой муж, понимаешь? И сколько бы ошибок Антон не сделал, я его люблю и хочу, чтобы эта боль хоть к пенсии его отпустила. Ну и Гришка… Он тоже страдает, хоть и отшучивается вечно, так что это и в твоих интересах тоже, чтобы эти два дурака слезли с ножей.

Я сглотнула. Слюна оказалась кислой даже после вина. Улыбка у меня, наверное, была не слаще.

— Я только знаю, что после смерти матери Гришу воспитывал дед.

Да, именно это я и знала. Плюс то, что ребёнок оказался для отца обузой. Но этого в лицо этой женщины говорить нельзя. Она с мужем, похоже, два сапога пара. А другая бы с таким деспотом и не ужилась! Если только совсем какая-нибудь забитая мышка. Хотя вряд ли в мышиной шкуре она могла бы завлечь богатого папочку. И она довольно мила — странно, что принижает свои достоинства.

— А как она умерла, знаешь?

Я мотнула головой.

— Жутко нелепая смерть. Она уехала с сыном к родителям, как всегда делала летом. Ехала на велосипеде вдоль трассы. К счастью, одна. К счастью… — Елена Владимировна стиснула пальцы в замок. — На скорости у фуры открылась дверь и снесла Настю. Врачи говорили, что не мучилась. Хоть так…

Я смотрела на неё, она на меня. И я почувствовала, что у меня затряслись пальцы. С чего бы это? Дела давно минувших дней…

— Дед не смог вызвонить Антона. Позвонил в офис. Спросил, смогу ли я ему сообщить? Я по дури ляпнула, что смогу… А потом полдня ревела, а когда Антон к вечеру заглянул в офис, ещё минут пятнадцать говорила, что это у меня личное. Ты не думай, у меня ничего с ним женатым не было. Это потом уже как-то все навалилось, когда он с похорон прилетел без сына. Говорил, не отдали. И я ему верю — здесь бабушка только могла бы с ним сидеть, а там тетка, дед, бабка, братья двоюродные… Да и вообще… — она выдохнула. Тяжело. Очень тяжело. — Благими намерениями, сама знаешь, куда выстлана дорога… Потом сказали, раз ты с девкой молодой живешь, то ребёнку там точно не место. Я даже в Кишинев ездила. Дед сказал — рожай себе сама. Но видишь, не родила. Антон говорил, что у него есть сын и другого ему не надо. Долго говорил. Предлагал мне развод и содержание, если мне так хочется ребёнка. Тогда я думала, ладно уж… Другие вон родить по другим причинам не могут, а живут как-то. Тем более я ни на день не сомневалась в Антоне. Он по бабам никогда не бегал. За ним много размалеванных дур бегало, когда бизнес в гору пошел. На мне непонятно чего он женился. Окружающие говорили, что я воспользовалась его депрессией и прибрала к рукам. Может, и прибрала… У меня у самой шарики за ролики заехали. Я восхищалась их семьей. По-доброму завидовала… Говорила себе, вот замуж выйду только если такого же, как Вербов, встречу. Прямо Державинский вариант. Знаешь, о чем я?

Я мотнула головой.

— В школе, наверное, не говорят про такое. Но в усадьбу Державина могла бы и сходить. Там даже детские елки устраивают. Короче, была у жены Державина юная подружка Дашенька. Все женихам отказывала и объясняла это тем, что идеал мужчины для неё Державин. Но, увы, второго такого нет. Тут по Омару Хайяму прямо, уж лучше быть одной, чем вместе с кем попало… Она в Ревель умотала, чтобы чужому счастью не завидовать. А потом жена умерла и Державин через полгода пришёл к Дашеньке с предложением руки и сердца, хотя был вдвое старше ее. Говорит, будь мне законным другом. Она и стала. Ему нужен был дома кто-то, кого можно было среди ночи разбудить и заставить слушать новые стихи или черновики государственных речей. А потом она увезла его в деревню на пенсию, выписала из Англии ткацкие станки и стала первой в России женщиной-предпринимателем. И как-то без детей общим бизнесом они и жили. И мы жили. Пока меня мать допекать не стала. Мол помрет твой муженек, а ты, дура, одна останешься, без детей и без внуков. Антон мне снова предложил развод. А я сказала — мне уже тридцать почти. Я могу воспитать подростка. Забери Гришу. Ты отец в конце концов, а не дед. Они там переругались в пух и прах. До сих пор не разговаривают. Антон судом пригрозил. В конце концов Гришка гражданин России. И начался кошмар. Полный… Я потерпела фиаско, и Гришка в четырнадцать лет убежал жить к Тамаре. Так там и остался с концами. Нет, пару раз, конечно, Антон притаскивал его за шкирку домой. Грозил Тамаре всевозможными карами, но мальчику было хорошо там, а не здесь. Я столько ночей проревела. И сына не обрела, и мужа потеряла. Антон ни мне, ни Тамаре простить не может. Ты не устала ещё? Я могу тебе в подробностях рассказать. Может, тогда и поймёшь, что она ему никакая не бывшая теща, а вторая мама. Вот он и за кошками бегает, и по магазинам, и от тебя убежит, чтобы встретить ее. И на свадьбу ее пригласит, а не нас, если Антон рогом упрется. Так ты уж прости, если мы своими дрязгами тебе праздник испортим. О, Гришка…

Она заметила его еще на террасе и замолчала. Он зашел, как выяснилось, за водой для детей.

— Гриш, я гитару привезла, — остановила его Елена Владимировна, когда он уже уходил с бутылкой из кухни. — Сыграешь? Споешь?

Он бросил на меня взгляд, потом только на нее.

— Не хочу, — ответил грубо и сухо. — Горло болит.

Это намек на то, что они с отцом все же переругались на морозце?

Елена Владимировна нахмурилась.

— Ты зачем сказал отцу, что встречаешь Тамару?

— Она позвонила при нем. Что я должен был сказать?

— Промолчать.

— Я не собираюсь молчать для вашего спокойствия. Попейте валерьянки. Оба! Лиза, хочешь пойти со мной?

Я перехватила взгляд Елены: умоляющий. Ее губы были плотно сжаты. Она не договорила. И я сказала, что нет. Лучше я не буду смотреть, что они там творят. И мысленно добавила: буду слушать, что они уже вытворили…

Глава 6.7 "Где ты была сегодня, Лизка?"

Так он действительно умеет петь… Еще и на гитаре играет. Так… Чего еще я о нем не знаю, но сейчас обязательно узнаю?

— Какая твоя любимая песня в исполнении Гришки? — вместо секретной семейной информации выдала Елена Владимировна.

Отвечать должна была я. О том, о чем не имела ни малейшего понятия. Мы ведь знакомы неделю. Ну да, сегодня ровно неделя, как… Неделя, как он напел вместе со мной в машине:

— Расскажи, Снегурочка, где была…

Елена Владимировна рассмеялась. Впервые не нервно. Я легко ушла от ответа, да? Скажите, что ДА!

— Я видела ваши фотографии с елки…

И она перестала смеяться. Вот же как… За нами, оказывается, шпионил не только Кирилл. Правда, надеюсь, только он с плохими намерениями. Я Вербовым понравилась, да? Или им наплевать на выбор взрослого мальчика, только бы он не общался с теми, кого не любит папочка?

Да получу я тут наконец хоть какой-нибудь ответ? Хоть на что-то… Или я зря отказалась от предложения ГАВа? Единственного за последние часы невинного — поиграть с детьми. Но тут, кажется, взрослые нас, таких же взрослых, снова заставляют стать детьми и чему-то и кому-то подчиниться. Кажется или так и есть на самом деле?

Я кусала губы, желая их всего лишь облизать. Выдавать какие бы то ни было слова мой язык был не в состоянии. От всей этой недельной гонки я чувствовала себя загнанной собакой, у которой язык свесился до пола.